Первой «пересмотрела отношение» к «Молодой гвардии» популярная в те, еще советские, годы «Литературная газета». Ее специальный корреспондент по Украинской ССР С.Киселев взялся реабилитировать О.Лядскую, обвиненную в предательстве подпольщиков. К нему тут же подключилась Н.Ажгихина со статьей в журнале «Огонек».

28 августа 1990 года Ю.М.Козовский, доцент кафедры марксистско-ленинской философии Луганского пединститута, организовал в своей квартире встречу с участием персонажей романа А.Фадеева — З.Выриковой и О.Лядской. Видеозапись встречи — по сути дела инсценировку статей С.Киселева и Н.Ажгихиной — показало Российское телевидение в 49-ю годовщину «Молодой гвардии».

Так завязалось низвержение юных героев.

А.Никитенко: ...В советской печати появилось много новых публикаций о так называемых проблемных моментах в истории «Молодой гвардии»...

Некоторые из уже опубликованных корреспонденций не только не проливают свет на «белые пятна» в истории краснодонского подполья, но, наоборот, грубо, бесцеремонно, бестактно, с явной целью подогреть нездоровый интерес обывателя, искажают истину [49].

В.М.: Это в свою очередь вызвало волну вандализма. Так, в Луганске, в сквере имени 30-летия ВЛКСМ, были сброшены с постаментов бюсты Сергея Тюленина, Ульяны Громовой, Олега Кошевого и других героев-молодо-гвардейцев.

Чтобы отделить зерна от плевел Луганский обком комсомола создал региональную комиссию по изучению обостренных «перестроечным плюрализмом» вопросов: о комиссаре «Молодой гвардии», предателях, партийном руководстве, численном и персональном составе организации и др.

Члены комиссии договорились прекратить всякие публикации, чтобы не оказывать давление друг на друга и на «общественное мнение в лице советских читателей». Но вскоре «советский читатель» исчез, и появилась «независимая» пресса. «Независимыми» стали и члены комиссии, некоторые немедля приступили к «пересмотру целого дела «Молодой гвардии».

Под клич «Даешь правду!» на нее набросились воспитатели молодежи: газета «Молодь України» (главный редактор В.Боденчук) и работники Луганского пединститута В.Семистяга — старший преподаватель кафедры истории Украины, и Ю.Козовский — кандидат философских наук, который вместо членства в компартии и в парткоме института теперь стал сопредседателем Луганского областного националистического Руха. В канун 50-летия «Молодой гвардии» они опубликовали под общим заглавием «Что же было в Краснодоне?» исторические очерки: «Миф первый. О чутком партийном руководстве», «Миф второй. О юном несломленном герое», «Миф третий. О коварной измене».

Заголовки выразительно заинтересовывают читателя, прямо настраивают на неприязненное отношение к известным событиям, раскрывают политические взгляды авторов и позицию редакции газеты. Предваряя очерки, она категорически заявила: «Вы прочитаете правду. Материалы ... уникальные».

В.Семистяга, Ю.Козовский: Все, что мы хотим сообщить в этих очерках читателям — результат более чем двухлетней работы в составе большой группы, главная цель которой — донести людям правду о юношах и девушках Краснодона... В наших очерках будут сюжеты, которые полностью подтверждаются документально. Будут и те, которые логично вытекают из фактов. Иногда мы будем вынуждены высказывать предположения...

Во всяком случае, сегодня можно уверенно сказать, что предыдущая история «Молодой гвардии» — это серия «советских мифов» [50].

А.Никитенко: Несмотря на то, что работа комиссии еще не завершена, мы уже сегодня с полной уверенностью можем подтвердить главное: «Молодая гвардия» — это не миф коммунистической идеологии, и создана она не воображением писателя Фадеева, а самой жизнью [37].

В.М.: Значит, исследователи использовали хитрый прием: предвидя именно такой вывод комиссии, они поспешили навязать молодому читателю свои сюжеты.

Приступая к «разоблачению» истории краснодонского подполья, трактуемой по художественным произведениям (серьезные исследователи никогда не брали за основу художественные произведения о «Молодой гвардии»), авторы «самостоятельного расследования» объявили о своем праве выдавать собственные суждения за истину. И еще не приведя ни одного довода, они принялись злословить, употребляя слова с ярко отрицательной эмоциональной окраской: «страшные фальшивые мифы», «фантастические выдумки советских мифотворцев», «среди «сказочников» — малограмотная домохозяйка и советский писатель».

Но серьезный читатель сразу усомнится в достоверности предложенных очерков хотя бы потому, что их авторы «встречались или беседовали по телефону» всего лишь с тремя живыми членами подполья, с восемью человеками, «которые имели непосредственное отношение к деятельности Краснодонского подполья», с тремя родственниками молодогвардейцев. Но сведения и этих людей не фигурируют в исторических очерках.

Так что произведения Семистяги и Козовского не отвечают главному требованию жанра — глубокому исследованию жизни.

В противоположность им в художественном романе А.Фадеева высокую достоверность обстановки, эпизодов деятельности и характеров героев, взаимоотношений персонажей подтверждает тот факт, что в нем использованы сведения, полученные из первых рук почти ста очевидцев и участников событий, причем через несколько месяцев после случившегося, а не через полвека, как у псевдоисториков.

Кроме того, Фадеев в течение месяца получал и впитывал первичную энергию свидетелей, энергию от не наигранных эмоций, которую потом переложил на страницы романа.

А.Кобельнюк: Региональная комиссия... ставила перед собой цель ответить на два наиважнейших вопроса: почему так много противоречий в оценке деятельности краснодонского подполья, и существовало ли оно вообще, или, может, его выдумала полиция, чтобы выслужиться перед оккупантами? [51].

В.М.: Как же можно так перевирать цели комиссии и ставить с ног на голову причины стараний полиции?

П.Шевченко: Значительно расширился в результате исследований и список тех, кто действительно работал в краснодонском подполье: по количеству членов «Молодая гвардия» оказалась вдвое больше ее канонизированного состава [52].

В.М.: Врет, как водой бредет. На самом деле комиссия признала «целесообразным упоминать в экспозиции музея, в средствах массовой информации участие в борьбе «Молодой гвардии» или оказании ей посильной помощи таких людей, как В.В. Михайленко, И.А. Савенков, И.П. Алексеенко, Р.И. Лавренова, П.И. Суковатый, Н.А. Тюленина, В.П. Шевченко, А.Г. Титова, О.С. Сапрыкина, П. Федянина». И решила «работу по установлению людей, причастных к борьбе «Молодой гвардии» продолжить».

Такое суждение лишено объективности, так как следует из нелепой посылки: будто бы «нет и не может быть критериев, по которым определяется причастность того или иного краснодонца к подполью». Разве не существует признаков собирательного понятия «подпольная деятельность»?

И вопрос к журналисту: как 10 дополнительных фамилий могли удвоить «канонизированный» состав «Молодой гвардии» численностью более 70 человек?

С.Киселев: ...Что все-таки успели сделать молодогвардейцы прежде, чем их подпольную организацию выявили гитлеровцы? Поджог подпольщиками краснодонской биржи труда — был ли он на самом деле? Кража сигарет из грузовика с рождественскими подарками для немецких солдат — действительно ли первые аресты молодогвардейцев случились на рынке, где они этими сигаретами торговали? [53].

В.М.: Бывший собкор «Литературной газеты», несомненно, хорошо знает историю, и здесь выставил себя не дремучим невеждой, а архиплутом: он не опровергает истину — просто сомнительными вопросами истребляет ее, и протаскивает молодогвардейцев в сознание читателя как грабителей, к тому же по-ребячьи наивных, торгующих ворованными сигаретами на базаре, где якобы их арестовали.

Опровергать явного мошенника мне зазорно. Потому что налицо проявление угодливости, подобострастия и стремление хитроумной уловкой зародить мысль о никчемности краснодонского подполья.

Э.Шур: «По фактам поджога биржи труда и вывешивания флагов» полицейские отчитались на следующий день: арестованы восемь человек. Начальник жандармерии, не задумываясь, приказал всех расстрелять.

В Деле есть упоминание только об одной жертве полицейской отчетности — дочери колхозного управленца Касеева, которая призналась в вывешивании флагов. Совершенно точно известно, что Касеева никогда не была «молодогвардейкой» и в списках героев не значится [54].

В.М.: Этими «фактами» Э.Шур пытается доказать непричастность молодогвардейцев к поджогу биржи труда и вывешиванию флагов. Но такой вывод ложный, так как вытекает из ложных оснований.

«Исследователь» надергал в 28 томах «Дела №20056» бессвязные рассказы подследственных полицейских, которые через три года «про «Молодую гвардию» вспоминали с трудом». Конечно, они должны были не помнить, потому что знали меру ответственности. А вот современники молодогвардейцев помнят те события до сих пор.

Например, краснодонцы не заметили никаких арестов «на следующий день» после подрывных акций. Не было и расстрелов. Неизвестно также, где и когда Касеева вывешивала флаги. Если речь идет о 7-м ноября, то как она могла вывесить 8 флагов черной ночью, в разных частях города, на зданиях и сооружениях, на которые полицаи, чтобы снять флаги, даже днем взбирались с трудом?

Теперь о сожжении биржи труда. В ту ночь моя сестра пришла домой сияющая: концерт в клубе удался. А бабушка, испуганная видом пожара, потянула внучку к окну — глянь, дескать, как полыхает, небось, конный двор Донэнерго горит, может на нас перекинуться. Сестра равнодушно ответила: «Горит далеко. В том направлении биржа стоит». Брат спросил: «Кто все это делает: то флаги вывесил, то биржу поджег?» «Почему поджег? А, может, от печки загорелась,— с улыбкой ответила Нина.— Ложись спать, а то много будешь знать — быстро состаришься».

Когда начались аресты подпольщиков, сестра показала брату место, где она спрятала комсомольский билет, и вдруг спросила: «Ты когда-то спрашивал о флагах и бирже. Не слышал, кто это делал? Нет? Ну и хорошо! Когда-нибудь я тебе все расскажу».

Впоследствии стало понятным: концерт в клубе для немцев и полицаев отвлек охранников и патрулей от биржи труда. И мы разгадали, почему Нина осталась довольна незнанием брата о тех, кто вывешивал флаги и поджег биржу: если и он будет арестован, то ничего не расскажет.

Такова реальность. А С.Киселев и Э.Шур «контрабандно» провозят свою ложь в то время, когда еще живы свидетели тех событий.

Э.Шур: Виновного в расклеивании листовок тоже нашли сразу. Жена инженера угольного дирекциона как раз решала семейные проблемы. И, чтобы избавиться от мужа, донесла в полицию: вот тут один инженер поддерживает связь с партизанами. «Расклейщика» чудом спас сосед по двору бургомистр Стаценко [54].

В.М.: Детская сказка для взрослых. Ну, хотя бы спросил себя: предположим, нашли, но кто потом расклеивал? А мог ли бургомистр спасти «расклейщика»? Он был всего лишь холопом оккупантов.

Было бы более «правдоподобно», если бы Шур выставил бургомистра «подпольщиком». Как Е.Стахив изобразил коменданта полиции Шаповала, который к тому же якобы был оуновцем и агентом большевиков.

В.Березин: ...Молодогвардейцы навалились на какого-то мужика и убили его, будто безумные Достоевские герои, сожгли биржу труда, а потом убили и их, и некоторые мальчики и девочки еще долго умирали в шахте, и трудно понять, что произошло на самом деле, но ничего в этих страшных сказках не исправить — потому что они, эти сказки, не плохие и не хорошие, они трагичные и горькие — со слезами на глазах. Без праздников. Жестокие [55].

В.М.: Трудно литературным языком отозваться о вывертах в этом легковесном суждении о тяжелых, драматических событиях.

С.Киселев: ...Рассуждая о 60-летии «Молодой гвардии», святочного рассказа, где добро побеждает зло, и умиротворение нисходит на всех, как-то все равно не получается... Потому что так до сих пор доподлинно и неизвестно, в чем именно состоял героизм тех, кто принимал участие в этом крестовом походе детей. В том, что они героически погибли? Несомненно. В том, что они хотели бороться с иностранными поработителями? Всеобязательно [53].

В.М.: Да, у них было «хотение бороться», и с ним они могли бы, как и многие, отсидеться на печи. Однако, пересиливая страх от встреч с патрулями, в дождь и снег, в таинственной кромешной тьме они шли расклеивать листовки, взбирались на заводские трубы, на копры и крыши, чтобы вывесить флаги, нападали на вооруженных врагов, собирались на явочных квартирах.

В непосредственном вражеском окружении они самоотверженно прятали свой неистовый восторг, безудержную радость от успешных операций и мучительную тревогу от начавшихся арестов. Это — мужество и отвага!

Известный писатель и публицист И.Эренбург о людях того времени точно сказал:

«Если сильные уходили в горы и подполье, то слабые прозябали в мире лжи, низости и жестокости».

Сильные молодогвардейцы привитую им потребность защищать свой народ проявили в активных действиях: ради общего дела они взяли на себя решение исключительной по своим трудностям задачи и, вступив в борьбу с оккупантами, совершили подвиг, не типичный для той обстановки. И пожертвовали собой сознательно, оградив свои семьи от репрессий. Хотя фашисты наметили вырвать с корнем всех родственников молодогвардейцев. Не успели!

У С.Киселева тоже есть «хотение бороться» с молодогвардейцами. Но смелости не хватает, чтобы взрывать их памятники, поджигать музеи, терроризовать экскурсантов. Он сидит в мягком кресле с чашкой кофе, сушит мозги и высасывает из пальца сенсационные нелепицы. Без страха. Без наказания. С надеждой на солидные ставки и премии.

Умствуя о «хотении бороться», он знает, что в жизни оно никогда не бывает «всеобязательным». Как и в борьбе с «Молодой гвардией».

Вот, скажем, почему ни он, ни редакция газеты до сих пор не могут умиротвориться? Они, может, безумно радовались многолетней облаве на «Молодую гвардию», думали, что ее уже прикончили.

И вот на тебе — на Луганщине широко отметили 60-летие! Даже Президент Украины Л.Кучма пожаловал на митинг-реквием.

В тот месяц поклонные места в Краснодоне посетили 700 иногородних делегаций.

Это взбесило редакцию «Киевских ведомостей» (и.о. главного редактора Н.Закревский) и она снова наброси­лась на беззащитных подпольщиков: за 20 дней — пять «разоблачительных» статей.

Э.Шур: По Делу, на казнь «молодогвардейцев» вывозили в четыре приема. В первый раз, 13 января,— на грузовике, тринадцать девушек, к которым подсадили шесть евреев. Сначала расстреляли и сбросили в шурф шахты №5-бис евреев. И тогда девушки начали кричать, что они ни в чем не виновны. Полицейские стали поднимать и завязывать девушкам платья над головой. И некоторых бросили в шахту живыми.

На следующий день к шахте на трех подводах вывезли еще шестнадцать человек, в том числе Мошкова и Попова.

В третий раз — 15 января — на двух подводах вывезли семь девушек и пять юношей. И в последний раз, в первых числах февраля, на одной подводе вывезли Тюленина и еще четверых [54].

Л.Ягункова: Делая вид, что он листает архивные документы, Шур всячески старался принизить героев, как бы не замечая ни их сознательности, организованности, готовности к подвигу, ни самого этого подвига. Ну вывесили флаги, ну сожгли биржу. Экие мелочи! Поначалу, мол, жандармы и полицейские, оказавшись под следствием, не понимали даже, «почему изо всего, что они успели натворить за войну, следствие интересует именно этот короткий эпизод с краснодонскими подростками» [56].

В.М.: Этот горе-исследователь даже не заметил просчет в численности вывезенных на казнь: 52 человека вместо фактических 72-х.

О.Трачук: По делу украинских полицаев в качестве свидетеля в 1965 году проходил и Андрей Власов:

— Во время оккупации Краснодона я работал сторожем шахты №5, где на моих глазах немцы казнили членов «Молодой гвардии». В ночь с 15 на 16 января 1943 года я был на шахте, когда часов в 10 вечера к стволу шахты подошли машина и две подводы. По углам грузовика стояли четыре полицейских, держа винтовки на изготовку, а от автомашины к стволу выстроились в два ряда полицейские. Один из них отогнал меня. Вскоре я услышал выстрелы. <...> ...Через некоторое время в сторожку зашли с докладом двое и сообщили, что бросили в шурф камни. Как я потом догадался, они не всех расстреливали, а некоторых сбрасывали в ствол живыми. И чтобы никому не удалось спастись (?), полицейские забрасывали сброшенные тела еще и камнями. Подобные казни повторялись еще несколько раз — с 17 на 18 января, с 19 на 20 и в ночь на 21 января 1943 года.

В архивах сохранились показания непосредственных свидетелей казни молодогвардейцев. Вот некоторые из них.

— Соликовский, собрав нас, объявил, что должна быть казнена первая группа участников подпольной комсомольской организации,— рассказывал на допросе бывший полицейский краснодонской полиции Александр Давиденко.— Глубина шурфа была около 80 метров. Дабы избежать криков и провозглашения советских политических лозунгов, платья девушек поднимали и завязывали над головой. У всех молодогвардейцев, которые были доставлены к месту казни, руки были связаны за спиной.

Через несколько дней после этой казни начальник районной полиции Соликовский и его заместитель Захаров вновь организовали расстрел второй группы, состоящей из 16 молодогвардейцев, среди которых был и командир Третьякевич. Все эти акции проводились при личном контроле бургомистра Краснодона Стаценкова.

20 января прошла казнь еще 12 молодых подпольщиков. Последняя партия арестованных молодогвардейцев в составе 5 человек была привезена к шахте и казнена в конце января или даже в первых числах февраля. Кошевого и Шевцовой среди этих расстрелянных молодогвардейцев не было. Они были задержаны в городе Ровеньки.

— Я лично допрашивал Кошевого и Шевцову,— свидетельствовал на суде бывший начальник краснодонской полиции Орлов.— Шевцова проходила по делу, которое проводила СД, как активная участница антифашистской организации. Кошевой демонстративно заявил о том, что является руководителем «Молодой гвардии», на другие вопросы отвечать отказался… [38].

В.М.: Э.Шур уже в заглавии материала заносчиво выдает свое исследование за подлинную историю «Молодой гвардии». О.Трачук крупным заголовком своей статьи объявляет о сенсационной «находке»: дескать, чтобы девушки не кричали, им платья завязывали над головой. Сообщая об этом, как истине, оба писаки подчеркнули невежество свое и редакций газет.

Ведь профессиональные журналисты изучали психологию человека и должны знать, что выдающийся русский физиолог И.П.Павлов выявил охранительную особенность мозга человека: при сильном перенапряжении психики (страх, боль) в организме «перегорает предохранитель» и нервная сеть отключается. Признаки болевого шока широко известны. Почти подобная реакция организма и при сильном испуге, страхе: слабость, апатия, неспособность отвечать на внешнее воздействие. На краю пропасти, под дулом автомата девушек охватил ужас. Какие крики, когда отнялся язык?

Только на нескольких девушках полицаи оставили платья, но у них они не были завязаны над головой. Неужели на дне шурфа кто-то их развязал? А вот на трупе В.Третьякевича были явные признаки слабости организма.

А почему О.Трачук взял как правдивые показания свидетеля А. Власова? Ведь он обманул следствие в том, что «во время оккупации... работал сторожем шахты №5». Охранять руины шахты не было необходимости. А сторожем он нанялся в первый день казней и строго выполнял приказ оккупантов: угрожая винтовкой, прогонял от шурфа осмелившихся любопытных и долго хранил его тайну.

Неужели «исследователям» не бросилась в глаза очевидная неправда в показаниях подследственных? Бросилась! Но у них замысел один: изыскивать все то, что может размыть образ подпольщиков, навести тень на ясный день. И редакторам газет как раз и нужно «разоблачительное» отношение авторов статей.

Смотрите, какая разноречивость в показаниях на следствии! Один назвал даты казней 13, 14, 15 января и в первых числах февраля; второй — 15, 17, 19 и 20 января; у третьего — первая казнь без даты, вторая — через несколько дней, третья — 20 января, последняя — «в конце января или даже в первых числах февраля».

Истинные даты казней — 15, 16 и 31 января — были подтверждены списками «вывезенных в Ворошиловград», которые вывешивали на заборе полиции на другой день после казней, и отказом в приеме передач. Об автомобилях, проехавших к шахте №5, из которых неслась песня, рассказывали по секрету свидетели из близлежащих домов. Рассказывали в те дни, а не через 3 - 22 года, о чем полицаи «вспоминали с трудом».

А у матерей казненных детей эти даты отметились глубокими зарубками на сердце. Да и надпись на стене камеры — «Погибшие от рук фашистов 15/I-43 г.» и четыре фамилии погибших — подтверждает день первых казней.

Н.Кононова: Странно, но общее горе не сплотило матерей. Обиды, ревность, амбиции терзали их [57].

В.М.: На самом деле взаимная озабоченность сродненных одним горем матерей длилась многие-многие годы. Помню, если в какие-то два-три дня не заглянули к нам Ольга Дмитриевна Иванихина, Елена Никифоровна Кийкова, Анна Васильевна Фомина-Пегливанова, Ефросинья Мироновна Шевцова, то мама бросала всякую работу и наведывалась к ним. Если в какую-то неделю они не видели Анастасию Емельяновну Самошину или Полину Петровну Герасимову, Прасковью Титовну Бондареву или Анну Егоровну Дубровину, Анастасию Ивановну Земнухову или Елизавету Алексеевну Осьмухину, то тут же условливались, кто пойдет навещать их. Так поступали и другие группы родителей.

И только гинандры, лишенные чувства материнства, могут приписывать обиды, ревность, амбиции матерям, с подорванным горестями здоровьем, и которых на самом деле постоянно, до конца их жизни мучила, изводила не тускнеющая картина истерзанных детей.

Н.Ажгихина: ...Единственная из родителей награжденная орденом, служившая верным трамплином для всех местных руководителей, Елена Николаевна Кошевая умирала в нетопленой комнате, рядом с парализованной матерью, и никому из правофланговых комсомольцев и экскурсантов, внимающих рассказу о подвиге матери, растившей героя, не пришло в голову поинтересоваться, не надо ли принести дров или ведро воды... [58].

А.Никитенко: О какой нетопленной комнате может идти речь, если Елена Николаевна умерла в городской больнице 27 июля 1987 года, по-донбасски жарким летним днем? Причем здесь ее парализованная мать, которая ушла из жизни десятью годами раньше, в 1977 году?.. Долгое время Елена Николаевна жила в благоустроенной трехкомнатной квартире на втором этаже дома в центре Краснодона, кстати, с водяным отоплением. Зачем же ей были нужны дрова или ведро воды?

В.М.: А вот коварная подлость Е.Шафранского, распространенная газетой «Зеркало недели» за 5.08.2006 г. В самом начале «Тайны двух комиссаров» исследователь «вычислил», что в романе Фадеева предатель Стахович – это Виктор Третьякевич. Но «новые важные  обстоятельства» он  обнаружил, когда появился Е.Стахив.

«Если такой бывалый подпольщик, как Евгений Стахив, – пишет Шафранский, – имеющий за плечами опыт борьбы с австрийской, чехословацкой, польской, немецкой и советской контрразведками, называет Любу Шевцову разведчицей, то к этому стоит прислушаться. Если это так, то вся история «Молодой гвардии» приобретает совершенно иной поворот!» «Прислушавшись», он принялся переиначивать историю мешаниной реального и выдумок. «Выяснив», будто «не одна Люба Шевцова, а еще около десятка ее приятелей и подруг также прошли спецподготовку в школах НКВД», он заливает: «Прошли спецподготовку Виктор Третьякевич, Иван Земнухов, Евгений Мошков». А «поставив себя на место контрразведчиков абвера», понял, «что им не остается ничего другого, как предположить, что стихийно возникшую «Молодую гвардию» НКВД просто использует для прикрытия своей агентуры». Однако «как именно решали в ведомстве Канариса вопрос о краснодонском гнезде чекистов, до сего дня оставалось загадкой».

Теперь Шафранский разгадал. Заморочив читателя нелепыми слухами о живом О.Кошевом, о «подделке подписей под временными комсомольскими билетами», о представителе партизанского отряда «генерале Даниле» и передаче ему «собранного с риском для жизни оружия» и т.п., он поражает «единственно возможным выводом: шефами молодогвардейцев были вовсе не партизаны, а совсем наоборот – нацистские оборотни!

Очевидно, что абверовской контрразведке, вышедшей на след «Молодой гвардии», было выгоднее не уничтожать подполье (на его месте тут же могло вырасти следующее), а, используя неискушенность наиболее доверчивых и неопытных, «взять его под колпак», координируя все акции и сводя на нет любую угрозу в зоне особого внимания. <…> Можно себе только представить, с каким упоением рейсхфюрер СС живописал фюреру о том, как возглавляемой им службе безопасности удалось нейтрализовать в зоне особого значения самую крупную не только в Украине, в СССР, но и в Европе молодежную подпольную организацию – своего рода «Краснодонскую капеллу»!».

И вот, когда фронт приближался к Краснодону, «видимо, отпала у абвера сама необходимость в этой игре. И молодогвардейцев бросили на растерзание полицаям».

Из таких нелепых суждений Шафранский состряпал дешевую историческую поделку, чтобы вот так лукаво, по-современному нагадить еще недавно знаменитым предкам:

«Неоспоримо одно – все эти очень разные ребята в самых бесчеловечных условиях не уронили себя и остались людьми. Этого не могли понять те, кто пытался спекулировать на их мученической гибели. Для мертворожденных мифов они были нужны мертвые. <…> Из небытия все они обращаются к нам словами писателя-фронтовика Виктора Астафьева:

«Это мы, недоучившиеся, не успевшие изведать любви, не познавшие многих радостей жизни, вытерпевшие такую неслыханную боль, такое неслыханное страдание, такие гонения и притеснения от спасенных нами вождей и родной партии, все же принесли мир на землю, уберегли ее от кровавых безумцев. На благодарность не рассчитываем.».

Неправда! Настоящие фронтовики и подпольщики защищали не вождей, а свою советскую Родину и не позволят пристроиться к ним никчемному фронтовику, озлобленному на свой народ, который подыгрывая Ельцину по телевидению орал во весь рот: «Пороть надо! За любую провинность пороть людей прилюдно, на площади!».

А домысел о содействии НКВД провалу «Молодой гвардии», понадобился Шафранскому  для косвенной защиты гитлеровцев и предателей.

Такая сегодня журналистская этика. На съезде журналистов России руководители популярного телеканала и Союза журналистов откровенно признали: «Звезда в журналистике одна — «журналист по фамилии доллар», и «Никогда еще наша пресса не была столь продажной как сегодня».

Р.Григорьева, кинорежиссер, Лауреат Госпремии СССР, Госпремии им. А.Довженко, всесоюзных и международных кинофестивалей: Сколько я себя помню, столько непрерывно было нападок на «Молодую гвардию». Я даже думаю: вот эти мальчики и девочки, которых было 73, и всех сбросили в шурф, видимо, представляют великую опасность для мировых сил зла, раз в атаку на них направляется такое количество средств массовой информации, которые непрерывно, из года в год занимаются грязным очернительством [59].

В.М.: «Молодая гвардия» опасна буржуазии тем, что до сих пор излучает энергию, которая способна вызвать у человека решимость. Сегодня эта энергия может укрепить у людей тот стержень, который не дает стать на колени, вызвать сопротивление натиску «цивилизаторов» и оказать противодействие установлению «нового мирового порядка».

Может быть, именно этой вдохновляющей силой «Молодая гвардия» привлекла к себе такое внимание?

                                 

                             *  * *
                     Зачем на свете люди лгут?
                             причин, наверно, масса:
                             одни от лжи процентов ждут,
                             как вкладчик от сберкассы.

                             другие веруют, что ложь,
                             едва лишь миг настанет, –
                             сразит противника, как нож,
                             или хотя бы ранит.
                                                                  (Эдуард Асадов)

Показания полицейского Мельникова И.И.

15 мая, 24 мая, 27 мая и 15 июня 1965 года

 

В период временной немецкой оккупации города Краснодона, примерно с августа 1942 г. по февраль 1943 года, т.е. до бегства немцев из города, служил полицейским Краснодонской райполиции. Как полицейский я выполнял все указания начальника полиции Соликовского, его заместителей Орлова и Захарова, а также немцев. Как полицейский, я нес охрану камер с арестованными, патрулировал по городу, ходил арестовывать молодогвардейцев и изымать их имущество, а также выводил из камер арестованных молодогвардейцев, связывал им руки по 2 человека. На подводе вывозил их к шурфу шахты № 5, где снимал с них одежду, а немецкие жандармы и Подтынный Василий их расстреливали и бросали в шурф. Такое конвоирование молодогвардейцев к месту казни я производил один раз, когда было казнено 12 человек молодогвардейцев...

<…> В том же январе 1943 года я дважды вывозил молодогвардейцев из здания полиции к месту казни - шурфу шахты № 5.

Первый раз мы вывозили человек 15 молодогвардейцев на автомашине. В этот раз я связывал молодогвардейцам руки веревкой, усаживал их в автомашину, с карабином в руках конвоировал их от полиции к месту казни – к шурфу шахты № 5, где охранял их, чтобы они не совершили побег во время их расстрела и сбрасывания в шурф.

Как производился расстрел и сбрасывание в шурф шахты, я точно не могу сказать, так как я охранял молодогвардейцев около автомашины, которая стояла от шурфа на расстоянии примерно 50 метров. Тукалов брал обреченного с машины, вел его к шурфу. Там раздавались выстрелы. Так повторялось, пока все молодогвардейцы были расстреляны.

Через несколько дней, также в вечернее время, я участвовал в казни второй группы молодогвардейцев в количестве примерно 10-12 человек. В этот раз я также связывал молодогвардейцам руки веревкой; усаживал их в санки, конвоировал с карабином к месту казни – шурфу шахты № 5.

В этот раз вместо Тукалова был около шурфа Подтынный Василий вместе с Соликовским и Захаровым. В этот раз один молодогвардеец, который до ареста служил в полиции и одновременно состоял членом организации «Молодая гвардия», по фамилии Кова-

лев, совершил побег из санок и я вместе с другими полицейскими и немцами искали по поселку шахты № 5. но так и не нашли.

<…> Осенью 1942 года в городе Краснодоне начали появляться антинемецкие листовки. Затем однажды на здании жандармерии был вывешен красный флаг.

Выявить лиц, расклеивавших по городу листовки и вывесивших красный флаг, долго полиции и жандармерии не удавалось.

Я помню, что от вывешенного красного флага на здании жандармерии была протянута к ящикам проволока и на ящиках было написано от руки слово «Заминировано». Поэтому долго флаг снят не был; т.к. немцы искали специалистов-минеров, а сами жандармы, узнав, что на здании жандармерии вывешен красный флаг и он заминирован – выскакивали из здания жандармерии через окна.

Днем же было установлено, что проволока от флага шла к пустым ящикам и никаких мин там не было.

<…> Когда в автомашину было посажено человек 12-15 молодогвардейцев, Соликовский и Захаров всем находившимся в то время в полиции полицейским, сказали также садиться в машину. Вместе со мной в машину село 5-6 полицейских, из которых я помню Терентьева и Тукалова, а остальных я уже забыл. Вместе с нами в автомашину в кузов село два немца-жандарма, и один немец сел в кабину. Шофером был немец. Соликовский, Захаров и два немца-жандарма ехали в легковой автомашине...

...Там они развязывали руки им, чтобы можно было снять одежду, снимали верхнюю теплую одежду и расстреливали, сбрасывая трупы в шурф.

(Ворошиловградское УКГБ, Архив 26518, д. 53,.т. 1,

л. 13, 46, 47, 51, 52, 92, 93)

 

Из показаний бывшего заместителя начальника

Краснодонской полиции Орлова И.А. 11 января 1947 года

 

Мельников, как еще помнится, зверски  избивал арестованных: бывшего заведующего шахтой 2 Валько, бывшего председателя шахтного комитета той же шахты Винокурова и главного инженера этой шахты Черняка. Валько, например, он избил сразу же при его вводе в помещение полиции.

 (Ворошиловградское УКГБ, Архив 26518, д. 53,.т. 1, л. 157)

 

 

 

 

так  было

 

– Идуть дощи. Холодни осинни туманы клубочать угори и спускають на землю мокри косы. Плывэ у сири бэзвисти нудьга, плывэ бэзнадия, и стыха хлыпае сум, – тихо и однотонно читает Нина заученный по школьной программе отрывок из «Фата моргана» М.Коцюбинского. – Плачуть голи дэрэва, плачуть соломьяни стрихы, вмываеться сльозамы убога зэмля и нэ знае, колы осмихнэться. Сири дни зминяють тэмнии ночи...

Одинокая тоска и сумрак наполнили хату. Я подошел к окну, где стоит Нина, толкнул ее, с целью заиграть. Но она не отозвалась - теребила косу и пристально смотрела на бедного прохожего. Он, с накинутым на голову мешком, шел в раскорячку, скользил, с трудом отлепливая ноги от дороги. Видно, большая нужда выгнала его из дома. Я уставился на смешные капли дождя: они, как живые, дрожали на оконном стекле, сливались друг с другом и неслись вниз, оставляя извили­стый след.

– Бабушка, когда дождь кончится? – нарушила тишину Нина.

Подремывающая за столом бабушка разлепила глаза, широко зевнула и с довольной улыбкой отвечает:

– Запомни, милая: ежели с утра пошел, то – до обеда. Ежели с вечера, то – на сутки. Этот – с вечера, значит, зарядил надолго.

Сестра бросила взгляд на часы, схватила меня, как для танца, и, играя всем телом, живо запела:                            

На рыбалке у реки

Тянут сети рыбаки,

На откосе плещет рыба

Словно глыба серебра.

Больше дела, меньше слов,

Нынче выпал нам улов...

Нина поет, на ходу одевается, поглядывает в зеркало, ловко натягивает сапоги, начищенные до блеска, и, бросив «я к Иванихиным», кивает головой, соглашаясь с требованием бабушки не канителить, а возвращаться скорее.

В эти минуты сестра показалась мне прежней, как в довоенные годы, когда она собиралась на школьные концерты. Бывало, нарядится в кофту с вышитыми рукавами, в холщовую юбку с красными петухами, наденет цветастый фартук и зовет бабушку посмотреть.

– Хорошо, милая! Еще б монисто и кокошник! Наши девки так раньше одевались...Только вот юбка коротка. – Бабушка нежно поправляет одежду, разглаживает, довольно улыбается. – Береги одежку! Она из Наташкиного холста. Домо­тканного. А пряла она и ткала лучше всех в нашей деревне.

Нина пританцовывает перед бабушкой и запевает:

 

Пряла наша Дуня      

Ни толсто, ни тонко.

Ни толсто, ни тонко.

Дуня моя, Дунюшка,

Дуня тонкопряха.

– Да ты не смейся надо мной, – говорит бабушка.

Нина обнимает ее, и с улыбкой говорит:

– Да разве я над тобой смеюсь? Это я на концерте петь буду.

– Чего там! Знаю. Меня разумеешь. Но холст мой хоть и толще Наташкиного, да добротный. Ввек не сносишь! Ты лучше, дорогаичка, спой им про тех, что гудять, как их?..

– Поняла, поняла! – говорит Нина и запевает:

 

Вдоль деревни, от избы и до избы

Зашагали торопливые столбы,

Загудели, заиграли провода –

Мы такого не видали никогда...

Нина идет по двору прихорашивается, растроганная бабушка любуется внучкой и просит приходить пораньше.

Но сестра возвращалась из школы часто после ночных гудков: то у нее комсомольское собрание, то репетиция, то школьный вечер. Бабушка иногда выспрашивала, почему она не боится ночью ходить – дорога, по которой ходит Нина, петляет через пустырь, заросший высоким бурьяном, и широкую балку, изрытую темными норами глинищ. Мне на этой дороге даже днем было страшно. А Нина объясняла, что ходит обычно с ребятами, а если сама, то песни поет и удерживает себя от оглядки.

Еще недавно, когда сестра задерживалась, дома не очень волновались – знали, что она у Иванихиных, вмиг добежит до дома. Но вот мама полюбопытствовала у Ольги Дмитриевны: что Нина у них ночами делает? Ольга Дмитриевна удивилась:

– Как это у нас? Они с Тоськой придут, крутнутся и тут же: «Мы к Минаевым». И Лилька с ними. Я спокойна была. А теперь не знаю, что и думать...

После этого разговора мама долго и строго пробирала дочь. Она ведь еще девчонка, а вокруг изверги. У них нет ни стыда, ни совести. Да и соседи что подумают? Мама даже зло крикнула: «3апрещаю где-то шляться ночами!». Нина безропотно выслушала маму и спокойно объяснила, что ходит с друзьями в клуб имени Горького, там устраивают танцы и готовят концерты.

Мама всплеснула руками, ахнула: какие теперь танцы? Какие концерты? Заберут в полицию, дадут плеток, будет не до концертов. А Нина твердо уверяла в безопасности гуляний – концерты ведь для немцев готовят.

Спокойствие дочери и ее убедительные доводы обезоружили маму. У нее даже не зародился вопрос: почему дочь и ее подруги, которых она не раз одергивала за открытую и бурную враждебность к оккупантам, к местным оборотням, вдруг собираются их ублажать концертами? Но спокойствия у мамы хватало до очередной ночи.

Дожидаясь Нину она припадает к окну, всматривается в улицу. А в непроглядной тьме лишь можно представить ряд черных скелетов акаций, что стоят вдоль низкой каменной ограды, да широкую ухабистую улицу, изъезженную, раздавленную колесами, а теперь залитую дождями, расквашенную и непролазную.

Вдруг в том направлении, откуда ждем Нину, всполошились собаки, на кого-то набрасываются с остервенением. Лай приближается, перекидываясь из двора в двор. Мама оживилась: наконец-то дочка идет. Но лай внезапно оборвался и за окном по-прежнему лишь только дождь сечет и барабанит по стеклам, крыше, хлюпает по земле и стенам.

Бабушка ходит от окна к окну, тревожно высказывает, что внучка промокнет до нитки, простудится.

Мама думает, что дочку уже схватили, увезли в полицию и теперь бьют и издеваются как хотят – собаки ведь лаяли совсем рядом, может возле дома Кулешова или полицаев Ураковых, где нередко целыми ночами кутили и куражились их собутыльники.

А Шура убеждает, что полицаи не дураки, чтоб по такой погоде охотиться за кем-то.

– Ну где ее родимец носит? – плаксиво говорит мама и мечется по комнате.

– Вот девка неугомонная! – вспыхивает бабушка. – Ложись Наташка! Она, поди, у Тоськи заночует...

Сестра возвращалась после полуночи, негромко, несмело постукивала в бабушкино окно.

– Да слышу, слышу, – шепчет бабушка, вскакивает с кровати и вся белая в мешковатой рубахе проплывает по хате открывать дверь. – Где ж тебя нечистая носит? Темень, хоть глаза выколи. На сапоги глянь. Куда ж тебя нелегкая угораздила? Помой, чтоб мать не видела!

Утром мама допрашивает бабушку, а та отбивается:

– Ну, что ты пристала, как банный лист? Пришла она вскорости, как ты легла. И я только-только задремала.

– Ты снова юлишь, мать! Часы одиннадцать били – ее не было.

– Грех ты мой! Не могла я на часы поглядеть – в хате-то как в чулане. Спичек бы где достала! – переходила в наступление бабушка. – С десяток осталось. Сходила б за огоньком! Печку распаливать надо.

Мама покорно взяла совок и ушла к соседям за горящими углями. А Нина обнимает бабушку, целует.

Раз как-то, словно в благодарность за защиту, Нина восторженно сказала, что принесла ей радостную весть: немцы в бывшем итээровском клубе церковь открыли.

– Хорошо бы послушать, чему молятся, – серьезно сказала Нина.

– Что я дура совсем? – бабушка удивленно посмотрела на внучку, не понимая ее намерений. – У них, антихристов, вера чужая. А батюшка может и русский, да не наш.

– Поп русский... И, говорят, кто-то там листовки подбрасывает. Если хочешь я буду тебе провожатой, – с заискивающей улыбкой Нина смотрит на бабушку, гладит по голове и убеждает, что интересно побывать в церкви.

Но быстро поняв, что роль соблазнительницы не получилась, она прижалась к бабушке и стала хвалить за ее твердость, а та, польщенная одобрением, широко улыбнулась и говорит, что она хоть и не обучена грамоте, а кумекать может – старого воробья на мякине не проведешь.

В хате появилась мама с чадящими углями, зло хлопнула дверью: она еще с вечера готовилась строго отчитать дочку, обругать за бесчеловечное отношение к матери. Но увидев бледное лицо и хрупкую фигуру дочери, прижавшуюся к полному телу бабушки, у нее защемило сердце: какая у дочери радость дома? Ни еды нормальной, ни ласки. Разве ей самой, в таком возрасте не хотелось погулять? На вечеринки, бывало, за несколько верст ходила в деревню. И все лесом. Но тогда она зверя боялась. Теперь люди страшнее зверей. Напорется на немцев, а ночью закон один.

То ли от распаленного воображения, то ли от удушливой гари по лицу у мамы покатились слезы. Она склонилась над печкой и строго спросила Нину, когда та перестанет шляться ночами и терзать матери сердце.

Нина подошла к маме, обняла за плечи и шутливо гово­рит бабушкиным голосом:

– Не согрешай, Наташка!

Чтобы скрыть улыбку, мама отвернулась, недовольно махнула рукой:

– Что хочешь, то и делай. Ты уже взрослая...

Ночные гулянья не прекратились и когда сестра поступила на работу. В первые месяцы оккупации она по-всякому уклонялась от регистрации на бирже труда. Но вот зачастили по домам полицаи выявлять трудоспособных, все чаще стали угонять молодежь в Германию и мама попросила соседку Ершову пристроить Нину на молокозавод. Вскоре ей дали место приемщицы молока. Единственное чем она обрадовала нас – хлеб принесла. Получила его по талонам, как зарплату: 200 граммов на себя, работника, и 150 граммов на меня, иждивенца. Мама попробовала, разругалась: такой хлеб даже скотине не дают – овсяная мякина застревала в зубах, вонзалась в язык, десна, щеки.

– А куда денешься? По-теперешнему и такой пойдет, –заключила бабушка.

Приемный пункт, где теперь работала Нина, помещался в бывшем книжном магазине – обшарпанном флигеле на базаре. Когда я приносил сестре обед, она с радостью встречала меня, усаживала под прилавок и вручала кружку с молоком. А сама, наскоро съев кашу, подходила к окну и, казалось, равнодушно смотрела на шоссе, по которому громыхала военная техника, обводила взглядом базарную площадь и вдруг спохватывалась, закутывала по-старушечьи голову платком, вытаскивала из-за пустых бидонов наполненную чем-то сумку и говорила мне, что скоро вернется.

– А ты куда? – испуганно спрашивал я.

– На кудыкину гору. Не бойся! Сейчас никто не придет. А я скоро, – говорила сестра и исчезала за флигелем, за которым в нескольких шагах начинался «Шанхай».

Этого поселка сторонились и немцы, и полицаи – нездешнему человеку легко заплутаться в лабиринте узких проходов между беспорядочных, сумбурно притулившихся друг к другу хаток-мазанок. За Шанхаем, над уступами пологих крыш, с вознесенными на шестах скворечниками и деревянными флюгерками, высились суровые и таинственные останки сожженной городской бани.

В стылом приемном пункте после холодного молока меня знобило. Но вот наконец-то сестра вырастала в дверях запыхавшаяся, зарумяненная и вся легкая, радостная кидалась ко мне, тормошила и смеялась, что я посинел весь, но уши у меня горячие, это у дурачков холодные, и выпроваживая меня домой говорила, что с работы пойдет прямо в клуб.

Однажды ни с того ни с сего Нина разбудила меня чуть свет и заигрывая повела на работу. В осеннем пальто, облегавшем талию, в белом вязаном берете, с красным шелковым кашне на шее она выглядела нарядно, празднично, шла быстро и мурлыкала песню. Когда в сером тумане показалась темная громада шахтного копра, Нина свернула к шоссе, ускорила шаг и громче запела песню. Вдруг она остановилась и указала да маячившую впереди толпу людей:

– Интересно. Что-то случилось. Пойди, толком все разузнай, а вечером расскажешь.

Она поправила на моей голове кепку, нежно пошлепала по щекам и, загадочно улыбнувшись, заспешила да работу, крикнув вдогонку:

– Обед сегодня не приноси!

На железнодорожной насыпи толпившиеся люди смотрели в сторону шахтной котельной, где у самой трубы суматошились, размахивали руками, что-то втолковывали друг другу немцы и полицаи.

– Вот, молодцы! Отметили праздник, – тихо сказал кто-то и в толпе стали перешептыватся.

Старушки крестились, славили Господа Бога.

– Дюже смелые. На такую высотищу влезть! Тут снизу смотреть – голова кругом идет.

Люди смотрели на маленький красный флаг на высокой кирпичной трубе и робко, шепотом восторгались смельчаками, диву давались, а кто-то посмеивался над оккупантами. Но их беспомощность была понятна: сорокаметровая труба при взрыве шахты потрескалась, скобы, по которым лазили на нее, местами вывалились.

Но вот принесли веревку, с трудом зацепились за ближайшую скобу и хваткий полицай стал взбираться наверх. Взобрался, дотянулся к громоотводу и, не прикоснувшись к флагу, ловко, как акробат, опустился на землю – оказалось: рядом с флагом была прикреплена дощечка с надписью «заминировано». Из винтовок по флагу открыли стрельбу, а он спокойно колыхался, освещенный утренними лучами солнца.

Оккупанты предложили большую награду тому, кто снимет флаг. Но люди, опасливо оглядываясь, стали расходиться. Лишь через несколько часов, не обнаружив возле флага никакой мины, его сорвали.

В этот день 25-й годовщины Великой Октябрьской социали­стической революции жители города видели восемь красных флагов: на других шахтах, на школе № 4, на бывшем здании райисполкома.

Вечером Нина и Тоня Иванихина особенно ликовали, смеялись, передразнивая трусливых полицаев, поверивших, что флаг заминирован.

– Что это с вами сегодня? – спросила мама.

– Как же, теть Наташа? Сегодня наш праздник. Мы пойдем погуляем. Нам нужно репетировать, – сказала Тоня и как всегда приласкалась к моей маме.

Впервые девушки не услышали возражений.

 

* * *

«Оккупация… Нет положения более бесправного и унизительного, чем оккупация. Понять это может только тот, кто хотя бы незначительное время прожил, стоя на коленях перед врагом. На коленях… Иначе жить не дают… Отобрали у крестьян землю, у государства промышленные предприятия…»

(Владимир Кошута).

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Из обзорной справки

по архивному уголовному делу

№100275

 

Черенков Иван Николаевич, 1903 г. р., уроженец х. Можаевка Тарасовского р-на Ростовской области. До войны работал главным бухгалтером шахты № 4 треста «Краснодонуголь». За активное сотрудничество с немцами назначен следователем райполиции г. Краснодона. Вел следствие по делу членов подпольной организации «Молодая гвардия».

10 ноября Черенков показал, что… лично допрашивал Ульяну Громову, двух сестер Иванихиных, брата и сестру Бондаревых, Майю Пегливанову, Антонину Елисеенко, Нину Минаеву, Виктора Петрова, Клавдию Ковалеву, Василия Пирожка, Анатолия Попова, всего примерно 15 человек. Проводил очные ставки с подпольщиками, дела на которых находились у других следователей. Следствием по этим делам руководили Соликовский, Захаров и начальник следственного отдела Кулешов.

«Применяя пытки к молодогвардейцам, –  свидетельствует Черенков, – мы установили: вскоре после прихода немцев в Донбасс молодежь Краснодона, в большинстве комсомольцы, организовались и повели подпольную борьбу против немцев. Комсомольцы назвали свою организацию «Молодой гвардией», избрали ее штаб в составе Третьякевича, Кошевого Олега, Земнухова и Туркенича, бывшего военнослужащего Красной Армии, арестовать которого не удалось… В годовщину Октябрьской революции молодогвардейцы на здании школы и на шахте 12 вывесили красные флаги, которые немцы не сразу сняли, опасаясь, что подходы к ним заминированы. Они писали и распространяли в городе листовки с призывом к молодежи уклоняться от поездки в Германию, не являться на биржу труда, оказывать сопротивление немцам, уничтожать автомашины с солдатами и боеприпасами, склады, железнодорожные пути. Текст листовок утверждался штабом и имелась подпись «Молодая гвардия».

Они имели свой приемник на квартире родственника Кошевого – Коростылева Н.Н. Регулярно из Москвы принимали сводки Совинформбюро, оформляли их в виде листовок и распространяли по городу. Они готовились взорвать здание полиции и дирекциона, но это сделать не удалось в связи с арестом».

 (Дело 100275,  т. 3, стр. 215-238).