Сашу Фадеева я знала с 1917 года по Владивостоку и по Москве все годы до его смерти.

Из времен нашей боевой юности сохранились в памяти эпизоды, когда мы вдвоем с Сашей выполняли поручения Рабочего Красного Креста, руководимого подпольной организацией большевиков.

Саша, неукротимо жизнерадостный, долговязый, «соколенок» из коммерческого училища, готовый в любую минуту ринуться в бой, и я, рабочая девчонка из Союза рабочей молодежи, дочь портового грузчика Ивана Нешитова, никого и ничего не боявшаяся, идем в чешский концлагерь, в котором находились наши владивостокские большевики, чтобы передать им нелегальную информацию подпольщиков. Информация эта находилась в банке с вареньем. Я, как «сестра» не то Румянцева, не то Кокушкииа, во что бы то ни стало должна была уломать чешского офицера передать это варенье моему «брату».

По дороге в лагерь мы с Сашей строили планы нашего поведения в случае отказа принять варенье. Варианты плана я уже забыла, но отчетливо помню, что мы готовы были выполнить самый фантастический из них: браунингом, который был у Саши, и банкой варенья, которой была вооружена я, перебить охрану лагеря и освободить наших узников.

Юным горячим сердцам невозможное казалось возможным. Однако чех не дал осуществиться нашему страстному желанию освободить товарищей — он передал банку с вареньем.

Помню, как мы с Сашей из Владивостока отвозили на подводе под матрацами оружие для партизанского отряда. Саша погонял лошадь, а я сидела на телеге спиной к нему, чтобы видеть, не едет ли кто-нибудь вслед за нами. А чтобы не слышать острой тревоги внутри нас, мы громко пели. Кстати, голоса у нас были довольно мощные. Мы благополучно доставили оружие в условленное место. Я была и сама не робкого десятка, но Саша удивил меня своей выдержкой. Раньше я думала, что гимназисты и интеллигенты вообще не могут быть смелыми и бесстрашными, такими, как наши рабочие парни, но Саша разубедил меня в этом своей храбростью.

Далее помню эпизод уже 1920 года, когда я из анучинского партизанского отряда приехала во Владивосток для передачи сведений в партийную организацию и получения денег для отряда. Если бы не Саша Фадеев, я, по своей неграмотности и неопытности в таких делах, ни за что не справилась бы с этим трудным для меня заданием.

Саша ходил со мной по всем инстанциям с таким усердием, как будто задание было дано ему, а не мне. Он добился получения денег для отряда и организовал отправку их до Никольска-Уссурийского, где меня ждала спецохрана, с которой я и доставила благополучно деньги в партизанский отряд. Командиром партизанского отряда был Г. Шевченко.

1922 год — Москва.

Я поступила на рабфак и тут же была принята в кандидаты партии. Одним из рекомендовавших меня в партию был Саша Фадеев. И он же заполнял за меня анкету, так как писала я тогда очень плохо.

Саша был верным другом и прекрасным товарищем. Помню, трудно мне было, уже взрослой, никогда не учившейся ни в какой школе до рабфака, осваивать азы грамоты. Саша целыми ночами просиживал со мной, помогая мне усвоить начальную грамоту. А ведь кроме него было вокруг меня много грамотных товарищей. Но всем было вечно некогда, и только Саша находил время для такого скучного занятия. Тот, кто, как я, стал учиться начальной грамоте впервые в двадцать лет и у кого даже в роду не было ни одного грамотного человека, тот поймет, как это было трудно и как дорога была помощь товарища, друга.

«Случалось ли тебе, читатель... впасть в беду, такую, что даже близкие люди отвернулись от тебя?.. Если случалось... ты поймешь, какая светлая мужественная радость, какое невыразимое сердечное чувство благодарности, какой прилив сил необоримых охватывает душу человека, когда он встретит друга, чье слово, чья верность, чье мужество и преданность остались неизменными!»

Как мне понятны эти слова из романа «Молодая гвардия»!

...Я вернулась из лагеря, где пробыла семь лет, заочно осужденная как «враг народа». Когда меня арестовали, детям моим, оставшимся без отца и матери, было — сыну одиннадцать лет, дочери — тринадцать.

Вернулась я бесправная, отверженная, и даже близкие люди отворачивались от меня. И это неудивительно, ведь был пущен слух, что я расстреляна как японская шпионка (вероятно, на том основании, что я родилась на Дальнем Востоке, на берегу Японского моря).

Какая же беда могла быть больше и страшнее? И вот Саша Фадеев, узнав о том, что я вернулась, позвал меня к себе домой. Горячо, радостно принял, как родную. Долго и сердечно говорил со мной. Согрел окаменевшую от боли душу. Вдохнул надежду на жизнь. Помог материально. Сам поехал, при всей своей колоссальной занятости, в Малый Ярославец (в Москве я не имела права жить), чтобы договориться там об устройстве меня на работу.

Меня буквально потрясла его человечность, и не смогла я тогда сказать ему, какое огромное счастье встретить друга, «чья верность, чье мужество и преданность остались неизменными».

А расставшись с ним, написала и отправила ему слова, благодарности:

«Саша, Саша, друг неизменный! Спасибо тебе за добрую встречу, за добрую душу, за то, что она у тебя большая и чуткая, за чудесную память твою, за хорошую простоту, за то, что ни слава и ничто другое не сделали тебя равнодушным к людям, за то, что ты не ставишь друга в положение просящего, за то, что ты смеешься так же, как в юности, за то, что ты большой и хороший, — спасибо, родной!»

Так я написала ему, и я уверена, что эти мои чувства разделяют многие и многие его друзья, к которым Саша Фадеев относился с такой же горячей дружеской заботой, как и ко мне.

Многим своим друзьям, с которыми случилась та же беда, что и со мной, Саша помогал во всем, в чем они нуждались: покупал путевки в санатории, хлопотал о снятии судимости, помогал в устройстве на работу, в получении жилья, снабжал деньгами. В нем было неисчерпаемо сердечное тепло, которым он щедро согревал многих.