Сижу за дубликатами и вывожу в книге "Записей о смерти" знакомые фамилии. Вызываю в памяти образы покойников и сама не рада. Разыгравшееся во- ображение наделяет их призрачной жизнью и усаживает на диван. Сидят они там и молчат.
   Первой возникла из небытия Григоренко Татьяна Степановна. Месяц тому назад или полтора, не больше, она сидела там и плакала по умершему младенцу, а сейчас упорно молчит. Успокоилась: ушла в могилу за ребенком.
   Рядом с нею - крепкий мужчина, проживший лишь сорок восемь лет, Степанчук Емельян Васильевич. Ох, как не хотел он помирать, скрипел зубами от злобы на пришедшую смерть и не верил в неминуемый конец. Этот погиб трагически. Возвращаясь из села с продуктами, наскочил с тележкой на мину и был тяжело ранен. Жена, которая была с ним, осталась в живых, лишившись лишь правого глаза, который ей выбило осколком косточки руки мужа.
   На колени к "деду" Степанчуку тянется пятилетний Тосик Полегенько, задушенный голодом.
   В центре дивана в фате и венке сидит девятнадцатилетняя Галина Савельева. Ее, можно сказать, сразила повестка об отправке в Германию...
   Торопливо листаю книгу смертей, чтобы шелестом прогнать эти привидения. Еще больше десятка не сделанных за вчерашний день дубликатов! А со всех сторон меня обступили умершие от туберкулеза, других заболеваний, просто от истощения.
   В комнате холодно, хотя на улице сегодня светит солнце. Стараясь избавиться от общества мертвецов, открываю окно и слушаю голоса во дворе. Люди идут в управу с повестками, заявлениями. А кое-кто пришел и без особой нужды. Дома тоскливо, хочется узнать какие-нибудь новости.
   Плачет в коридоре ребенок. Кто-то его успокаивает. Должно быть, в отдел труда вызвали мать с грудным младенцем.
   Под окном что-то заскреблось, и детские пальчики, грязные, растрескавшиеся, крепко схватились за подоконник, хотят закрепиться на нем. Подхожу. Девчонка лет двенадцати. Теперь она, сорвавшись с подоконника, стоит под окном и горько плачет, вытирая глаза кулачками и размазывая по щекам слезы. Одета, как беспризорница, в ветхое платьице с заплатами. Не переставая лить слезы, девочка подняла на меня большие глаза.
   - Чего ты плачешь?
   - Где председатель этой управы?
   - Зачем он тебе?
   Она снова заплакала, заплакала горько, захлебываясь, и слезы, смывая пыль, совсем сделали грязным ее лицо.
   - Иди ко мне в комнату!
   Нагибаюсь и втаскиваю ее через окно. Отрываю ее ручонки от своей шеи, вытираю ей лицо, усаживаю на диван.
   - Рассказывай, что стряслось?
   - У меня... сестру забрали. А она у нас как мать. Братик маленький, еще сестричка. Я отпросилась с работы...
   Из дальнейших расспросов выяснилось, что ее восемнадцатилетнюю сестру схватили вчера на Подоле во время очередной облавы. Она пришла на базар что-то купить. Работает на винограднике.
   Через соседку, дочь которой тоже попала в ловушку, девушка передала детям записку, пишет: сидим на отправном пункте на Лукьяновке, сбежать не удается.
   Отца у них нет. Как ушел в прошлом году на село, так и сгинул. До сих пор о нем ничего не слыхать. А мать давно уже померла. Кроме старшей сестры Даши и вот этой Оли в семье еще двое: трехлетний мальчик и пятилетняя девочка.
   Оля тоже работает в "виноградарстве". Сейчас у нее одно на уме:
   - И что я буду делать с детьми? Что мы будем ку-у-шать?
   Я немного успокоила Олю. Она притихла, просит:
   - Пойдемте к председателю, тетя хорошая. Помогите же мне, пожалейте.
   Закрываю бюро, приклеиваю записку, что сейчас вернусь. Если будет .бумажка из отдела труда Куреневской управы и детские метрики, то подольский отдел труда сможет ходатайствовать за Дашу. "Авось удастся упросить председателя", - подумала я и решила действовать.
   Председателя мы не застали, пошли к заместителю. Он выслушал и послал к Венику. Тот напустился на девочку:
   - Я и тебя пошлю туда! Работаешь?
   Оля показала загрубелые руки. Глаза у нее испуганные, вот-вот снова расплачется.
   - Вы не кричите, а помогите ребенку, - сказала я по возможности спокойным тоном. - Ведь ее сестра не должна ехать в Германию. На ее иждивении дети.
   - А у меня нет ничего общего с Подольской управой. Не мы же ее схватили, не на Куреневке же. Мы вот сегодня сделаем облаву.
   Затем Веник напустился на меня:
   - Зачем ведете их сюда? Знайте свое дело, возитесь лучше с мертвыми!
   У меня перехватило дыхание. Хотела резко ответить и не нашла слов. Но разве такого гада словом проймешь?
   В моей руке дрожала рука ребенка. Ушли в бюро и снова уселись там на диване.
   Оля внимательно смотрит на меня и ждет, что я скажу, что посоветую. А я думаю, какой бы найти выход. Поразмыслив, говорю Оле:
   - Сейчас же иди в Подольскую управу. Метрики с тобой? (Оля утвердительно кивает головой и показывает за пазуху.) Вот напишу тебе заявление, дам записку к одной тете, которая там работает. Не плачь, сестра вернется. В крайнем случае сбежит. Вас троих не оставят на произвол судьбы. Но что бы ни случилось, Оля, обязательно приди ко мне. Ладно?
   Девочка утвердительно кивает головой и уходит, оглядываясь на меня. Хоть бы удалось помочь бедняжке!
   Если Дашу все же угонят в райх, дети, конечно, найдут приют, приемных родителей. Но она все же сбежит. Жизнью рискнет, но сбежит, голос родной крови окажется сильнее неволи. Так успокаиваю я себя, а все же не перестаю думать о незнакомой мне Даше.
   Третий час. Зарегистрировала три смерти, двенадцать оправок принесла заведующая инвалидным домом. Но дубликаты выписать не могу: устала.
   До конца работы полтора часа. Буду читать. Дочитываю "Взятие Каджетской крепости и избавление Нестан Дареджан" - главу поэмы Шота Руставели. Сердцу моему дороги Тариэль, Автандил, Придон. А какова сцена встречи Тариэля с Нестан!
   Враг не тронул их доспехов и увечий не нанес, Львам они подобны были, а враги их - стаду коз...
   Стук в дверь заставил отвести глаза от книги.
   - Можно?
   - А почему бы нет?
   В комнату несмело, неуверенно заходят три девушки. Остановились возле стола и совсем, кажется, растерялись. Смотрю на них, они - на меня.
   "Если по брачному делу, то где же тогда женихи?"- подумала я и не удержалась от улыбки. Снова посмотрела на каждую из девушек. Им явно не по себе, и я испытываю тягостное чувство неловкости. Надо прервать затянувшуюся паузу.
   - Чем могу служить?
   Тут заговорили все трое, перебивая друг друга:
   - Спасите! Кто же, кроме вас, может нам сейчас помочь? Завтра уже будет поздно.
   - Ваш муж был моим учителем в вечерней школе...
   - А я вас знаю по Пуще...
   - А вы же моя соседка.
   Робость девушек постепенно исчезла. Теперь они полны оживления.
   - Садитесь и рассказывайте...
   Уселись на диване рядышком. Глаза заблестели надеждой, щеки от волнения раскраснелись.
   Начала Галя Середницкая:
   - Если вы нас сейчас не обвенчаете, мы пропали. Послезавтра надо показать броню или выехать в Германию.
   - А где же ваши женихи?
   - Нет женихов, в том-то и дело.
   - А что же есть?
   - Паспорта. Смеемся все вместе.
   Галя говорит, а у тех двух - веселые чертики в глазах. "Женихи"! - товарищи по школе. Венчаться еще не собираются, молоды, но великодушно разрешили, если уж так нужно, считать их женихами и дали свои паспорта. К тому же отметка о вступлении в брак и им пригодится: за женатых хотя и возьмутся, но не в первую очередь. Хлопцы эти работают до сумерек, возвращаются поздно, и прийти в загс никак не могут.
   - Они знают вас и очень-очень просили помочь нам. Мы приходили в субботу, но вы были не одни в загсе. Хотели домой к вам зайти, но как-то постеснялись. Сегодня вот рискнули.
   - А если сегодня дадите свидетельства о браке, завтра утром у нас уже будет броня...
   - Вы не откажете нам, не можете отказать, не должны... - говорили, волнуясь, девчата.
   - Показывайте паспорта "женихов"! - предлагаю приподнятым тоном.
   На столе передо мной появились три "паспорта" - оккупационные справки. Раскрываю их и по фотографиям узнаю двух своих учеников. Третьего не знаю.
   - Садитесь и молчите. Буду венчать. Но сначала скажите, как вас записывать. По всем правилам, на случай возможной совместной жизни, или только для брони?
   - Для брони, только для брони. Наши родители знают об этом и слезно умоляют сделать именно так.
   - Добро, - говорю я решительно и наказываю: - Свидетелем будет ваша порядочность, а скрепят все молчание и мои печати. Запомнили?
   - Запомнили, навеки запомнили.
   - Этого не нужно. Запомните на время оккупации.
   - Хорошо: на время оккупации, свидетелем - наша порядочность, а скрепляют все молчание и печати, - хором повторяют "невесты", не спуская с меня глаз.
   - Раз вам нужны лишь метрики и печати в паспортах, записи в книге делать не буду. Или сделать?- проверяю их еще раз.
   - Нет. Ни хлопцам, ни нам это не нужно, а для вас лишняя писанина будет, - отвечает за всех Галя.
   Беру нужные метрики из запасных, которые целиком мне принадлежат, и оформляю документы. Девчата притихли, ждут. Вот уже проштампованы паспорта. Теперь к ним лишь справку с места работы "мужей" - и броня, можно считать, в кармане.
   Девчата бросаются ко мне, обнимают и целуют. Я с трудом успокаиваю их. На прощание го- ворю:
   - Если я вам еще раз понадоблюсь - заходите. Задумаете спасти кого-либо таким же способом - приведите. Условия знаете.
   Они переглянулись, и я поняла: есть кто-то на примете. Что же, хорошо!
   Ушли. Но вскоре вернулась Галя.
   - Забыли что?
   - Нет. - Она покраснела, смутилась, а затем торопливо промолвила;-С нами были наши мамы, ждали около ворот. И они очень просят вас взять вот это для детей. Вместо каравая.
   - Что это?
   - Немножко печенья. Мама моя испекла. Детиш- кам вашим будет радость. Верьте, это от всей души.
   И смотрит на меня так, что отказаться невозможно.
   Отдав пакет, Галя убежала, пообещав навестить меня.
   Держу в руках печенье. Представляю себе глаза Маринки, Юрика и Василька, когда увидят это добро.
   Домой идем с Зиной. Надо спешить на огород, а то сорняки уже гудят, как говорит мама.
   Гаснет день. Завтрашний положит начало второму году войны. Но в каждом начале должен быть конец - это же диалектика. Далеко ли до него?