ЭТО БЫЛО В СПАССКЕ-ДАЛЬНЕМ

Далеко в прошлое ушли годы молодые. Позабыты многие, нередко значительные события, а вот отдельные кусочки жизни, подчас небольшие, встают в памяти ясно и отчетливо.

Как сейчас помню яркий солнечный день во второй половине февраля 1920 года. Манило на улицу, на воздух, но мне было некогда, я сидел в небольшой канцелярии Спасского гарнизонного собрания и занимался срочной работой: составлял для этого культурно-просветительного учреждения план работы на следующую декаду.

Дело на первый взгляд будто и простое, но мне оно явно не удавалось. Суть была не в том, чтобы составить график: тогда-то, мол, прочитать лекцию, а тогда поставить спектакль,— главное состояло в исполнителях.

Где же их взять? Кого пригласить?

Такие вопросы решались в те времена нелегко. Да надо сказать, что и занимался я этим делом впервые. А как неважно чувствуешь себя, когда хочешь выполнить порученную тебе работу хорошо, а опыта и знаний не хватает! Досталась мне эта «работенка» совсем неожиданно. Дело было так. 20 января 1920 года, сразу после разгрома колчаковщины на Дальнем Востоке, в Спасск-Дальний вступили партизаны. Они вместе с перешедшими на их сторону колчаковскими воинскими частями, которые в большинстве состояли из мобилизованных насильно рабочих и крестьянских парней, составили немалый гарнизон. И хотя здесь же рядом находились крупные воинские части японских интервентов, жизнь стала входить в нормальную колею. Был создан Спасский военно-революционный комитет (Военревком), принявший на себя всю полноту власти в городе и районе.

Наряду с другими делами Военревком уделил серьезное внимание культурно-массовой работе в гарнизоне. За короткое время стал выходить информационный бюллетень. Печатался он, правда, на гектографе, так как типографией мы тогда не располагали, тираж был незначителен, но тем не менее бюллетень играл большую роль.

Для организации и ведения культурно-массовой работы в гарнизоне выделили из воинских частей нескольких товарищей. В их числе оказался и я.

Все мы были молоды, неопытны и о такой деятельности имели довольно смутное представление. Нас серьезно мучал вопрос —с чего начать?

Попробовали обратиться в культурно-политическую комиссию Военревкома, но там сказали примерно так:

— Видите ли, товарищи, по этому вопросу у нас сейчас нет ни литературы, ни инструкций. Придется вам до всего доходить своим умом. Попытайтесь делать сами. Надо только сначала поговорить с бойцами, что им нужно, что интересует их сейчас в смысле культуры. Наверно, они с удовольствием посмотрели бы пьесу, послушали концерт, да и потанцевать не отказались бы...

Что делать? Посоветовались мы, подумали и решили организовать так называемое гарнизонное собрание — что-то похожее на теперешний клуб. По нашему замыслу, оно должно было стать в гарнизоне центром культурно-массовой работы, где бы читались лекции, доклады, устраивались концерты, ставились пьесы и т. п. Программа, в общем, намечалась большая, оставалось только осуществить ее. И мы ревностно принялись за дело: немедленно заняли здание бывшего офицерского собрания; оборудовали там зрительный зал, сцену, буфет. Создали совет гарнизонного собрания, а меня избрали секретарем совета.

И началась трудоемкая, кропотливая работа. Конечно, приходилось тяжеленько, но молодость, энергия, настойчивость победили: вскоре вновь созданное учреждение действительно стало тем центром культурной жизни гарнизона, о каком мы и мечтали. Народу вечерами набиралось до отказа, каждый партизан, боец стремился побывать здесь. Совет собрания не допускал, чтобы хоть один день оказывался «пустым», расписание намечалось на десять дней вперед, и его придерживались «изо всей силы».

Как раз в тот день, о котором рассказываю, я и ломал себе голову над таким расписанием.

В помещении гарнизонного собрания из посторонних пока никого не было. Вдруг в коридоре послышались шаги, затем в комнате, где я сидел, приоткрылась дверь и показалась готова Саши Фадеева.

— Что, мучаешься над планом? — улыбаясь, спросил он. — Не получается?

И он внимательно взглянул на меня своими голубыми глазами.

— Не получается, — сознался я. — Не знаю, что и делать: то исполнителей надо искать, то костюмов нет, да и лекции кто будет читать... Замучился я и все остальные члены совета. Ведь все мы усиленно думаем над этим вопросом.

— Знаешь что? — немного подумав, сказал Фадеев. — Бросай ты эту петрушку, давай лучше сходим в город — хочу посмотреть Спасск, да и купить кое-что надо.

— А как же план? Ведь его делать надо!..

— Все равно сейчас у тебя ничего не выйдет. Пойдем прогуляемся, а тогда и доделаешь!

Я не заставил уговаривать себя, надел шинель, и мы вышли на улицу.

Познакомился я с Фадеевым как-то просто. Совсем недавно тут же в собрании я встретил парня примерно лет семнадцати— восемнадцати, с чистым белым лицом и внимательными глазами. Был он, как и многие тогда, в обычной военной форме: гимнастерка, шинель и, кажется, ботинки с обмотками. Знаки отличия у нас в армии в то время еще не были введены.

— Фадеев-Булыга! — отрекомендовался он.

Я назвал себя. Сразу же завязалась непринужденная беседа, стали называть друг друга на «ты».

— А как же звать-величать тебя, добрый молодец? — шутя спросил я его.

— А зовут меня Александром, а величают свет Александровичем,— так же шутя ответил он. — Или просто Саша... А твое как имя?

— Когда-то Ванькой звали...

— Иван, значит... Доброе имя, настоящее русское...

Прошли с тех пор десятки лет, но всякий раз, как только заходит речь об Александре Александровиче Фадееве, в моей памяти всплывает образ подтянутого и подвижного паренька— Саши, веселого товарища, умевшего шутить и неудержимо смеяться. После нашего знакомства Фадеев частенько наведывался в гарнизонное собрание.

— А неплохо, ребята, у вас дело идет, — сказал он как-то.— Смотри сколько народу бывает здесь всегда...

Нередко Фадеев советовал, как лучше осуществить то или иное начинание. Но делал он это тактично, незаметно. Мне иногда казалось, что будто я и сам догадывался, как надо поступить. А он только приветливо улыбался, глядя на меня.

Разговаривать нам с Фадеевым подолгу не приходилось— текущие дела, подчас досадно мелкие, поглощали время полностью. Я даже официальной должности его тогда не знал. Видел только, что он очень интересовался постановкой культурно-массовой работы, следил за нею. Помню также, что, несмотря на его молодость, с ним считались и в партийном комитете и в Военревкоме.

Выйдя из гарнизонного собрания на улицу, я невольно зажмурился. Ярко светило солнце, блестел снег, свету столько, что глазам, было больно.

— Смотри, Саша, как солнечные лучи красиво отражаются на снегу, будто бриллианты рассыпал кто... Как красиво!

Фадеев пристально посмотрел на меня.

— Гм... — сказал он. — Оказывается, ты умеешь наблюдать и сравнивать... Только сейчас следует наблюдать не природу, а то, что нужно для истории, для потомства...

— А что именно? — спросил я. — Ведь все сейчас идет как обычно. Мне кажется, и замечать-то нечего...

— Как нечего? — удивился Фадеев. — Посмотри вокруг себя и скажи, что ты видишь в данный момент?

— Ну, что вижу? — начал я. — Перед нами большая площадь, на ней высокая церковь. Через площадь к вокзалу движется отрядик японских солдат, — наверно, происходит смена караула. А вон группки бойцов коммунистического отряда ведут боевые занятия. Издалека доносится японская военная команда, — по-видимому, и японцы тем же занимаются.

— Ну, а еще что? — допытывался Фадеев.

— Гудит мотор самолета — это трудятся наши летчики... Кто же еще? Да, вон несколько подвод, на них крестьяне везут топливо и продовольствие в дар нашей молодой революционной армии. В общем, жизнь кипит вовсю! — заключил я.

— Наблюдательность у тебя, повторяю, есть. Вот и надо все замечать и запоминать, что происходит на твоих глазах каждый час. Ведь сейчас творится история. Будет интересно последующему поколению знать, что делалось и на этом отдаленном кусочке земли...

А потом, немного помолчав, добавил:

— Знаешь, может, даже вот эта красная звездочка, что у тебя на рукаве шинели, этак лет через пятьдесят будет храниться в каком-нибудь историческом музее как память о наших днях...

— Эта звездочка? В историческом музее? Ты, пожалуй, еще чего-нибудь наскажешь... — улыбнулся я.

— Ну ладно, пошли! — подтолкнул меня Фадеев.

Хотя солнце и ярко светило, мороз все же держался порядочный, снег похрустывал под ногами. Идти было не так далеко — гарнизон от города отделяла лишь линия железой дороги.

— Хорошо, что мы сейчас не в сопках, — проговорил задумчиво мой спутник. — Здорово нам досталось там, особенно в холода. А летом — комары, оводы, всякий гнус!..

Немного погодя я спросил Фадеева:

— Почему ты сегодня без Игоря?

— Некогда ему, застрял где-то в казарме...

Вопрос я задал потому, что всегда, или почти всегда, видел их вместе — молодого Фадеева и его двоюродного брата Игоря Сибирцева. Сводный партизанский отряд, в котором они состояли, сформирован был из рабочих лесопильного завода, находившегося на небольшой станции Свиягино Уссурийской железной дороги, недалеко от Спасска.

По пути в город встретился нам мальчик лет восьми.

— А я тоже партизан, — сказал он, поглядывая на нас из-под шапки, непослушно сползавшей на глаза.

— Партизан? — притворно удивленно переспросил мальчика Фадеев. — Да ведь ты еще маленький!

— Не, я уже большой и стрелять умею, меня ребята научили,— с охотой рассказывал мальчуган. — И все ребята с нашей улицы партизаны! И мы всегда играем в партизан...

— А из чего же ты стреляешь? — спросил я.

- А во, ружье! — показал мальчик на палку, которую держал в руках. Он доверчиво смотрел черными ясными глазами. По всему чувствовалось, что нас он считал «своими в доску», которым можно все доверить, все рассказать.

— Вот здорово! — ласково улыбался Фадеев. — Валяй, ребята, и дальше так.

Он дружески похлопал мальчугана по плечу, и мы молча пошли дальше. Через несколько шагов Фадеев нарушил молчание.

— Вот видишь, Ванюша, какая сила привалила к нам! — шутливо проговорил он. И дальше совершенно серьезно: — Да, много, очень много у нас сейчас друзей и сторонников. Ребята не мечтали бы стать партизанами, если бы в их семьях не относились к нам по-хорошему. А таких семей становится все больше и больше.

Меня всегда удивляло, как это он, такой молодой, уже так хорошо разбирался в обстановке. Не спеша шли мы, а навстречу нам двигались подводы, люди изредка попадались и группы японских солдат. Проходя, они внимательно рассматривали нас и неизменно о чем-то переговаривались, кивая в нашу сторону.

Повстречался и солдат-одиночка, если можно так назвать. В руках он держал узкий длинный пакет. Солдат, по-видимому, куда-то спешил. Увидев нас, он оглянулся, посмотрел по сторонам, потом добродушно улыбнулся и, сильно коверкая русские слова, торопливо произнес:

— Борьсевика сордату, здрасьте!

Это надо было понимать так:

— Здравствуйте, солдаты-большевики!

— Здравствуй! — ответили мы на приветствие.

— Это тоже новость! — сказал Фадеев, когда солдат, еще раз оглянувшись, быстро удалился.

После мы и от других товарищей слыхали, что при встречах один на один некоторые японские солдаты приветствовали наших бойцов.

— Жаль, нет у нас товарищей, знающих японский язык, — произнес Фадеев.

— А что? —спросил я.

— Как что? Растолковали бы японским солдатам смысл нашей пролетарской революции. Пускай бы поволновались их начальники, большие и малые... — и Фадеев засмеялся.

А смеялся Саша Фадеев звонко и заразительно.

— Нам хоть бы у себя наладить массово-разъяснительнУю работу!

— Правильно! — уже серьезно ответил Фадеев. — Типографию нам, махонькую хотя бы, тогда мы показали бы работу. — И, помолчав немного, уверенно продолжал: - А впрочем, типография будет скоро!

Не знаю, почему он так думал, но вскоре в Спасск прибыло оборудование типографии. Однако пользоваться ею нам не пришлось — помешала японская интервенция.