В конце февраля 1942 года я эвакуировалась по льду Ладожского озера. По дороге нас не бомбили, но ехали тяжело, очень долго. Я почему-то до сих пор помню запах бензина, удушливый. Ощущения страха от этого переезда у меня не было. Сначала мы приехали в Жихаревку, там нас накормили, потом погрузили на поезд, в товарные вагоны. Поезд шел в Нальчик— туда, куда вскоре немцы пришли. По дороге у многих началась дизентерия, их высаживали. А меня спасло то, что кто-то из врачей дал мне новое лекарство — сульфидин. Я этим спаслась.

Я очень хотела дальше учиться в институте, поэтому решила ехать не в Нальчик, где не было мединститута, а сошла с поезда в Куйбышеве и поехала в Ташкент. Вообще эвакуация проходила странно, порой поезда с людьми отправлялись в такие места, которые находились под угрозой немецкой оккупации. Например, студенты медицинского института уезжали в апреле на Кавказ. Среди них была моя двоюродная сестра, студентка второго курса. Они приехали в Пятигорск. Студентов младших курсов отправили на сельхозработы. В это время немцы наступали. Ректор увел старшекурсников через Сухумский перевал. А те, кто был на сельхозработах, вернулись в Пятигорск, а уже совсем близко подошли немцы. Сестра совершенно случайно спаслась, ее родственник забрал в Днепропетровск, он с госпиталем туда уезжал. А все, кто остался, либо погибли, либо находились в оккупации.



Басистов Юрий

В Ленинграде было страшно в блокаду. Я знаю, что творилось: трупы на улицах, обстрелы, бомбежки. Мы в город приезжали как-то с опаской, казалось, что на фронте спокойнее. Но мыслей, что не выстоим и город сдадим — не было. Встречал ли я людей, которые сомневались? Да, пожалуй, встречал.

У меня мать в городе в блокаду жила на Литейном проспекте. Голодала сильно, я, как мог, помогал. И ей говорил: «Ничего из вещей не жалей, продавай все, чтобы прожить». В городе был черный рынок. К сожалению, встречались люди, которые наживались на чужом горе. Кто-то даже собирал картины русских мастеров, которые можно было за килограмм пшена купить.



Шу Мария

Поменять вещи на продукты было нелегко, но возможно. Например, у меня в доме жила работница какой-то столовой. Она у меня купила шкаф дубовый зеркальный за килограмм гречневой крупы. Это было уже в 1942 году. Или вот другой пример. У нас булочная была на Мичуринской улице. Моя приятельница, внучка дворянки, взяла прекрасные золотые серьги, оставшиеся от бабушки, дождалась закрытия булочной, зашла туда последней и сказала: «Вот серьги. Дайте мне буханку хлеба». И ей дали.



Москаленко Нина

Люди, которые имели деньги или золото, могли выменять на них буханку хлеба. Или любой другой продукт. Действовали какие-то каналы, но не все об этом знали. И не все это могли делать, потому что почти ни у кого денег не было.



Белоусова Татьяна

Один раз я пошла на барахолку менять папин костюм. Мы почти все его вещи поменяли на продукты, оставили только этот костюм: вернется с фронта, будет что надеть. Получила баночку железную с крупой. Счастливая пришла домой. Решили с мамой, что нам ее надолго хватит, а оказалось, что крупы было чуть-чуть, а внизу насыпан песок речной.



Дорога жизни не могла полностью обеспечить город продовольствием. Но даже то, что поступало в Ленинград, нередко таинственно исчезало. Многие ленинградцы не могли получить свой паек, целыми днями выстаивая в очередях. До марта 1942 года карточки ленинградцев полностью не отоваривались. Даже те скудные блокадные 125 граммов хлеба иждивенцам было порой не получить. При этом на черном рынке продукты не исчезали. Спекулянты продавали хлеб, масло, сахар, но в сотни раз дороже, чем в магазинах. Очевидно, продовольствие поступало на рынок из торговой сети. Органам НКВД была поручена несвойственная госбезопасности задача — навести порядок в снабжении населения продуктами.

Чтобы проникнуть в торговую мафию, чекисты вербовали агентов в магазинах и Ленпищеторге. Жулики, попавшиеся на малом, охотно становились осведомителями и выдавали всю цепочку расхитителей. Среди них встречались и простые продавцы, и снабженцы высокого ранга. Подделывали документы, обвешивали, мешали продукты с водой и олифой. Только через один магазин разворовывались тонны продовольствия.

В спецсообщениях НКВД расхитителей продуктов называли «хищниками». Для «хищников» не было проблемы выживания. Был удачный момент, чтобы разбогатеть. При обысках на квартирах торговых работников обнаруживались ценности на миллионы рублей, десятки тонн продуктов. Их распределяли по госпиталям и детским учреждениям. Госбезопасности в первую блокадную зиму удалось вернуть ленинградцам объем продовольствия, равный 3 —4-х дневному потреблению.

Аналитики германской разведки пытались объяснить, почему ле-нинградцы не подняли бунт и не открыли фронт. Они писали в донесениях про голодную апатию, тупую покорность власти, страх перед НКВД. Но была и другая правда, которая не поддается объяснениям и расчетам.

Известная ленинградская художница Остроумова-Лебедева всю блокаду вела дневник. Записи в нем сугубо личные, порою резкие, точно не для советской печати. Но есть в дневнике и такая запись: «17 ноября 1941 года. Голод. Страшный голод и, кажется, нет выхода. Но я всем существом своим, умом, душой и сердцем сознаю, что нам сдавать немцам Ленинград нельзя! Нельзя! Лучше нам всем умереть».

Из донесения немецкой разведки 2 января 1942 года: «Немецкое военное командование не перестает удивляться упорству и стойкости русских. Это ничего не меняет в их отчаянном положении в Ленинграде, но все же около десяти немецких дивизий остаются связанными на этом фронте».