Мы всегда радовались, когда кончалась неделя. В субботу часть узниц работала неполный день. Дежурные в бараках мыли и скребли дневное помещение, где спали, все столы и полы. В нашем блоке столы терли ребром деревянной катушки, и они блестели словно полированные. Во время еды мы подкладывали под миски полотенца или чистые тряпицы, чтобы не испортить «полировку».

В воскресенье, если блок не был наказан и не стоял часами на аппельплацу, если узниц не выгоняли на сверхурочные полевые или земляные работы, у нас был относительный отдых. В этот день эсэсовки обычно не появлялись в блоках, и после утренней поверки можно снова прилечь на свои набитые стружкой тюфяки. Простыней и наволочек не было, и байковые одеяла были старыми и грязными, но измученные, обессиленные женщины были рады и такому отдыху.

Если были силы и солнышко пригревало, то было без мыла, просто песком, выстирать в холодной воде свою одежду. Потом нужно было сушить на солнце, расстелив на подоконнике, следя, чтобы не увидела надзирательница или не украла какая-нибудь уголовница. Но платья из грубого сукна сохли долго, их стирали редко. В воскресенье, вывернув одежду наизнанку, мы долго и безуспешно пытались бороться со вшам. В этот день узницы по двое изо всех сил трясли на улице свои одеяла, над которыми поднимались тучи пыли и блох, от которых не было покоя по ночам.

С апреля до октября мы ходили без чулок, лишь в октябре те, кому повезло, получали пару старых вигоневых чулок — на полгода. Не всем удавалось проходить в ни до весны. Штопать чулки было нечем. В воскресенье можно было попытаться найти кого-нибудь из работавши в швейных мастерских и выменять у них за хлеб иглу. Раздобыть нитки тоже было проблемой.

При поступлении в лагерь большинство узниц стригли наголо, но со временем волосы отрастали, их нужно был причесывать. Выменяв на недельную порцию маргарина — 30 граммов — кусочек плексигласа и обломок пилки от ножовки, узницы мастерили себе расчески. Сколько же времени нужно было, чтобы выпилить вручную 10—15 зубчиков!

Сами мы сделали себе и примитивные ножи, чтобы намазывать ими наше лакомство — маргарин или ложку разбавленного свекольного мармелада, которые вместе с ломтиком ливерной колбасы — «собачьей радости» или самого дешевого плавленого сыра составляли наш воскресный рацион.

В воскресенье пожилые женщины, не успевшие в течение недели связать свою норму шерстяных носков для СС, прилежно постукивали спицами, а те, у кого было время, помогали им. Раздобыв старые тряпки, иглу и нитки, кто-то штопал, кто-то умудрялся сшить себе кофточку или жилетку, чтобы поддевать их под платье — ведь у большинства узниц, кроме пары выношенного белья и старого платья, не было ничего, что могло бы защитить их от холода и пронизывающего ветра во время многочасового стояния на аппеле. Те, кому посчастливилось раздобыть старые трикотажные шерстяные или хлопчатобумажные тряпки, распускали их и, сделав из проволоки спицы, вязали варежки и платки для себя и своих подруг. В эти немногие свободные часы узницы готовили подарки подругам ко дню рождения или к праздникам: из кусочков дерева, ручек от старых зубных щеток или просто из глины создавали маленькие изящные сувениры; из нескольких листков бумаги делали маленькие, красиво оформленные блокнотики, вписывая туда порой особенно полюбившиеся стихи.

Как ни старались эсэсовцы убить в заключенных все человеческое — чувство товарищества, сострадание, заботу о близких и друзьях, им это не удавалось. Рискуя, мы пробирались в ревир к больным, чтобы развеять их тягостные думы и порадовать своими скромными подарками, а те, кто получал посылки, делились с ними присланным. Мы заучивали друг от друга стихи, пересказывали содержание любимых книг, и счастлив был тот, кому удавалось раздобыть что-либо для чтения. В эти немногие свободные часы можно было поговорить с подругой, согреть душу, рассказывая о близких, о детях, тревогу за судьбу которых мы все постоянно носили в себе.

Но не только мысли о доме волновали нас. Мы живо интересовались событиями, происходящими в мире, и прежде всего положением на фронтах. Самой большой радостью было для пас узнать о новом поражении фашистов. Такие известия поддерживали нашу надежду, придавали нам новые силы, чтобы выстоять, дожить до дня победы и нашего освобождения.

В субботу во второй половине дня и в воскресенье узницам разрешалось появляться на Лагерштрассе. Мы прохаживались по двое и по трое — собираться группами было запрещено.

От пронзительной музыки, несущейся из репродукторов, болела голова, но мы ее охотно терпели: она мешала доносчицам подслушивать наши разговоры. Ведь в это время коммунистки советовались друг с другом, устанавливали контакты с другими антифашистками, обменивались новостями. Переговорить нужно было о многом. Некоторые долгие годы провели в одиночках или с уголовницами. Мы рассказывали о решениях Брюссельской конференции 1935 года и Бернской конференции 1939 года, в которых излагалась политика КПГ по вопросу о свержении гитлеровского режима и построении новой демократической республики.

Мне самой при этих беседах очень помогали лекции прочитанные для нас в Бельгии Отто Нибергалем. Как часто он говорил: «Когда вы снова вернетесь в Германию, в ваших головах должна царить ясность».

Не сразу все понимали, что для достижения нашей цели необходимо создание антифашистского народного фронта, укрепление единства всех противников Гитлера - от коммунистов до буржуазных антифашистов и христиан, что и здесь, в концлагере, мы уже должны начинать ковать этот широкий народный фронт.

«Что будет после Гитлера?» На эту тему было много горячих споров, особенно с некоторыми социал-демократками.

Бывший депутат рейхстага коммунистка Елена Оверлах, опытный агитатор, использовала любую возможность, чтобы доказать необходимость единого фронта коммунистов и социал-демократов, объяснить политические события и их взаимообусловленность, убедить сомневавшихся в правильности пути, указанного партией.

Во время прогулок мы словно случайно меняли собеседниц, чтобы поскорее передать важные новости. При этом речь шла не только о политической информации, но и об укреплении в лагере солидарности и взаимопомощи заключенных. Солидарность и взаимопомощь в сопротивлении нашим мучителям были родные сестры, помогающие выстоять.

На боковой улице между бараками каждое воскресенье перед обедом верующие католички-польки собирались на общую молитву. Так как СС им это категорически запретило, они со всех сторон выставляли посты: ведь от неожиданностей никогда не было гарантии. Прогуливаясь, мы тоже помогали им и предупреждали о появлении эсэсовцев.

Сначала польки, в большинстве из буржуазных кругов интеллигенции, относились к нам очень сдержанно. Благодаря этим незначительным знакам внимания и постойному дружелюбию нам удалось завоевать доверие полек заключенных других национальностей. А это было очень необходимо для совместных действий в лагере. Именно среди полек было очень мало коммунисток — гестапо расстреливало всех польских коммунистов на месте, едва лишь они попадали ему в руки. Мы очень сочувствовали полькам, когда их женщин уводили на расстрел, передавали им вести о положении в Польше, которые получали от команд, работавших за территорией лагеря, а однажды мне удалось тайком передать им четки, отобранные эсэсовкой у кого-то из только что прибывших заключенных. Со своей стороны польки, из которых состоял персонал на кухне для СС, доставали нам что-нибудь со стола эсэсовцев для поддержания сил той или иной больной заключенной.

В нашем блоке старых политических, который считался показательным (его демонстрировали иностранным комиссиям), иногда по воскресеньям тайком устраивалось нечто вроде концертов. Мария, артистка, декламировала стихи. Ева знала много песен, у нее был прекрасный голос. Иногда мы пели хором, но, конечно, вполголоса, чтобы какая-нибудь проходившая мимо СС-надзирательница не истолковала нашу самодеятельность как «мероприятие» и не наказала нас за него.

Как-то одна из узниц принесла из камеры хранения роман Льва Толстого «Война и мир». Мы берегли книгу, словно драгоценность, читали ее вслух. Это была духовная пища, по которой все истосковались.

Жажда духовной жизни в безотрадной тяжелой действительности была особенно сильна среди политических заключенных. Некоторые из них, чтобы общаться с женщинами из других стран, начинали изучать их язык. Без учебников это было трудно и могло происходить только во время встреч на Лагерштрассе, потому что в блоках жили представительницы одной-двух национальностей.

Мы интересовались историей компартий, особенно Коммунистической партии Советского Союза. Конечно, беседы на такие темы происходили лишь в узком кругу самых надежных коммунисток. Кто из нас тогда мог предполагать, что француженка Марта Дерюмо пронесла в лагерь главу из «Краткого курса истории ВКП(б)», спрятав ее в своей обуви! Марта на родине была одной из руководительниц профсоюза текстильщиков и уже тогда научилась хорошо разбираться в людях. Работая в бане, она среди вновь прибывших быстро распознавала антифашисток, старалась вселить в них мужество и иногда тайком совала мелкие предметы, отобранные СС-надзирательницами во время переодевания. Она смертельно ненавидела фашистов, была политическим вожаком француженок и не раз говорила: «Рассматривайте концлагерь как политическую школу. Здесь становится ясно, действительно ли вы коммунистки».