В восемь часов вышла из дому. Утро морозное, но с теплым ветерком, мелким снежком. Идти приятно, хоть тяжело и жарко: мело несколько дней, снегу много, a сил мало, так как с утра и росинки не было во рту, даже "понык" не перепал.
   Нетерпение подгоняет, а мысли ткут дорогое кружево оптимистических мечтаний, несбыточных жела- ний.
   Бреду. Обгоняю, или голодные обшарпанные фигуры опережают меня, слышу громкие разговоры о людском горе, глубокие вздохи, в жалобах людей улавливаю надежду и безнадежность, то не высказанное до конца, о чем вслух нельзя говорить...
   Дорожки, с утра протоптанные пешеходами, - узенькие, сторониться устала, а потому пошла по мостовой. Какая-то женщина, не столь пожилая, сколько истощенная, едва тянет санки с дровами. Утомившись фантазировать молча, решила переключиться на более реальное и полезное.
   - Давайте-ка я вам помогу!
   Женщина благодарно на меня посмотрела:
   - Спасибо.
   Беру в одну руку портфель, другой - гужи саней. Дрова тут же становятся легче, и санки, словно ничем не нагруженные, быстро покатились за нами.
   Везем и беседуем. Она рассказала про свое горе (недавно похоронила дочь), о бедности (содержит на мизерный заработок трех голодных внучат), про свои надежды (может, вернется с войны зять, может быть, хоть отец будет у детишек?)... Кабы знать, что война не затянется надолго, а то боится слечь, что же тогда с детьми будет?
   - Лучше бы дочь меня похоронила, чем я должна была ее хоронить, молодую веточку... И все из-за войны этой проклятой...
   Слезы затуманили ей глаза. Внезапный порывистый ветер смахнул одну такую слезу, которая обожгла мне руку...
   В таком горе как успокоишь? Слова бледны и бессильны.
   - Берегите хоть себя для детей... Вот и Подол.
   - Дровишки продам, - в голосе ее еще дрожит слеза, - будет похлебка и картошка детям. А дети-то какие! Спасибо вам, милая, за ласковое слово, за помощь. Вы, вижу, ученая, а простой человек. Пускай все ваши желания исполнятся за вашу доброту!
   Я пошла, улыбнувшись ее пожеланиям.
   В эти тяжкие и черные дни люди рады каждому ласковому слову... Оно дает им силу. Исполнятся ли сегодня мои желания?
   И они начали осуществляться.
   На это были свои причины, но сегодня мне посчастливилось во всем, что задумала сделать.
   Возле двери приемной посетителей было еще мало, и женщина, к которой мне нужно было обратиться по вопросу работы, была свободна. Едва успела сказать, что я учительница, как она взяла из рук мое заявление и только переспросила:
   - А сейчас место регистратора свободно?
   - До вчерашнего дня было свободно, потому что учительница Чайка...
   - Знаю. Значит, свободно.
   Не успела я ей ничего рассказать, как она написала на заявлении категорическое: "Принять и оформить регистратором", адресовав резолюцию председателю управы. Поблагодарила, удивленная коротким приемом и быстрой удачей. Хотела было рассмотреть, какая хотя бы она собою, но как раз подошли к ней две какие-то женщины, с плачем начали что-то рассказывать.
   В коридоре посмотрела на свое заявление, на короткую надпись в виде резолюции с неразборчивой подписью, захотелось узнать фамилию этой женщины.
   Села в коридоре на стул у дверей комнаты, из которой только что вышла и где она принимала, как бы для того, чтобы вновь зайти, а тогда уже спросила какого-то мужчину, подошедшего и занявшего к ней очередь, не знает ли он, кто там принимает.
   - А вы по какому вопросу?
   - Оформиться на работу.
   - По вопросу работы или розыска пленных через Красный Крест принимает пани Косач. Говорят, что это тетушка известной украинской писательницы.
   Я ушла, сожалея, что не присмотрелась к ней лучше. Запомнила лишь прическу, пышное украшение немолодого и симпатичного лица.
   Было еще рано, возвращаться домой не хотелось. К тому же успех с заявлением как бы воодушевил меня на новые подвиги, и я подалась в отдел снабжения, который помещается в этом же здании по бульвару Шевченко, 18. А что, если посчастливится еще и там?
   Только предстала "пред ясные очи" Варченко, как он меня ошарашил:
   - Почему не заходили? Второй день выдаю наряды на картошку в близкие районы. Где отношение гимназии?
   Нужные бумаги всегда при мне.
   - Сейчас выпишу вам на близкий пункт по ту сторону Днепра, в восемнадцати километрах - село Староселье. Поспешите выбрать, а то снова останетесь без картошки.
   Рядом с нами никого не было, но мне сказал он шепотом, что немцы собираются аннулировать все эти наряды, что наложат свои лапы и на картошку...
   Пока выписывал наряд, к нему подошли несколько посетителей, разговаривать ему было некогда, но я чувствовала, по глазам видела, что он хочет что-то сказать.
   А может, и хорошо, что разговор не состоялся? Сейчас разумнее избегать дружеских бесед и понимающих взглядов. Ведь подлинные его настроения мне неизвестны.
   Одно дело, когда на улице прорывается откровенное слово, а затем люди расходятся в разные стороны, чтобы никогда больше не встретиться, когда всеобщее горе раскрывает людям уста, чтобы потом их замкнуть, а другое дело, когда, возможно, специально интересуются настроением "освобожденной" интеллигенции.
   Но именно так думать о Варченко почему-то не могла. Смело и от души обрушивается на "Украинское слово", а по отдельным его замечаниям поняла, что ход событий оценивает правильно...
   Однако?
   Побегу лучше оформлять наряд на Виноградную! Опять придется лицезреть этого вылощенного палача, но ради наряда можно смотреть и не на такую рожу, тем более что картошка своя, родная.
   Удача и на Печероке. Очередь в приемной большая, но если кому нужно лишь подписать оформленные документы, их берет переводчица. Подошла к той, которая однажды уже не пропустила к начальству, и она, не узнав меня, сама понесла наряд на подпись.
   Пока она находилась в кабинете начальника, наблюдала за тем, как на родной своей земле иные ее хозяева могут терять самое дорогое - человеческое достоинство. Как голод может преобразить духовные интересы людей. Но не так уж всесилен и победитель, как это может казаться на первый взгляд. Он явно боится этой голодной толпы B вестибюле, страшится каждого дома, который притаился, каждого прохожего, мыслей которого ему никогда не узнать.
   Боится, так как знает, что топчет сапогом насильника чужую землю, боится, так как чувствует, что не сломить ему наше государство, боится, потому что столкнулся с народной армией, которая рано или поздно вышвырнет его со своей земли.
   И полицай толкает в спину того, кто обжигает его взглядом, ибо он страшится презрения и ненависти своего народа, и роскошно одетые, надушенные переводчицы порхают по этажам и выпархивают вниз, к посетителям, отнюдь не уверенные в силе своих хозяев, а скорее со скрытым страхом, с опаской. Эту их неуверенность, этот их страх плохо скрывают и дорогие одежды и дорогие духи.
   С Печерска не сошла, а скатилась на Крещатик. В "Киевтопливо" прослышала, что все запасы топлива берет на учет немецкий комиссар и украинским учреждениям наряды не будут давать. Это не удивило, я, собственно, и пришла сюда лишь для того, чтобы окончательно в этом убедиться и больше понапрасну сапоги не топтать...