Запаниковали хатынцы: немец лютовать стал - скот угоняет, деревни сжигает, а людей стреляет и в огонь живьем кидает.
   Когда Лёкса подходил к своей хате, то услышал причитания, доносившиеся из нее. Сердце его сжалось от страха и предчувствия беды. Он попытался заглянуть в окно, но ничего не увидел: оно было завешено домотканой постилкой. До его уха доносился только бабий вой, и Лёксе показалось, что в хате собралось чуть ли не полдеревни. Лёкса осторожно ступил на порог, открыл дверь в сенцы и услышал голос тетки Поли:
   - И зачем им было в хате сидеть! Пусть бы в кусты попрятались, родненькие вы мои! Лес недалеко! А дочушка моя Манечка! А внучечки мои горемычные! Это ж такую смерть принять, в огне гореть... Ой, мучились, бедные... Ой, мучились, родненькие вы мои!..- причитала тетка Поля.
   Лёкса тихо открыл дверь в горницу. Коптилка мертвым желтым светом освещала стол. А вокруг стола полутемень. Лёкса скользнул вдоль стены и полез на печь. Там, прижавшись друг к другу, сидели испуганные Иванка и Зоська. Увидя брата, они обрадовались. Лёкса сделал знак, чтобы они молчали, а сам стал смотреть, что делается внизу. В кругу света, падающего на стол от коптилки, он увидел пол-литровую бутылку с каким-то питьем, три кварты, надломленный преснак, картошку в мундирах, крынку с молоком. У Лёксы потекли слюнки, целый день ничего не ел, бурчало в животе. Но крепился и стал слушать, о чем говорили в хате.
   - Сами виноватые,- сказала бабка Тэкля, сморкаясь в цветастый, подвязанный под подбородком платок.
   - Пустое ты мелешь, Тэкля! Если б знать, где упадешь, соломки подослал бы...- возразила Адэля.
   - Ой, заступница ты моя родная! Нету моей дочушечки, нету моих ясочек, детушек ясноглазоньких! - причитала тетка Поля. Она даже не плакала, а все качалась из стороны в сторону, как от зубной боли.
   - Добро не хотели покидать,- твердила свое, сморкаясь в платок, Тэкля.
   - Дурное ты плетешь, Тэкля! Молчи лучше! Если бы знали, так убежали б! Я знаю одно: они не виноватые - война! - напустилась на Тэклю Адэля.
   - Добро не успели закопать... Теперь их самих в земельку закопали...- стонала тетка Поля.
   - Выпей, Полюшка; выпей, родная... Хоть горе самогоном не запьешь... ну, авось сердцу чуток полегчает... Закусывай. Может, и нас завтра...- не договорив, Адэля вдруг зарыдала, уткнув лицо в ладони. Самогонка действовала на плачущих женщин.- Правду говорит Тэкля. Сгори оно в огне, добро это! Выжить бы!.. А добро нажить можно.
   - А-а-а... Вот видишь? Сама призналась! Вот я тебя и спрашиваю: почему другие в лесу попрятались? А? А почему они?..
   - Пустое ты мелешь! - вновь набросилась на Тэклю раскрасневшаяся от слез Адэля.
   - Не пустое, нет. Из-за добра погибла Манька. И внучков из-за нее попалили,- все твердила Тэкля вместо того, чтобы успокоить тетку Полю.
   - Ой, деточки вы мои! Ой, жавороночки вы горемычные! - все горевала тетка Поля.
   - Из-за Степана все,- не унималась Тэкля, найдя новую причину,- что жито партизанам молол.
   - Дуреха ты! При чем тут Степан? Царство ему небесное...- перекрестилась Адэля.- Ты что, не видишь разве, что для них, зверья, Степан да Иван только предлог? Им абы всех нас передушить! Они за людей нас не считают! Даже детей малых не жалеют! А Ганна, мельника дочка, тут при чем?
   - Так она ж ему помогала. Сказывают люди: днем селянам на мельнице муку молола, а ночью партизанам.
   - А жена при чем? А Манька Полина с детьми? А все другие, кого они попалили? А?.. Э? Эх! Дурная ты, Тэкля. И голова твоя сивая, а разума в ней...- И Адэля безнадежно махнула рукой.
   - В моей голове разума побольше вашего! - взбунтовалась вдруг Тэкля.- Как бы и нас не попалили! Партизаны к нам ходят? Ходят! Поим, кормим, постельку стелем! А заступятся ль за нас, коли немец придет?
   - Заступились же. Намедни, сказывали, обоз у полицаев отбили и все добро обратно селянам роздали,- задумчиво сказала Адэля.
   Тихо стало в хате. Устали, видно, бабоньки. Только сверчок за печкой свою монотонную песню выводит.
   - Стася Михалинина- приходила в Хатыню нонче,- вдруг вспомнила Тэкля.- Все плакала, бедная: "Нету, говорит, жизни у меня с Михасем". Как пошел немцам служить, как стал предателем, так беды все время и ждет. "Ночами не сплю, говорит, боюсь. Нету, говорит, мне счастья".
   - Откуда ж тому счастью быть? - ухватилась за этот разговор Адэля, чтобы Полюшкино горе развеять, напомнить, что и другим не сладко живется.- Откуда ж быть ему, если муж не человек, а зверь! Против своих пошел! Кабы немец был, а то ж свой!
   - Свой, Адэлька, свой! Чтоб таким своим в аду вечным огнем гореть! - разошлась Тэкля.- С тех пор как его из Хатыни выгнали, нигде ему покоя не дают. Предатель, говорят, и все тут. Убить грозятся...
   Тут Лёкса нечаянно столкнул ногой плетеную корзину с печи и тем выдал себя. Адэля напустилась на него:
   - Бродяга ты! Где тебя черти носят! Шкуру с тебя сдеру! Побегаешь ты у меня! Рудню немец спалил, людей замучил, в огонь покидал! Я тебе похожу! Твое дело телячье: поел да в хлев! Вон Петрусев Мишка из Янушкович как пошел в Рудню, так и не пришел! И его спалили! И косточек не нашли! И ты хочешь до поры на тот свет? Горе ты мое! Все глаза повыплакала! И Степан где-то носится! Ноги посбивала, вас высматривая! Чтоб вас так черти искали!
   Адэля разрыдалась и долго не могла успокоиться. Тетка Поля ушла, а Тэкля все никак не уходила и все зудила, зудила, подстрекала Адэлю, что вот, дескать, какие неслухи дети пошли, война их попортила, раньше времени мать в могилу загонят. Кончилось тем, что Адэля шкуру с Лёксы не содрала, как обещала, а только штаны. Бить Лёксу сама она не стала все по той же причине - "повредить" боялась: а вдруг, если отлупит, так и помрет Лёкса раньше времени? Лёкса знал материнскую слабость и при случае пользовался ею. Но на этот раз ему не повезло. Адэля так плакала из-за того, что немец Рудню сжег, и из-за своих бессердечных непутевых детей, что бабка Тэкля сжалилась над нею и по Адэлиной просьбе с усердием всыпала по Лёксиному голому заду, нисколько не боясь его "повредить". А Лёксе казалось, что Тэкля в каждый удар вкладывала свою обиду, что накопилась за всю жизнь. И за то, конечно, что Лёкса в сад ее лазил и вишню пообрывал, и за то, что курицу на свой чердак заманил (хоть Лёкса этого не делал), за дымоход, который он еще до войны в ночь на купалье стеклом закрыл, да мало ли еще за какие обиды, которые причинили ей не только Лёкса, но и другие мальчишки.
   Когда Тэкля ушла, Адэля подала на печь всхлипывавшему Лёксе кварту с молоком и ломоть хлеба.
   - На, ешь, бродяга ты,- сказала она, давясь слезами от жалости к сыну.