Три часа.
   Полчаса тому назад были минуты, которые хотелось остановить, растянуть в часы, дни: били бешено и испуганно зенитки, гудели, завывая и захлебываясь от злобы, "длиннохвостые", вылетевшие в дозор. А где-то высоко летели наши самолеты.
   Незаметно, украдкой, под каким-нибудь предлогом, молодежь выбегала во дворы и смотрела в небо. Наклеив на дверь бюро записку: "Сейчас вернусь", вышла и я, направляясь к террасе.
   Зенитки замолкли. "Длиннохвостые" куда-то исчезли. И небо было чистое, .близкое, свое. Люди поднимали к нему головы и, переглядываясь, тайком улыбались. Как не хочется идти в бюро!
   Глаз не оторвешь от неба. Вон там, за этим высо- ким и недосягаемым завитком дымчатого облачка, промчались они, наши самолеты, промелькнули короткой надеждой и исчезли.
   В помещение бюро торопливо вошла Нюся:
   - Слышали?
   - Слышала.
   - Видели?
   - Нет. А вы?
   - Была как раз во дворе. Высоко, очень высоко, около самого солнца, летали они, наши ястребки!
   - Мы для них еще далекий-далекий тыл...
   - А через год они будут появляться чаще. Ой, будут, вот увидите!
   Нюся исчезает, появляется Зина. И снова звучит:
   - Слышали? Видели?
   Но это оживление вновь омрачали смерти. Они напоминали, что радость еще преждевременна и не все доживут до дня освобождения.
   За какой-нибудь час зарегистрировала четыре смерти. Повесилась, не желая служить Германии, Галя Федосеева; изорван в клочки миной восьмилетний мальчик; подкошен болезнью М. Д. Корниенко. А учителя Матвея Ефимовича Пономаренко, моего бывшего коллегу по 4-й школе, постигла страшная смерть. Он был зарезан в Пуще-Водице, возле бывшего первого детского санатория. Кто будет сейчас искать убийцу?
   Оттого что не терпится как можно скорее вырваться на огород, в сад, минуты тянутся невыносимо медленно, но вот наконец-то можно уходить. Я уже закрывала бюро, когда какая-то женщина попросила:
   - Примите меня.
   Зашли в комнату. Вынимаю книги, чтобы в одной из них сделать запись.
   - Что у вас? Рождение?
   Не голосит, не каменеет, не замирает, - значит, рождение, или, может быть, будет иной разговор? Присматриваюсь - незнакомое лицо.
   - Впишите, пожалуйста, в паспорт моего ребенка.
   На руках у этой миловидной, хотя и очень бледной женщины завернутый в белое младенец. Почему-то глаза мои задержались на небрежно застегнутой кофте. Должно быть, кормила малютку где-то наспех, перед тем как зайти ко мне. Она перехватила мой взгляд, застегнула кнопки на блузке.
   - Метрику носить с собою жалко - истреплется, а без нее могут схватить во время облавы и послать на работы куда-нибудь к черту в зубы или же в Германию. А как докажешь без метрики или без записи в паспорте, что у тебя ребенок?
   - А где ваш муж?
   - Где же? Воюет. А Володю вы же и регистрировали.
   - А приходили, должно быть, не вы?
   - Сестра.
   - То-то я вас не помню.
   Разглядываю метрику и узнаю свой почерк. Беру паспорт. В дверях появляется еще одна женщина с ребенком. Это знакомая, Пелагея Григорьевна.
   - Впишите и мне. Все некогда зайти.
   Садится на диван в ожидании очереди.
   Вписываю Володю в паспорт и ставлю печать. Младенец спит. Он чистенький, хорошенький, глаз не отведешь. Заметно, что мать и в лихую годину бережет ребенка, отдает ему все, что может.