С наступлением темноты жизнь на узле Нижнеднепровск замерла. Неподвижно застыли товарные вагоны с запломбированными дверями. На тормозных площадках темнели фигуры часовых. Время от времени лениво постукивали по рельсам колеса маневрового паровоза.
   Здание вокзала еще в начале войны было разрушено авиабомбой. И теперь в декабре 1941 года в развалинах посвистывал ветер. Возле водокачки стоял деревянный сарай, наскоро сколоченный немцами и заменявший вокзал. Сквозь доски пробивался свет. Телеграфист клевал носом у аппарата.
   Открылась дверь, заколебалось пламя керосиновой лампы. Вошли патрульные солдаты. С грохотом поставив в угол автоматы, они уселись на скамью и устало вытянули ноги. Сменялся караул.
   Неподалеку от станции по полю шел высокий, широкоплечий человек с твердой, немного грузной походкой. Он шел, наклонившись вперед, пристально всматриваясь в темноту. Человек, видимо, хорошо знал местность. Метрах в двухстах от станции он свернул в сторону и направился к берегу, но солдаты его заметили. Вспыхнул яркий луч электрического фонаря - фигура человека осветилась. Он метнулся было в сторону, но затрещал автомат и патрульный завопил:
   - Хальт!
   Человек медленно подошел к немцам.
   - Документы?
   Он засунул руку в карман, вытащил паспорт.
   Ефрейтор, не глядя, передал паспорт солдату и подтолкнул человека дулом автомата в спину.
   - Пошел!
   - За что вы меня задержали? Документы в порядке. И пропуск есть. Я домой иду.
   - Не разговаривай!
   Солдаты вели задержанного в деревянный сарайчик. Дуло автомата упиралось ему между лопаток.
   Оставалось пройти шагов тридцать. Внезапно небо стало сине-белым. Сверкнули рельсы, осветились развалины. Тугая волна ударила человека в грудь. Он присел... Над станцией вырос гриб дымного пламени. Тут же вздыбились вагоны, в воздух медленно поднялись камни и доски... Через секунду ошеломляющий гул взрыва швырнул арестованного на землю...
   Горела нефть. Огонь, казалось, охватил ЕСЮ степь... Пылали деревья, развалины, добела раскалились камни, корчились от жара рельсы...
   Человек вскочил и бросился бежать. Ефрейтор, опомнившись, выпустил ему вслед длинную очередь. Но тут раздался еще один взрыв, совсем близко, и разметал конвоиров в разные стороны.
   А человек бежал. Он бежал по степи, все сильнее прихрамывая, стоная сквозь зубы, но не замедляя шагов. Он спотыкался, проваливался в ямы, поднимался и снова устремлялся вперед, оставляя за собой на подмерзшей, покрытой инеем траве темные пятна крови...
   Кубарем он скатился с обрыва и прямо в сапогах, в ватной куртке бросился в ледяную воду и поплыл. Ноги тотчас же свело судорогой, онемела ступня, пробитая пулей... Не было видно ни берегов, ни неба.
   Вода, густая и неподвижная, неохотно расступалась перед плывущим.
   Он был хорошим пловцом, ему не раз случалось переплывать Днепр. Но в эту ночь река словно раздалась в стороны, не верилось, что берег вообще существует... До него было далеко, как до звезд.
   Каждое движение давалось с трудом. Нога стала чужой и тянула вниз, как якорь. Человек волочил ее, точно посторонний предмет. Тупо ныло раненое плечо.
   Ему было бы легче, если бы он хоть видел этот проклятый берег, он знал бы, по крайней мере, сколько еще осталось плыть...
   Человеку казалось, что прошла вечность. Он все плыл, автоматически двигая руками и ногами, ни о чем не думая... Глаза немного привыкли к темноте, впереди показалась темная масса, которая медленно, очень медленно приближалась. Небо чуть-чуть посветлело, берег был уже недалеко. Над водой нависли кусты; стиснув зубы, напрягая последние силы, раненый устремился к ним.
   Он выполз на землю... В лицо ему ударил ледяной ветер со снежной крупой. В воде, оказывается, было теплее... Мороз сковал его, как только очутился на берегу, затвердела мокрая одежда. Человек с трудом встал и, цепляясь за голые обледеневшие ветки, полез по крутой тропинке вверх.
   Светало. Возникли строения, заборы, деревья. Пловец огляделся. Окраина Днепропетровска... Он удовлетворенно усмехнулся онемевшими губами. Все правильно. Его дом недалеко отсюда.
   Прихрамывая, человек свернул в переулок. По серому небу, обгоняя друг друга, неслись облака...
   Раненый подошел к знакомым воротам, открыл калитку и, раздвинув руками кусты, пробрался к окну на первом этаже, изнутри задернутому шторой. Сквозь щели пробивался желтый свет. Прижавшись лицом к стеклу, человек увидел часть комнаты и простоволосую девушку с заспанным румяным лицом, в накинутом на плечи халате. Она, видимо, только что встала. Над умывальником наклонился мужчина в майке и ватных брюках, заправленных в кирзовые сапоги. Была видна лишь его широкая спина. Возле двери стояла женщина лет сорока в платке и стеганой куртке, с бидоном в руке.
   Форточка была приоткрыта, на улицу доносились обрывки фраз.
   - Спасибо за керосин, Лидочка,- говорила женщина,- и мужу твоему спасибо. Хорошие вы соседи, дай вам бог здоровья.
   Как будто ничего особенного она не сказала, но человек, стоявший под окном, нахмурился. Его обветренное лицо стало растерянным, затем сердитым... Подождав, пока женщина с бидоном попроща- лась с хозяевами и вышла из комнаты, он обогнул дом. Человек не стал стучать в дверь. У него был свой ключ. Он вложил этот ключ в замок, и дверь открылась.
   В коридоре он стащил мокрую гимнастерку, сапоги, накинул на плечи пальто, которое снял с вешалки, и отнес мокрую одежду в кухню... Из комнаты высунулась молодая девушка:
   - Кто тут?
   Человек ласково и угрюмо усмехнулся. Она бросилась к нему на шею.
   - Отец!
   Он отстранил ее, вошел в комнату:
   - Мать где?
   - На рынке. Скоро вернется.
   Занавеска, отделявшая часть комнаты, раздвинулась. Мужчина, который только что умывался, шагнул навстречу гостю. На нем была гимнастерка, подпоясанная широким армейским ремнем.
   - Познакомьтесь, пожалуйста,- сказала девушка.
   - Веривской... Андрей Иванович...
   - Артемьев,- коротко ответил мужчина в гимнастерке.
   - Стало быть, новый муж твой,- покосился на дочь Андрей Иванович, тяжело опустившись на диван... Глаза его закрывались... На пальто расплылось багровое пятно.
   Увидев кровь, Лида бросилась к отцу.
   - Ты ранен?
   - Пустяки... поцарапало плечо... и ногу...
   - Я перевяжу. Я умею.
   Лида достала из домашней аптечки бинты, йод, растерла в порошок несколько таблеток белого стрептоцида и, опустившись на колени возле дивана, принялась ловко перевязывать раны.
   - Непонятно,- сказал Андрей Иванович, - откинувшись на подушки.--Как же так? При живом муже замуж вышла. Может, теперь это полагается? А если Юра вернется с фронта?
   - Что ты говоришь, папа! С чего ты взял, что Артемьев мой муж?
   - А что он здесь делает на рассвете? - Грубовато спросил Веривской.- Угол, что ли, у вас снимает? Соседка, я слышал, мужем его называла... Вы уж извините, молодой человек. Я в дипломатию играть не умею...
   Артемьев хотел ответить, но Лида его опередила:
   - Ты же ничего не знаешь, папа. Это военнопленный, комиссар полка... Был в лагере... Я сказала, что он мой муж для того, чтобы его отпустили...
   - Вот как? Ну... тогда прости, дочка,- виновато сказал Андрей Иванович и протянул руку Артемьеву.- Будем, значит, знакомы еще раз... И давно вы из лагеря?
   - Месяц уже. Совсем был плох... Спасибо поставили на ноги...
   - Что думаешь делать?
   - Хочу перебраться за Днепр. Говорят, там партизаны...
   - Извини, брат, глупо получилось,- пробормотал Андрей Иванович. Голова его упала на валик дивана, через минуту он спал.
   Когда он открыл глаза, заходящее солнце освещало стены розовыми лучами. Комната была чисто прибрана, стол накрыт скатертью, на полу постелена ковровая дорожка. На стуле висел тщательно отутюженный костюм Андрея Ивановича, который он носил до войны.
   В квартире никого не было. На столе белела записка жены: "Суп возьми в духовке, я скоро приду. Отдыхай, твоя Лена". Быстро покончив с обедом, Веривской оделся, с трудом натянул на распухшую ногу сапог и, прихрамывая, вышел из дому.
   Он пересек проспект Карла Маркса и остановился возле четырехэтажного здания, выкрашенного светло-зеленой краской. Перед зданием выстроились грузовые машины с красными крестами на бортах. Это был немецкий военный госпиталь.
   Веривской вошел во двор, поднялся на крыльцо. Дверь приоткрылась, выглянул старик в овчинном тулупе:
   - Чего тебе? Уходи-ка отсюда, а то, не дай бог, часовой заметит...
   - Окажи милость, папаша, позови хирургическую сестру,- попросил Андрей Иванович.
   - Как звать-то ее?
   - Имени не знаю... Она в операционной работает.
   - Подожди здесь...
   Лязгнула щеколда. Андрей Иванович достал кисет, свернул цигарку. Снова загремел засов, на крыльце появилась девушка в белом халате и в марлевой косынке. Увидев ее, Андрей Иванович выронил цигарку. Перед ним была его дочь Лида.
   Лида была изумлена не меньше, на ее щеках вспыхнули красные пятна. Несколько секунд оба молчали, затем Андрей Иванович, отведя взгляд, спросил:
   - Вы не скажете, сколько времени будет через полчаса?
   - У меня часы остановились,- ответила Лида и улыбнулась.
   - Интересный камуфлет,- сказал Андрей Иванович, покрутив головой.- Ну и ну!
   - То, за чем ты пришел, я принесу вечером,- шепнула Лида,- сейчас ступай... Не нужно, чтобы нас видели вместе...
   - Смотри, пожалуйста, раскомандовалась...- проворчал Андрей Иванович.
   Возвращаясь домой, он думал о Лиде и Тамаре. Падчерицы... Слово-то какое... жесткое... Нет, они всегда были для него родными. Когда он женился на Елене Емельяновне, девочки бегали в школу, носили смешные косички и смотрели на него исподлобья. Не сразу удалось ему завоевать их сердца... Он очень их любил, своих милых девочек. Старался научить всему, что знал сам. Хотел, чтобы они выросли честными, чистыми... Старания не пропали даром. Командир партизанского отряда, направляя его в город за медикаментами, велел разыскать в немецком госпитале хирургическую сестру.
   - Это наш человек.
   И оказалось, что хирургическая сестра - его дочь, Лида. Он нашел в своем доме не только родных, но и товарищей по борьбе!
   Вечером Лида принесла сверток с медикаментами.
   Кроме того, она раздобыла пузырек со спиртом. Впервые в этом военном году вся семья собралась за столом.
   По просьбе Артемьева Андрей Иванович рассказал о жизни в партизанском отряде:
   - Лесов здесь настоящих нет, три березы да две сосны - вот и весь лес, все насквозь просматривается. Условия неподходящие. Негде устроить постоянную базу, трудно скрываться от карательных отрядов. А зимой и вовсе худо. Костры жечь нельзя. Роем землянки, закапываемся в снегу, как сурки... В деревни заходить опасаемся, немцы устраивают засады... Ничего я от тебя не скрываю. Недавно напали на гарнизон в одном селе, отбили обоз с продовольствием... но это капля в море... Надо смотреть правде в глаза - долго мы не продержимся. В окре- стностях города действуют три отряда... Наши ближайшие соседи - отряд Масалыгина, им тоже туго приходится. Связь с городом у нас, правда, крепкая, связные часто тут бывают, добывают разведданные, встречаются с представителями подпольного обкома... А настоящих боевых операций мало. Думаю, мы вынуждены будем скоро расформироваться. Часть народа через линию фронта уйдет, часть здесь останется, вольется в городскую подпольную организацию... Вот, решай, где ты хочешь быть?
   - Через линию фронта бы перебраться,- ответил Артемьев.
   - Это я бы не прочь,- усмехнулся Андрей Иванович.- Но ведь и тут кому-то надо остаться...
   Женщины ушли отдыхать, а Веривской и Артемьев еще долго шептались, сидя за столом и немилосердно дымя цигарками.