В послеперестроечной безалаберщине, после странного, противоестественного поворота назад — из социализма в капитализм, от торжествующего разума к деградирующему моральному сознанию — власти повернули вектор повышенного внимания в сторону жертв политических репрессий.
В чем доблесть этих героев? Они ведут за собой? Развивают духовное сознание людей? Этих «страдальцев» ставят в ложную позу героев и мучеников, окружают ореолом славы и покрывают терновым венком.
На деле эти «праведники» понадобились мертворожденной идеологии отрицания как обвинители прежней системы, якобы жестокой, бесчеловечной. Понадобились для того, чтобы нынешняя повальная беспощадность выглядела благопристойной, и людям, устрашенным рассказами «мучеников», казалась весьма благодатной и милосердной. Не для того ли возвышены и отрицательные герои романа А.Фадеева?
В.Борц: Есть попытка обелить ныне здравствующих Вырикову и Лядскую — в журнале «Огонек» (№44, 1990) в статье «Заложники легенды». Я писала в «Огонек», встречалась с В.Коротичем, главным редактором, безрезультатно. Ничего моего не опубликовали [67].
В.Семистяга, Ю.Козовский: Трагическая доля Виктора Третьякевича — не единственный пример. Ольга Лядская и Зинаида Вырикова... В романе А.А.Фадеева им уделяется много внимания, они — особый тип предателей... [50].
Н.Ажгихина: Появившись лишь мельком на страницах книги, они охарактеризованы со всей определенностью [58].
В.М.: Странно, что «исследователи» в мимолетном увидели «много». Ведь «много внимания» — это в общей сложности три страницы из 490,— менее сотой доли общего внимания. Или роман не читали?
З.Вырикова: В том, что Фадеев написал обо мне, есть единственное слово правды — моя фамилия. Даже внешность у меня никогда такой, как в романе, не была [58].
В.М.: Отмечено главное: «стремление к личной выгоде и использование других людей в своих интересах». Теперь такое поощряется, а тогда моя сестра, например, возмущалась ее болезненным самолюбием. Потому Зинаида и не имела задушевных подруг. И во время оккупации у нее не сложилась дружба с соученицами-подпольщицами, несмотря на то, что окончив курсы при ЦК ЛКСМУ, она три месяца перед оккупацией работала инструктором обкома комсомола.
К.Иванцов: Из материалов следствия видно: Вырикова хорошо знала, что многие ее подруги по школе и комсомолу включились в борьбу с оккупантами. Почему же она осталась в стороне? [68].
З.Вырикова: Дома сидела тихо, как мышь, на улицу боялась показаться. Слышала, кто-то вывесил два раза советский флаг, где-то появилась листовка. О подпольной организации никто ничего не знал. Потом наступили советские войска, началась весна. Тут меня и арестовали. Каким образом? Очень просто — пришли домой из милиции и увели с собой. Там спрашивают, интересно, как это ты, такая активная комсомолка, осталась в живых? На врага, наверное, работала! Никто слушать меня не хотел, и никакого следствия толком не начиналось [58].
В.М.: Как же так? Деятельная комсомолка, рядом подпольщики, а она «дома сидела тихо, как мышь»? На самом деле Зинаида активно стремилась дружить с Ангелиной Самошиной и Шурой Бондаревой. Когда Анастасия Емельяновна Самошина однажды увидела, что дочь пишет листовки, накричала на нее: Зинка, мол, видит, а отец ее у немцев служит. Но Ангелина отговорилась: дескать, Зинка тоже пишет.
И все-таки, за что же арестовала милиция?
З.Вырикова: В феврале 1943 г. Краснодон освободила Красная Армия, и меня арестовали...
Обвиняли в том, что я, комсомольский работник, была на оккупированной территории и не погибла. Следовательно, выдавала молодогвардейцев. Никаких доказательств мне не предъявили. Только один раз была очная ставка с какой-то Ниной Ковальской, она какое-то время сидела в полиции во время оккупации (по слухам, за уголовное преступление) с какими-то девчатами. Девчата будто бы ей говорили, что были у меня дома и видели списки комсомольцев. Однако эти девчата никогда у меня дома не были, и списков никаких я не имела [50].
К.Иванцов: ...Совсем небольшая выдержка из следственного дела З.Выриковой. На вопрос следователя: кого жители поселка считают предателем молодогвардейцев, Вырикова ответила: «Кое-кто в поселке считает, что предала партизан я — Вырикова Зинаида... После вступления Красной Армии в наш район мать сестер Иванихиных и мать Минаевой стали обвинять меня в предательстве открыто» [68].
В.М.: Для этого были все основания. Если рассматривать все эпизоды в совокупности, то вырисовывается ясная картина. Ранним утром 1-го января 1943 года к нам прибежала взволнованная Тоня Иванихина. Уединившись с моей сестрой, они долго секретничали. По отрывкам тревожного разговора было понятно: обсуждали новогодние вечера у учителя Тарарина, где была Нина, и у Выриковых; за что-то ругали Зинаиду Вырикову, обзывали ее всякими словами и много раз восклицали: «Трудно было подумать!» Что так встревожило девушек?
Ответ дала участница новогоднего вечера у Выриковых Вера Димитриадис. Оказалось, что на вечере Шура Бондарева случайно обнаружила на столе под скатертью список первомайских девушек-подпольщиц. Испугавшуюся Шуру Зинаида успокоила: для памяти, мол, написала, время такое.
Следовательно, Шура Бондарева сразу после вечера передала по цепочке эту тревожную весть, и потому Нина с Тоней так возмущались Зинкой, и им «трудно было подумать», что она сделает такое.
Этот случай со списком Шура Бондарева, Ульяна Громова,
Александра Дубровина и Лилия Иванихина рассказали сокамернице Нине Ковальской
(не «какой-то», а хорошо известной в Первомайском поселке, последняя ее
фамилия — Ганночкина). Девушки увидели этот список на допросе, узна-
ли почерк Выриковой и очень просили Нину Ивановну передать родителям, что
предала их Зинка Вырикова.
Кроме того, Ольга Дмитриевна Иванихина, мать казненных подпольщиц Антонины и Лилии, свидетельствовала, что староста поселка, убегая с немцами, покаялся ей, своей куме, что допустил ошибку, но к судьбе ее детей не причастен. Во всем-де виновата Зинаида Вырикова: когда начались аресты, она принесла ему список и просила передать в полицию. Но он отказался, и она сама отнесла туда.
С учетом других обстоятельств логично выстраивается такая картина. Когда арестовали группу ребят Первомайского поселка (по списку Г.Почепцова), Вырикова испугалась: могут добраться и до нее, бывшего работника обкома комсомола. Она знала от полицаев, частых гостей в их доме, о тех пытках, которым подвергают арестованных, и решила откупиться. Но убедительные и настойчивые показания Н.И.Ковальской, В.М.Димитриадис и О.Д.Иванихиной советские следователи отклонили, как не подтвержденные вещественными доказательствами.
Помните, В.Семистяга заявил: «И этих «предателей» сажали, расстреливали, преследовали членов их семей». Несмотря на то, что отец З.Выриковой верно служил оккупантам — был заместителем старосты поселка — ее, как члена такой семьи, по завершении следствия отпустили на все четыре стороны.
Вот вам, господа-паны ученые, такое «беззаконие и неимоверная жестокость» НКВД-НКГБ-КГБ и такая ваша правда: «Если предателя не было, то нужно было его создать, поймать и покарать». Раздуваете, гиперболизируете «жестокости» советской власти, чтобы притулиться к буржуазному режиму.
С.Киселев: Теперь доподлинно известно, что ни Ольга Лядская, ни вторая отрицательная героиня романа Александра Фадеева «Молодая гвардия» Зинаида Вырикова, также описанная там как фашистский агент-предатель (эта девушка тоже отсидела более девяти лет в сталинских лагерях...) никого не предавали! [53].
В.Семистяга, Ю.Козовский: Однако следствию нужна была не правда, а предатели. Привезли в Бугульму, посадили в тюрьму. Когда начали печатать роман «Молодая гвардия», вспомнили о Выриковой. Снова пересуды, тюрьма, допросы, издевательства. Через год и семь месяцев ее выпустили [50].
В.М.: Опять промах. Неужели считать разучились?
3.Вырикова: Всего провела я в тюрьмах и лагерях один год и девять месяцев. Никакого суда надо мной не было [58].
Н.Ажгихина: В октябре 1944 года Зинаиду Алексеевну освободили [58].
В.М.: Следовательно, освободили задолго до публикации романа Фадеева — его печатали в «Комсомольской правде» и журнале «Знамя» с февраля 1945 по март 1946 года, а эпизоды с предательством появились в конце 1945 года. Какая тюрьма, какие допросы, если Вырикова уже год наслаждалась свободой?
3.Вырикова: Все годы как дамоклов меч надо мной висел, и на каждом шагу напоминал кто-нибудь: «А, та самая, из «Молодой гвардии»... И боялась, что придут за мной снова [58].
В.М.: И снова неправда: никто не мог напоминать, так как сразу же после освобождения сменила фамилию и никогда не показывалась в Краснодоне. Почему? Арест и безвестное отсутствие спасли Зинаиду от самосудной расправы матерей молодогвардейцев. В проблесках самооценки возникал над ней «дамоклов меч», и она «боялась, что придут снова», и «долго боялась иметь детей». Но это всего лишь моральная санкция за злодияние, ни в какой мере не отвечающая требованиям справедливости.
С.Киселев: Что же касается Лядской, то, по всей вероятности, лишь малолетство спасло ее от расстрела. И срок ей, 17-летней, военный Трибунал Уральского военного округа отмерил ерундовый, детский: 10 лет лишения свободы с поражением в правах еще на 5 лет [53].
Н.Ажгихина: Освободили ее уже в 1956 году... Вернулась домой (никто из соседей ни разу не упрекнул ни в чем!), закончила институт, растила дочку, работала [58].
С.Киселев: Она возвратилась к себе домой, в поселок Ореховка (ныне Советский) Краснодонского района Ворошиловградской (ныне, слава тебе, Господи, Луганской) области. В край, где жили родственники и близкие молодогвардейцев...
<...> ...Вместо того, чтобы уехать в другую республику, сменить фамилию и жить, не опасаясь народного возмездия, возвратилась туда, где, как говорится, ее каждая собака знала. Зачем?
— Мои земляки понимали побольше Фадеева,— рассказывала Ольга Александровна, когда мы беседовали с ней прошлой осенью в городе, который тогда еще звался Ворошиловград.— А потому и не держали меня за предательницу, не верили в это. За все время никто и намеком не упрекнул [53].
К.Иванцов: ...Лядская поехала не к себе домой, в поселок Ореховка Краснодонского района, а в Ворошиловград. Выходит, ни о каком сочувствии соседей не может быть и речи уже потому, что их, тех, старых, знавших ее соседей, рядом с Ольгой Александровной попросту не было [68].
Н.Ажгихина: О жизни Ольги Александровны можно написать роман. В нем будет и история любви, короткой, вспыхнувшей за лагерной проволокой и пронесенной через все годы, и история восстания в Степлаге (того, описанного Солженицыным), будут картины великих мук и великого мужества [58].
К.Иванцов: Заместитель директора Ворошиловградского тепловозостроительного завода С.Ф.Лебедев познакомил меня с докладной запиской об О.А.Лядской, составленной несколько лет тому назад.
<...> В том документе говорилось... при поступлении на завод в листке по учету кадров Лядская записала: «В 1942 году эвакуировалась на Урал, поселок Ныроб Молотовской области». Как видим, Ольга Александровна не только утаила факт своего ареста и заключения, но и, казавшееся безобидным, проживание на оккупированной территории...
<...> ...Приведу оставшуюся часть служебной записки С.Лебедева: <...> «В период отбывания наказания Лядская вошла в интимные отношения с бывшим немецким шпионом, итальянцем по национальности... В 1955 году у них родилась дочь Елена Федоровна Лядская. Тот итальянец в 1955 году был освобожден из мест заключения и выехал в Западную Германию, г.Мюнхен...
В автобиографии, при поступлении на завод, Лядская, между тем, пишет: «В 1946 году вышла замуж и занималась домашним хозяйством. В последнее время проживала в г.Мариинске Кемеровской области.
По приезде в Луганск в 1956 году работала на шахте №1 «Таловская» мотористом насоса, а затем в тресте «Ленинуголь» маляром на шахте «Черкасская».
При переводе технологом в отдел главного конструктора по локомотивостроению записала: «В 1956 году разошлась с мужем и приехала в Луганск. Работала на шахте «Таловская» №1 и училась в вечерней школе №5 г.Луганска. После чего поступила за завод «ОР». Трест «Ленинскуголь» Лядская по неизвестным причинам выбросила...
В 1963 году Лядская рассчиталась с завода и поступила работать конструктором в проектный институт города» [68].
С.Киселев: У нескольких поколений советских людей, изучавших в средней школе роман Александра Фадеева «Молодая гвардия», навсегда осело в памяти, что краснодонскую подпольную организацию предала Ольга Лядская [53].
В.Семистяга, Ю.Козовский: Ольга Лядская, тогда девятикласница, пережившая надругательство со стороны заместителя начальника Краснодонской полиции садиста-палача Захарова, была арестована органами СМЕРШа 2 апреля 1943 года. Заставили признать, что она предавала молодогвардейцев [50].
Н.Ажгихина: Первый раз ее арестовали при немцах. Лично заместитель начальника полиции Захаров. В поселке знали, что приглянувшиеся ему девушки нередко исчезали на неделю-другую в полиции, где всегда была наготове отдельная камера. «Молодая гвардия» уже давно была разгромлена. В плену у Захарова семнадцатилетняя школьница пробыла несколько дней, пока мать не умолила выпустить ее за бутыль самогона [58].
В.М.: Нелепо выглядит затея с «отдельной камерой». Но если это правда, то почему Захаров не оставил «на неделю-другую» очень привлекательную Лидию Иванихину? Ведь когда выяснили, что она не Лилия Иванихина, ее сразу выпустили.
О.Лядская: Осенью 1942 года мне... принесли повестку на отправку в Германию. Готовясь к отъезду, я написала большое письмо своему школьному товарищу... Проклинала в этом письме войну, немцев, Гитлера, что нас навсегда разлучают. Оставила письмо своей школьной подруге Тоне Мащенко — попросила передать адресату. Тоня мне при этом рассказала, что в городе появилась какая-то подпольная организация, но чем она занимается и где находится, не знала. Выполнить мою просьбу Тоня не смогла. Письмо осталось у нее. Из-за него меня потом и арестовали [53].
С.Киселев: НКВД?
О.Лядская: Нет, немцы, 9 января 1943 года к нам в Ореховку приехал заместитель начальника Краснодонской полиции Захаров и забрал меня. Он был вне себя, орал, что арестованы члены подпольной организации, в том числе и моя подруга Мащенко. «Это ты писала листовки? — вопил Захаров.— Мы нашли при обыске твое письмо — почерк тот же!»
<...> Меня заперли в отдельную комнату... (это оказался кабинет Захарова), находилась (она) рядом с помещением, где избивали арестованных. Всю ночь были слышны их душераздирающие крики. На следующую ночь пьяный Захаров надругался надо мной. И потом это повторялось каждую ночь [53].
В.М.: Оказывается, в полиции она случайно встретилась с Мащенко, которая рассказала, что вступила в подпольную организацию, но никаких имен Лядской не назвала.
О.Лядская: О разговоре с Мащенко я никому не говорила, да меня никто и не спрашивал... В полиции меня вообще никто не допрашивал. Очевидно, я понадобилась Захарову лишь для одного. О том, что он надругался надо мной, знала вся полиция. На девятый или десятый день моего пребывания под арестом Захаров сказал, что даст мне свидание с матерью, чтобы я попросила у нее самогон... Мать на другой день достала. В тот же вечер арестованных стали вызывать «на выход с вещами». Вызвали и меня. Когда я засобиралась, пришел Захаров, забрал самогон, вышел и запер дверь. Ночью, перед рассветом, он вывел меня из полиции и отпустил... А 2 апреля того же 1943 года я была задержана особым отделом 217-го погранполка.
С.Киселев: ...Почему собственноручно написали, что предали подпольщиков? Вас что — били?
О.Лядская: Да поймите, в свои 17 лет я была буквально раздавлена пережитым в полиции насилием и хотела только одного: все забыть, чтобы все скорее кончилось. Не могла я, 17-летняя девчонка, рассказать молодому красивому следователю СМЕРШа, что со мной сделал Захаров. И когда следователь стал мне диктовать, что я выдала Мащенко и других молодогвардейцев, я покорно написала все, что он диктовал. По поводу моих утверждений, что меня привезли в полицию, когда уже все молодогвардейцы были арестованы, что их арест повлек за собой мой, а не наоборот, следователь сказал, что это не имеет значения. Вот так и состоялся самооговор [53].
В.М.: Здесь обратимся к фактам. Так, к названной дате ареста, 9 января, схватили только 24 молодогвардейца, а с 10 по 16 января — еще 22, и с 18 по 28 января — 13 молодогвардейцев. Если взять за основу 10-11 дней пребывания в полиции и день освобождения — когда арестованных стали вызывать «на выход с вещами» (хотя молодогвардейцев арестовывали без вещей),— то ее арестовали 4 или 5 января. А к этим дням были арестованы всего 8 или 18 молодогвардейцев. Кстати, Мащенко арестована 4 января.
Неужели Лядская забыла судьбоносные даты?
К.Иванцов: Подозревали, арестовали и вдруг запросто, не мудрствуя лукаво, освободили. Даже без допроса.
Мог ли Захаров, как рассказывает об этом Лядская, пойти на такое? Уверен, нет. Потому что арестованными подпольщиками с первого дня непосредственно занимались немцы: начальник окружной жандармерии Ренатус, начальник Краснодонского жандармского поста Шенн, его заместитель Зонс (к слову, он лично руководил следствием по делу «Молодой гвардии») и комендант Краснодона Гедеман. Без их разрешения никто, тем более какой-то предатель Захаров, не мог освободить никого из заключенных, подозреваемых в противодействии «новому порядку».
Допускаю, Лядская говорит правду: ее, даже без допроса, в самом деле выпустил все-таки Захаров. Но в таком случае он сделал это отнюдь не по своей воле. Как и изнасиловал Лядскую, и забавлялся с ней. Захаров ведь хорошо знал: за подобные действия немцы карали. К тому же именно в те дни за аналогичные дела оккупанты сняли с должности и крепко наказали дружка Захарова, заместителя начальника Краснодонской полиции Орлова. А уж он служил оккупантам верой и правдой, а точнее, с псовой преданностью и людоедской исполнительностью. И, казалось бы, мог рассчитывать на какое-то снисхождение. А вот не пожалели. И не потому, что фашисты беспокоились о чести и достоинстве советских граждан. Они считали развлечения, любовные утехи, всевластие хотя бы над одним человеком — удел только арийцев. А раб должен знать свое место и положение в общественной жизни [68].
Э.Шур: Из материалов дела №20056: Лядская: «Я назвала лиц, которых я подозревала в партизанской деятельности: Козырева, Третьякевича, Николаенко, потому что они у меня однажды спрашивали, есть ли у нас на хуторе партизаны и помогаю ли я им. А после того, как Соликовский пригрозил избить, я выдала подругу Мащенко — Борц [54].
К.Иванцов: Мои предположения относительно настоящих причин освобождения Лядской подтверждаются материалами следствия. «Приведу лишь одну фразу из допроса Лядской от третьего апреля 1943 года,— после тщательного ознакомления с многотомным делом Ольги Александровны пишет в одной из статей участница «Молодой гвардии» Валерия Борц.— «Захаров предложил мне стать тайным агентом, я согласилась и обратилась с вопросом к Захарову: «Когда меня освободят?» и заявила, если это будет сделано сейчас, я обещаю во что бы то ни стало разыскать и выдать полиции Кошевого, Борц, Лопухова и Тюленина».
<...> Замечу, кстати, в докладной записке А.Торицина от второго сентября 1943 года фамилия Лядской стоит рядом с фамилией Почепцова. И оба они названы «явными предателями». Кто и когда доказал, что выводы комиссии А.Торицина в отношении Лядской ошибочны? Никто. И никогда. Ибо доказать подобное невозможно: на следствии О.Лядская призналась, что «...являясь агентом-провокатором полиции, предала некоторых участников «Молодой гвардии», которых потом изобличала на очных ставках». О каких-либо физических методах воздействия на нее Ольга Александровна никогда не говорила. Правда, последнее время с подсказки некоторых досужих журналистов стала намекать: что-то подобное иногда было [68].
В.М.: Так называемые независимые исследователи и журналисты в один голос обвиняют А.Торицина в том, что именно он якобы придумал предателей. Но А.Торицин был лишь руководителем комиссии ЦК ВЛКСМ, которая собирала сведения о «Молодой гвардии», и в своей «Докладной записке» использовала материалы пятимесячного следствия по делу предательства. С полным основанием комиссия отметила, что по показаниям Почепцова были арестованы 13 молодогвардейцев, по показаниям Лядской были арестованы 17 подпольщиков, группу Н.Сумского выдала Полянская, брат которой состоял в «Молодой гвардии», и Вырикова.
В своих предложениях комиссия записала:
«18. Войти с ходатайством в Военный Трибунал СССР о проведении показательного процесса в гор. Краснодоне над Лядской, Почепцовым, Выриковой и Полянской, предавших участников «Молодой гвардии» [65].
К огорчению краснодонцев судебного процеса не было.
Сегодня трудно поверить, что журналисты лишь по невежеству сообщают, что Лядскую арестовали, когда «Молодая гвардия» уже была разгромлена. Трудно поверить, что они приняли всерьез стыдливость, возникшую у Лядской после многих дней жизни с Захаровым в его кабинете, куда еженощно доносились душераздирающие крики истязаемых подпольщиков, равнодушие после ужасного зрелища у шурфа шахты, откуда доставали изувеченные тела ее соучеников, застенчивость женщины, которая через три месяца после «насилия» хорошо знала, чем грозит «самооговор» в предательстве...
Э.Шур: Ольга Лядская реабилитирована в середине девяностых на том основании, что не являлась членом молодежной комсомольской организации «Молодая гвардия», а значит, не могла выдавать [54].
С.Киселев: Уголовное дело О.А.Лядской занимает 24 тома. <...> Поэтому помощник Главного военного прокурора СССР полковник юстиции Н.Л.Анисимов знакомит меня с надзорным производством по этому делу.
— В том, что заявления Лядской лишь сейчас рассмотрены по существу, есть и вина Главной военной прокуратуры,— говорит Николай Леонидович.— Те, кто занимался ими, увы, изучали лишь имеющиеся документы в деле самой Ольги Александровны. <...> И тут меня заело. Я почувствовал, что что-то здесь не так. И решил разобраться в деле Лядской сам, ни на кого не полагаясь. В конечном итоге мною было установлено, что, несмотря на собственноручное заявление 17-летней Ольги Лядской о предательстве и признании ею своей вины, материалы уголовного дела свидетельствуют о ее полной невиновности. Основанием же ареста молодогвардейцев явилась предательская деятельность совершенно других людей, равно как и неосторожность самих подпольщиков [53].
В.М.: Вот так! Его заело и он сразу установил «полную невиновность» О.Лядской. Так же необоснованно, беспочвенно реабилитировала «жертвы сталинских репрессий» комиссия под руководством оборотня А.Н.Яковлева.
Бесцеремонные манеры, неразумность категоричных суждений в очередной раз проявил исследователь Э.Шур своей мыслью, полной абсурда: Лядская, мол, «не могла выдавать», так как не являлась членом подпольной организации.
В оправданиях З.Выриковой и О.Лядской нетрудно было заметить обман и лицемерие, искажение и замалчивание существенных фактов, что укрепило давние подозрения. Возможно, потом они сожалели о легкомысленном доверии газетным адвокатам. Ведь голословные, гиперболизированные «кошмары прошлого» рядом с оброненными словами правды подчеркнули фальшивость заступничества.
Так, Лядская с «искалеченной судьбой», с «прогрессирующим туберкулезом», прошедшая «все круги ада», «институт закончила вечерний, работала, квартиру получила», имеет внучку и зятя. Она «заразительно смеется, у нее ясный взгляд, она крепко жмет руку, здороваясь и прощаясь».
Вырикова в «испорченной» жизни окончила техникум, трудилась в общепите. Она радуется: у нее «взрослый сын, внук, внучка».
Да вот огорчение: «нам, бывшим репрессированным,— говорит Лядская,— часто некуда пойти за помощью». В Краснодаре, мол, создано городское общество, «врачи на дом приходят к больным, и юрист есть, и заказы выдают, как ветеранам. У нас в городе такого нет».
Неудивительно, что за «жуткими воспоминаниями о своей загубленной молодости» не проступило ни капли сожаления о соучениках, лишенных жизни в 18 лет. Наоборот — сквозила неприязнь к ним.
Обидно, что миллионы лучших сынов и дочерей Отчизны легли в сырую землю, ничего не взяв от жизни. А теперь забыты. И если вспоминают, то чаще с желанием подчеркнуть бесполезность чрезмерных жертв и виновность в этом советских полководцев.
В.Семистяга, Ю.Козовский: Почти 50 лет прошло с того времени, как уголовные дела Почепцова, Громова и Кулешова стали объектом нашего изучения. Итоги — поразительные. В протоколах допросов — очевидные противоречия, грубые подтасовки.
<...> Следовательно, мы принимаемся за уголовные дела Геннадия Почепцова и его отчима Василия Громова, чтобы поставить вопрос об их реабилитации.
Детальный анализ материалов уголовного дела Г.Почепцова — В.Громова, а также других материалов и документов, собственное расследование, проведенное нами, показали, что это «дело« зародилось и сфабриковано в тисках НКВД. Однако руку к этому приложили ЦК ЛКСМ Украины, ЦК ВЛКСМ, ЦК КП(б) Украины, а также целый ряд должностных лиц высокого ранга.
Так что и Г.Почепцов, и В.Громов были обречены. Ведь если предателя не было, то нужно было его создать, поймать и покарать [50].
А.Гордеев: Вот ...специальное сообщение наркома внутренних дел УССР Сергиенко «О гибели подпольной комсомольской организации «Молодая гвардия» в Краснодонском районе Ворошиловградской области» от 31 марта 1943 года секретарю ЦК КП(б)У Н.С.Хрущеву. В донесении говорится: «На помощь жандармерии и полиции пришел Почепцов Геннадий Прокофьевич, член организации, который, зная о деятельности и составе «Молодой гвардии», выдал разведке всю организацию... Предатель Почепцов Геннадий Прокофьевич арестован, ведется следствие» [39].
В.М.: Луганские «исследователи» без каких-либо аргументов выгораживают предателей. И, строка в строку, как лыком по парче, шьют вину партийной и комсомольской «руке», «тискам НКВД» с одной целью — втереться в шатию строителей «нового порядка» на руинах бывшего СССР. Но не говорят, например, о коллективном обращении родителей молодогвардейцев к судьям военного трибунала. «Мы, родители погибших наших детей,— писали они в августе 1943 года,— присоединяем свой голос мести проклятым палачам и просим трибунал вынести суровый приговор этим мерзавцам и смертную казнь осуществить на площади, чтобы видел весь народ Краснодона, что эти негодяи получили по заслугам».
А.Гордеев: ...Считать коллаборационизм фашистских пособников «мифом о предателях» или принимать кого-то из них за агента НКВД, как это пытаются делать некоторые исследователи истории «Молодой гвардии», не только безнравственно, но и преступно... Фальсификация истории приводит к игнорированию и современных решений правоохранительных органов, в частности президиума Луганского облсуда, который, выполняя закон Украины от 17 апреля 1991 г. «О реабилитации жертв политических репрессий на Украине», 9 декабря 1992 года рассмотрел заключение Луганской облпрокуратуры на уголовные дела по обвинению Громова и Почепцова и признал, что они осуждены обоснованно и реабилитации не подлежат.
В.М.: Мы убедились, как в процессе защиты предателей криводушные искатели исторической правды прибегают к доказательствам порочным методом: грубым искажением истины и дискредитацией противной стороны. Таким приемом они еще более уверили, что подзащитные реабилитации не подлежат. Трудно не возмущаться невежеством редакций газет, широко распространивших «исследования», в которых вместо фактов и доказательств оценочность и эмоциональность, с помощью которых ведется обличение прошлого, воспитание у молодежи презрения к истории Отечества. В которых вместо логики — точный расчет на наивного читателя. А разве трудно заметить, что критику прошлого, оценку поступков полувековой давности по меркам нынешней гнилой системы морали, они умышленно прикрывают лоском правдоборства?
* * *
Умный, глупцу не в пример, —правдив,
С правдой живется легко и смело.
Но вот совершенно иное дело —
Жизнь человека, который лжив.
Жизнь его хуже морозной замяти.
Чтоб не нарватся вдруг на скандал,
Он должен хранить постоянно в памяти
Все, что когда-то он людям лгал.
(Эдуард Асадов)
ОТРЫВКИ
художественного романа А. Фадеева
«Молодая гвардия» (М.: Худ. лит., 1955),
в которых фигурируют Вырикова и Лядская
— Я без всякого энкаведе останусь. А что? — сердито выставляя свои рожки-косицы, сказала Вырикова.— Раз никому нет дела до меня, останусь и буду жить, как жила. А что? Я учащаяся, по немецким понятиям вроде гимназистки: все ж таки они культурные люди, что они мне сделают?
— Вроде гимназистки?! — вдруг вся порозовев, воскликнула Майя.
— Только что из гимназии, здрасте!
И Саша так похоже изобразила Вырикову, что девушки снова рассмеялись.
И в это мгновение тяжелый страшный удар, потрясший землю и воздух, оглушил их. С деревьев посыпались жухлые листки, древесная пыль с коры, и даже по воде прошла рябь. (Гл. 1, с. 15)
* * *
Волнение охватило их. Некоторое время они молчали.
— Давай наметим, с кем поговорить в первую очередь,— хрипло сказал Анатолий, овладев собой.— Может быть, начнем с дивчат?
— Конечно, Майя Пегливанова и Саша Бондарева. И, конечно, Лиля Иванихина. А за Лилей пойдет и Тоня. Думаю еще — Лина Самошина, Нина Герасимова,— перечисляла Уля.
— А эта наша активистка, ну, как ее,— пионервожатая?
— Вырикова? — Лицо Ули приняло холодное выражение.— Знаешь, я тебе что скажу. Бывало, мы все в тяжелые дни резко высказывались о том, о другом. Но должно же быть у человека в душе святое, то, над чем, как над матерью родной, нельзя смеяться, говорить неуважительно, с издевкой. А Вырикова... Кто ее знает?.. Я бы ей не доверилась...
— Отставить, присмотримся,— сказал Анатолий.
— Скорей уж Нина Минаева,— сказала Уля.
— Светленькая, робкая такая?
— Ты не думай, она не робкая, она застенчивая, а она очень твердых убеждений.
— А Шура Дубровина?
— О ней мы у Майи спросим,— улыбнулась Уля. (Гл. 31, с. 238)
* * *
Биржа труда помещалась в одноэтажном белом доме, на холме, неподалеку от районного исполкома. Небольшая очередь в несколько десятков человек, молодых и пожилых, главным образом женщин и девушек, стояла у входа в здание. Валя издали узнала в очереди одноклассницу по первомайской школе Зинаиду Вырикову. Валя узнала ее по маленькому росточку и по гладким, точно приклеенным волосам и торчащим вперед коротким острым косичкам и подошла к ней, чтобы попасть в очередь поближе.
Нет, это была не одна из тех очередей, в которых немало пришлось постоять людям в дни войны — и в хлебной, и в продовольственной, и за получением продкарточек, и даже при мобилизации на трудовой фронт. Тогда каждый старался попасть поближе, и люди ссорились, если кто-нибудь проходил без очереди, используя знакомство или служебное положение. Это была очередь на немецкую биржу труда, никто не стремился попасть туда раньше других. Вырикова молча взглянула на Валю недобрыми, близко сведенными глазами и уступила ей место перед собой…
Валя, державшая у груди в потной руке паспорт, завернутый в платочек, вошла вместе с Выриковой.
В комнате, где регистрировали, прямо против входа стоял длинный стол, за которым сидели толстый немецкий ефрейтор и русская женщина с очень нежной розовой кожей лица и неестественно развитым длинным подбородком.
И Валя и Вырикова знали ее: она преподавала в краснодонских школах, в том числе и в первомайской, немецкий язык. Как это ни странно, но фамилия ее тоже была Немчинова.
Девушки поздоровались с ней.
— А... мои воспитанницы! — сказала Немчинова и неестественно улыбнулась, опустив длинные темные ресницы.
В комнате стучали машинки. К дверям направо и налево протянулись две небольшие очереди.
Немчинова спрашивала у Вали сведения о возрасте, родителях, адрес и записывала в длинную ведомость. Одновременно она переводила все эти данные немецкому ефрейтору, и он заносил все это в другую ведомость по-немецки.
Пока Немчинова спрашивала ее, кто-то вышел из комнаты направо, а кто-то вошел. Вдруг Валя увидела молодую женщину со сбившейся прической, неестественно красным лицом, со слезами на глазах. Она быстро прошла через комнату, одной рукой застегивая кофточку на груди.
В это время Немчинова еще что-то спросила Валю.
— Что? — спросила Валя, провожая глазами эту молодую женщину со сбившейся прической.
— Здорова? Ни на что не жалуешься? — спрашивала Немчинова.
— Нет, я здорова,— сказала Валя.
Вырикова вдруг дернула ее сзади за кофточку. Валя обернулась, но, Вырикова смотрела мимо нее близко сведенными, безразличными глазами.
— К директору! — сказала Немчинова.
Валя машинально перешла в очередь направо и оглянулась на Вырикову. Вырикова механически отвечала на те же вопросы, какие задавали и ее подруге.
В комнате у директора было тихо, только изредка доносились отрывистые негромкие восклицания по-немецки. Пока опрашивали Вырикову, из комнаты директора вышел паренек лет семнадцати. Он был растерян, бледен и тоже застегивал на ходу гимнастерку.
В это время Валя услышала, как маленькая Вырикова резким своим голосом сказала:
— Вы же сами знаете, Ольга Константиновна, что у меня тебеце,— вот, слышите? — И Вырикова стала демонстративно дышать на Немчинову и на толстого немецкого ефрейтора, который, отпрянув на стуле, с изумлением смотрел на Вырикову круглыми петушиными глазами. В груди у Выриковой действительно что-то захрипело.— Я нуждаюсь в домашнем уходе,— продолжала она, бесстыдно глядя то на Немчинову, то на ефрейтора,— но если бы здесь, в городе, я бы с удовольствием, просто с удовольствием! Только я очень прошу вас, Ольга Константиновна, по какой-нибудь интеллигентной, культурной профессии. А я с удовольствием пойду работать при новом порядке, просто с удовольствием!
«Боже мой, что она городит такое?» — подумала Валя, с бьющимся сердцем входя в комнату директора.
Перед ней стоял немец в военном мундире, упитанный, с гладко прилизанными на прямой пробор серо-рыжими волосами. Несмотря на то, что он был в мундире, он был в желтых кожаных трусиках и в коричневых чулках, с голыми коленками, обросшими волосами, как шерстью. Он бегло и равнодушно взглянул на Валю и закричал:
— Раздевайт! Раздевайт!
* * *
Валя пришла в себя уже на улице. Жаркое дневное солнце лежало на домах, на пыльной дороге, на выжженной траве. Уже больше месяца как не было дождя. Все вокруг было пережжено и высушено. Воздух дрожал, раскаленный.
Валя стояла посреди дороги в густой пыли по щиколотку. И вдруг, застонав, опустилась прямо в пыль. Платье ее надулось вокруг пузырем и опало. Валя уткнула лицо в ладони.
Вырикова привела ее в себя. Они спустились с холма, где стояло здание райисполкома, и мимо здания милиции, через «Восьмидомики», пошли к себе на «Первомайку». Валю то знобило, то бросало в жаркий пот.
— Дура ты, дура! — говорила Вырикова.— Так вам и надо таким!.. Это же немцы,— с уважением и даже подобострастием сказала Вырикова,— к ним надо уметь приспособиться!
Валя, не слыша, шла рядом с ней..
— У ты, дура такая! — со злобой говорила Вырикова.— Я же дала тебе знак.
Надо было дать понять, что ты хочешь им помогать здесь, они это ценят. И надо было сказать: нездорова... Там, на комиссии, врачом Наталья Алексеевна с городской больницы, она всем дает освобождение или неполную годность, а немец там просто фельдшер и ни черта не понимает. Дура, дура и есть! А меня определили на службу в бывшую контору «Заготскот», еще и паек дадут... (Гл.31, с. 241,242,243)
* * *
В этот же день девушка с «Первомайки», Вырикова, встретила на рынке свою подругу Лядскую, с которой она сидела когда-то на одной парте, а с началом войны разлучилась: отец Лядской был переведен на работу в поселок Краснодон.
Они не то чтобы дружили,— они были одинаково воспитаны в понимании своей выгоды, а такое воспитание не располагает к дружбе,— они просто понимали друг друга с полуслова, имели одинаковые интересы и извлекали обоюдную пользу из общения друг с другом. С детских лет они перенимали у своих родителей и у того круга людей, с которым общались их родители, то представление о мире, по которому все люди стремятся только к личной выгоде и целью и назначением человека в жизни является борьба за то, чтобы тебя не затерли, а наоборот,— ты преуспел бы за счет других.
<...> Не проявив особенного оживления, они были все же очень довольны, увидев друг друга. Они дружелюбно сунули друг другу негнущиеся ладошки — маленькая Вырикова в ушастой шапке с торчащими вперед поверх драпового воротника косичками и Лядская, большая, рыжая, скуластая, с крашеными ногтями. Они отошли в сторонку от кишащей базарной толпы и разговорились.
— Ну их, этих немцев, тоже мне избавители! — говорила Лядская.— Культура, культура,— а они больше смотрят пожрать да бесплатно побаловаться за счет Пушкина... Нет, я все ж таки большего от них ожидала... Ты где работаешь?
— В конторе бывшей Заготскота...— Лицо у Выриковой приняло обиженное и злое выражение: наконец, она могла поговорить с человеком, который мог осуждать немцев с правильной точки зрения.— Только хлеб, двести, и все... Они дураки! Совершенно не ценят, кто сам пошел к ним служить. Я очень разочарована,— сказала Вырикова.
— А я сразу увидела: невыгодно. И не пошла,— сказала Лядская.— И жила сначала, правда, неплохо. Там у нас была такая теплая компания, я от них все ездила по станицам, меняла... Потом одна из-за личных счетов выдала меня, что я не на бирже. Да я ей — фигу с маслом! Там у нас был уполномоченный с биржи, пожилой, такой смешной, он даже не немец, а с какой-то Ларингии, что ли, я с ним пошла, погуляла, потом он мне даже сам доставал спирт и сигареты. А потом он заболел, и вместо него посадили такого барбоса, он меня сразу — на шахту. Тоже, знаешь, не мед — вороток крутить! Я с того и приехала сюда,— может, схлопочу что получше здесь на бирже... У тебя заручки там нет?
Вырикова капризно выпятила губы.
— Очень я ими нуждаюсь!.. Я тебе так скажу: лучше иметь дело с военными: во-первых, он временно, значит рано или поздно уйдет, ты перед ним ничем не обязана. И не такие скупые,— он знает, что его могут завтра убить, и не так жалеет, чтобы ему погулять... Ты б зашла как-нибудь?
— Куда ж заходить,— восемнадцать километров, да еще сколько до вашей Первомайки!
— Давно ли она перестала быть вашей?.. Все ж таки заходи, расскажи, как устроишься. Я тебе кой-что покажу, а может, и дам кой-чего, понимаешь? Заходи! — И Вырикова небрежно ткнула ей свою маленькую негнущуюся ладошку.
* * *
В эти дни была доставлена из поселка Краснодон в жандармерию Лядская, и ей дали очную ставку с Выриковой. Каждая считала другую виновницей своих злоключений, и они на глазах невозмутимого Балдера и потешавшегося Кулешова стали браниться, как базарные торговки, и разоблачать друг друга.
— Извини-подвинься, ты была пионервожатая!..— красная до того, что не стало видно веснушек на ее скуластом лице, кричала Лядская.
— Ох ты, вся Первомайка помнит, кто ходил с кружкой на Осоавиахим! — сжав кулачки, кричала Вырикова, так и пронзая ненавистную острыми косичками.
Они едва не полезли в драку. Их развели и подержали сутки под арестом. Потом их порознь снова вызвали к вахтмайстеру Балдеру. Схвахив за руку сначала Вырикову, а потом точно так же Лядскую, Кулешов каждой шипел одно и то же:
— Будешь еще ангела из себя строить? Говори, кто состоит в организации!
И Вырикова, а потом Лядская, заливаясь слезами и клянясь, что они не только не состоят в организации, а всю жизнь ненавидели большевиков, также как и большевики их, назвали всех комсомольцев и всех видных ребят, которые остались на «Первомайке» и в поселке Краснодон. Они прекрасно знали своих товарищей по школе и по месту жительства, кто нес общественную работу, кто как настроен, и каждая назвала десятка по два фамилий, которые довольно точно определяли круг молодежи, связанной с «Молодой гвардией». (Гл. 57, с. 439)
* * *
Настанет день в конце концов,
Когда увидят люди
Среди музейных образцов
Последнего из подлецов
В запаянном сосуде.
Он будет нужен для того,
Чтоб жизнь не стала гаже,
Чтоб все смотрели на него
И сплевывали даже!
(Эдуард Асадов)
Показания бывшего полицейского Лукьянова Ф.Н.
11 ноября 1971 года
В декабре 1942 года я вторично выезжал по истреблению советских парашютистов, выброшенных в районе с.Ново-Александровка с Соликовским и совместно с полицейскими: Бауткиным, Давыденко, Тукаловым, Герасимовым, Красновым Матвеем, Извариным, Мельниковым и другими полицейскими.
Во время этой операции мы расстреляли четырех парашютистов.
Вопрос: Вам известны обстоятельства, при которых были арестованы члены организации «Молодая гвардия»?
Ответ: Сразу после оккупации немцами Краснодона советские патриоты развернули активную антифашистскую деятельность.
На стенах городских зданий стали появляться листовки, призывающие население к борьбе против немецких оккупантов. Кроме того, на самом высоком здании города, на школе десятилетке в годовщину Октябрьской революции был водружен красный флаг.
Неспокойно было и в районе Краснодона, где на дорогах систематически обстреливались проходившие с войсками немецкие автомашины.
Смелые действия советских патриотов вызывали беспокойство у немецких оккупационных властей, но несмотря на принятые мера, выявить советских патриотов Краснодонской полиции до конца декабря 1942 года не удавалось.
В конце 1942 года на одной из улиц Краснодона ночью была разгромлена автомашина с новогодними подарками.
Это событие еще больше привело в ярость немцев и они приказали Соликовскому во чтобы то ни стало установить и арестовать лиц, участвовавших в разгроме этой автомашины.
Принятой полицией мерами на Краснодонском базаре был задержан мальчик, продававший немецкие сигареты, которые по всем данным находились в новогодних посылках для немецких солдат.
На допросе мальчик назвал лиц, от которых он получил сигареты, в результате чего были арестованы комсомольцы Мошков и еще один подросток, фамилии которого не знаю.
Массовые же аресты молодежи начались после того, как следователем Захаровым в полицию была привезена Лядская, которая выдала многих подпольщиков.
Вопрос: Откуда вам это известно?
Ответ: Когда Лядская была доставлена в полицию, то она содержалась не в камере, а в кабинете Захарова и без какого-либо принуждения добровольно заявила о существовании в Краснодоне подпольной комсомольской организации «Молодая гвардия», назвав при этом некоторых участников этой организации.
На основании показаний Лядской начались массовые аресты краснодонской молодежи. Так за короткий период времени было арестовано свыше 70 девушек и юношей, которые впоследствии приняли мученическую смерть. В уничтожении комсомольцев я также принял участие.
<…> Арестованных вывезли на автомашине в сопровождении полицейских: Красинского, Новикова, Бауткина, Мельникова, Авсецина, Журавлева и других, вооруженных винтовками и автоматами, с нами также поехали четыре немецких жандарма, один из которых находился в кабине шофера.
Раньше нас к месту казни выехали Соликовский, Захаров, Стаценков и офицеры полевой жандармерии…
По приказанию Соликовского с автомашины, стоявшей примерно в 40 метрах от ствола шахты № 5, я, Бауткин, Мельников и другие полицейские стаскивали по одному арестованному, снимали с них верхнюю одежду и подводили к стволу шахты.
Первых двух молодогвардейцев расстрелял и сбросил в ствол шахты офицер немецкой жандармерии, а остальных 11 человек расстреляли и сбросили в ствол шахты Соликовский и Захаров.
<…>…По прибытию в полицию, Соликовский приказал мне и еще одному полицейскому возвратиться обратно на шахту № 5.
Вопрос: Для какой цели?
Ответ: Для охраны места казни, чтобы туда не подходили местные жители и не обнаружили совершенные нами злодеяния…
(Подлинник находится в уголовном деле под № 100275,
хранится в архиве КГБ при СМ СССР в гор. Москве)
Справка. Новоалександровка находится в 10-ти километрах от Краснодона. Слух о десантниках и выдаче их полиции хозяином дома, в котором они остановились, прошел в Краснодоне в январе, после ареста многих подпольщиков. Полагали, что парашютисты должны были освободить заключенных. А может нужна была связь с краснодонским подпольем? Но потом этот загадочный эпизод не привлек чьего-либо внимания.
| << Назад | Вперёд >> |