Освобожден Орел!

После бесконечных сообщений о "тяжелых, кровавых потерях большевиков" газетка сегодня оповестила о том, что "великие непобедимые силы немецкой армии", дескать, "очистили город Орел без помех со стороны врага...". Значит, надо думать, немцы сдали уже и Белгород, и тоже "без помех". Если судить по лексикону редакции "Нового украинского слова", "враг" у немцев какой-то необычный, таинственный. То он "истекает кровью", то вдруг заставляет "непобедимые" немецкие войска, неизменно отличающиеся "высоким боевым духом", очищать города "без помех...". Порадовало и сообщение об оставлении Катании в Италии, и тоже "без помех со стороны врага".

На заметку о том, что, видимо, зашевелился второй фронт, обратил мое внимание один из посетителей. Он хитро подмигнул: "Читайте и между строк" - и отдал газету, которую уже просмотрел.

С газетой явилась домой, расписавшись перед этим о приходе на работу и повертевшись на виду у начальства. Ищу маму, а она спокойненько воюет с воробьями, которые озоруют на огороде. Пока она делала пугало, я ей все рассказала. Но сердце не успокоилось. Кажется, помчалась бы куда-нибудь и такое отчаянное натворила, что куда там!

Читать? Не читается. Пойти к Анастасии Михайловне? В "рабочее время"-неудобно, я же должна находиться сейчас на участке. Помогла маме подвязать помидоры. Жаль, что в саду и огороде нечего полоть. Когда руки заняты, голове легче.

За окном чудесное летнее утро. На глазах зреют яблоки и груши, доспевают помидоры, наливаются кочаны капусты. Над цветами семенной редиски вьется рой белых мотыльков. Уже близок конец лета. Лучшее тому свидетельство - пышные георгины, красные, темно-вишневые, желтые, синие, розовые, белые.

Мое внимание привлекает внезапный шум грузовиков на улице. Где дети? В садике их не видела. Вскакиваю и выбегаю на улицу. Нет, волноваться незачем: возле дома, под забором, притихли двое загоревших мальчишек в трусиках. Мне улыбаются два милых замурзанных личика.

- Что вы тут делаете? Кто вам разрешил выйти на улицу?

- Ой, Кса-а-на! Тут столько масин застряло! Действительно, три машины съехались на узкой мостовой, и теперь шоферы соображают, как им разминуться. Одна машина нагружена какими-то мешками, вторая - деревянной тарой, ящиками, а третья пустая.

На мешках сидит пожилой светловолосый человек. "Идите сюда", - кивает он малышам.

Дети вопросительно посмотрели на меня: можно? После моего утвердительного кивка подбежали. Дядь-ко засунул руку в мешок.

Сахар?

Мальчики сперва подставили ладошки, а потом сорвали с головы тюбетейки. Когда тюбетейки наполнились, дети, поблагодарив дядю, метнулись к бабушке, крича: "Кисель, кисель будет!" Я засмеялась и тоже поблагодарила щедрого незнакомца. Хотела было вернуться домой, но он окликнул меня:

- Идите-ка сюда!

Подхожу ближе. Где я видела этого человека? А он, улыбаясь, говорит:

- Подставляйте полу кофточки!

Довелось и мне взять нежданный подарок. Смеемся оба. По глазам его вижу, что знает не только об Орле, но еще что-то.

Тут машины разъехались, и он помахал мне с мешков рукой. Машина с сахаром направилась на консервный завод, который, как и все остальное, работает "нур фюр Дейче". Возле мамы сейчас приплясывают Юрик и Василек: она отламывает от лепешки кусочки и посыпает их сахаром. Из сада бежит с куклой Маринка, услышавшая магическое слово "сладко".

Но вот поднятый детьми шум стих, на кухне нет ни их, ни мамы. Остатки сахара спрятаны. Все в саду. Смотрю на помидоры, которые лежат на подоконнике и прямо на глазах дозревают, краснеют.

На улице звучит песня. Это идут ученики ремесленной школы при так называемом штадткомисеариате. Наши бывшие пятиклассники. На каждом - черная форма. А в сторонке шествует наставник - немец. Он велит хлопчикам петь, и те поют... "Партизанскую". На всю улицу звенит, переливается:



По долинам и по взгорьям

Шла дивизия вперед,

Чтобы с боя взять

Приморье - Белой армии оплот...



Немец, вытирая вспотевшую лысину, довольно отбивал ритм шага. Как же: есть старание, есть послушание. Словом, "педагогу" нравится. Слова песни как бы очищали воздух улицы, останавливали людей, вызывали улыбки на лицах. Такие славные, отчаянные мальчишки, поют то, что знают с детства, что запало в душу, когда они, пожалуй,- и в школу еще не ходили.

А что они сейчас поют? Мотив до боли в сердце знакомый, а слов не разберу. Снова иду на улицу. Там уже полно зрителей: Юрик, Василек, Марина, дети и взрослые с других дворов. Ремесленники медленно шли по мостовой, а их наставник, мокрый от жары, сняв ремень с толстого живота и расстегнув воинский китель, брел по тротуару рядом с колонной. По спине поползли мурашки, когда я расслышала слова:



Не смеют крылья черные

Над родиной летать,

Поля ее просторные

Не смеет враг топтать!..



Смотрю на этих не покорившихся врагу юных киевлян, и слезы застилают глаза. А по улице катится:



Гнилой фашистской нечисти

Загоним пулю в лоб,

Отребью человечества

Сколотим крепкий гроб!



Фашист идет медленно, довольный, так как ритм этой песни требует именно спокойного, медленного шага. Он свысока поглядывает на людей, вышедших посмотреть, как покорны эти дети, как организованно идут они да еще и поют по его приказу. Колонна ремесленной школы исчезла за углом, а люди все еще стояли. Издали доносилось:



Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна...



На улицу из сада спешила мама:

- Я думала, уже наше радио запело!

На участке, встречаясь и разговаривая с людьми, читаю в глазах немой вопрос: "Где теперь уже наши?"