В ТАЙГУ

Только на другой день встретил я Фадеева в крестьянском доме, в небольшой деревне Калиновке. Он уже пришел в себя.

— Что, Саша, очухался немного? — спросил я.

— Очухался! — ответил он, стараясь улыбнуться. — Когда только выздоровею?! Не хотелось бы у ребят на шее сидеть!..

- Не голоден?..

— Пожаловаться не могу, все принимают горячее участие и кормят хорошо.

Я торопился и вскоре вышел из дому. Воины небольшого сводного отряда, в который входил и я, спешно готовили эвакуацию раненых в глубь тайги. Сооружали самодельные носилки, доставали продовольствие, перевязочные материалы.

Времени оставалось в обрез.

Вернувшись в дом, я увидел возле постели Фадеева немолодую уже, на вид добродушную крестьянку. Из-под платка у нее выбивалась прядь седеющих волос. В одной руке женщина держала бутылку с молоком, а в другой что-то завернутое в чистое холщовое полотенце.

Покачивая головой, она внимательно вглядывалась в лицо раненого и, вставляя в свою речь украинские слова, говорила:

— Да хто ж цэ тэбэ, такого молодого, воевать послав? Жить бы тоби еще да жить, а ты уже раненый!..

— Никто меня не посылал, сам пошел, тетя!

— Да зачем же пошел? Сыдыв бы соби дома!

— А белых и японцев надо прогнать? Как, тетя, думаете?

— А як же? Хто цэ сказав, шо не надо? — повысила голос крестьянка.—Обязательно надо!

— Ну то-то и оно! — заулыбался Фадеев. — Я не пойду, другой не пойдет, что же будет?

— Да оно и правда. Мой Василек тоже пошел, дак вин же и старше!—проговорила женщина с какой-то трогательной грустью. — Я тебе молока принесла и покушать...

— Вот за это спасибо, тетя! — поблагодарил Фадеев, а потом, подмигнув мне так, чтобы не видела крестьянка, добавил:— Молоко-то я выпью, а платить чем буду?

— Та хто с тэбэ плату требует? За що ты мэнэ так?..— заволновалась женщина. — Хто из вас, спрашивается, деньги имеет? Пей да кушай ото соби на здоровье...

На бледном лице Фадеева появилась улыбка.

— Тетя, я же пошутил. Я не слепой — вижу ваше доброе сердце! — сердечно проговорил он. — Большое, большое вам спасибо!..

— А я думала, що ты и вправду, и огорчилась було! — успокоившись, сказала женщина. — Дай я тоби подушку поправлю!— И руки крестьянки, загрубелые и мозолистые, ласково, по-матерински помогли раненому. — Ой, та мэни ж скоренько и до дому надо, покынула хату на никого... — сказала женщина и, старательно поправив подушку, торопливо ушла.

Сцена эта длилась минут десять — пятнадцать. Люди входили в дом и выходили, но никто не прислушивался к разговору. Мало ли кто о чем говорит? Да и не до того многим было. Однако у меня в памяти этот эпизод остался навсегда.

К обеденной поре наш отряд двинулся дальше в тайгу. День был погожий, ярко светило солнце, бурно таял оставшийся еще кое-где снег.

Мы шли по извилистой проселочной тропе, мимо полей и перелесков, через холмы и долины, реки и болота, бережно неся раненых.

Здорово давал себя чувствовать голод. Есть хотелось адски, а хлеба ни кусочка. Соленой капусты без хлеба, которой я позавтракал, было явно недостаточно. Не лучше себя чувствовали и остальные товарищи. Скромные запасы продуктов питания, которые мы имели, предназначались только для раненых.

Иногда приходилось брести по горло в воде, приподнимая носилки с раненым над собой. Какие-нибудь пятнадцать километров пути мы проходили с большим трудом и в следующую деревушку добирались уже ночью, уставшие, измученные. Но донесли всех.

В пути мы поочередно отдыхали, носилки переходили из одних рук в другие. В этом нелегком походе и мне не раз приходилось подставлять плечо под носилки, на которых лежал Фадеев. Через день я распрощался с ним, меня с другими товарищами направили на станцию Свиягино, а затем в город Иман, где я остался работать при штабе Приморского фронта.