ВОКРУГ СИБИРЦЕВЫХ

Вспоминая Сибирцевых, Саша говорил: «Как большевик я воспитан в этой семье не в меньшей мере, чем в собственной семье». Это же могли сказать о Сибирцевых очень многие из владивостокских большевиков.

Дом Сибирцевых привлекал к себе внимание всех прогрессивно мыслящих владивостокцев с давних времен.

Михаил Яковлевич и Мария Владимировна были людьми глубоко образованными, отличными педагогами, воспринявшими идеи Герцена, Чернышевского, Добролюбова, Белинского, народовольцев.

Вокруг Сибирцевых группировалось демократически настроенное студенчество, организованное в Петрограде с 1914 года в землячество Уссурийского края. Старшая по возрасту часть этого землячества вошла в революционное подполье еще во время первой империалистической войны, вела пораженческую пропаганду среди солдат и рабочих, принимала активное участие в Февральской революции в Петрограде и к Октябрьской революции представляла собою уже опытных революционеров, оформившихся большевиков. Эта группа и принесла в сибирцевский дом марксистское миропонимание. Более десяти студентов землячества Уссурийского края вошли в актив владивостокской партийной организации. Среди них был и первый председатель большевистского Совета во Владивостоке — К. Суханов.

Начиная с 1917 года студенческая компания вокруг Сибирцевых стала пополняться молодыми большевиками, студентами и нестудентами. И неудивительно, что после белочешского переворота Мария Владимировна оказалась в большевистском подполье.

Никто и никогда не организовывал наших вечерних сборищ у Сибирцевых в 1917 и 1918 годах. Забегали туда в свободное от работы время кто зачем: или посмотреть в энциклопедии Брокгауза и Эфрона какое-нибудь незнакомое слово, или передать какую-нибудь новость, или прочесть полученное из центра письмо, или просто взять книгу. Обычно так собиралось там несколько ребят и девчат, завязывался разговор о том о сем. В комнате, освещенной слабым светом настольной лампы под зеленым абажуром, все располагало к лирическому настроению, охотно читались стихи. Лучшими чтецами были Саша Фадеев и Игорь Сибирцев, неплохо декламировала Настя Нешитова «Три знамени» Рукавишникова. Часто читал Игорь свое самое любимое стихотворение— «Белое покрывало» венгерского поэта Морица Гартмана в переводе М. Михайлова. Всеволод любил Минского:

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Наша сила, наша воля, наша власть.
В бой последний, как на праздник, снаряжайтесь.

Кто не с нами, тот наш враг, тот должен пасть...

Очень любил он и Изгнанника, который писал:

Ты бодро вышел на смену павшим,
В ряды восставших
Ты бодро встал...

Или в другом стихотворении:

Не зови их... Они все равно не пойдут —
Не годятся они для борьбы...

В большом почете была украинская поэзия. Всеволод хорошо знал украинский язык, и его приятно было слушать.

Саша Фадеев выступал с чтением Надсона, а позже — Маяковского.

Иногда мы занимались коллективным творчеством. Сочиняли по очереди каждый одну строку, подбирая рифму и содержание к уже придуманным предыдущими товарищами строчкам.

По-разному проходили эти сборища: бывало и весело и грустно. Слезы и смех в юности бывают рядом.

Наша молодежная компания, полная задора и веселья, привлекала к себе внимание и старших по партии товарищей— опытных, испытанных, прошедших царские тюрьмы, ссылку, эмиграцию. В свободное от работы время, вечерами они тянулись к нашему обществу — будь то в бытовой коммуне «Светланка, 99» или у Сибирцевых. Хорошо запомнились дядя Федя Шумятский, любивший петь с нами старые песни — про «дуб зеленый», про ямщика, что «умирал в степи», или про «звон кандальный», когда «колодники идут». Жадно слушали мы его воспоминания о «пешем» пути по этапу в далекую сибирскую ссылку и о жизни политических ссыльных. Интересны и поучительны были рассказы дяди Вани Раева, которого мы очень любили за добрую заботу о людях и с Сашиной легкой руки ласково звали «тетей Раей». Любил он в сумерках вспоминать свою далекую рязанскую деревню, свою старушку «мать Арину», бои на Красной Пресне в 1905 году, затем эмиграцию, мыкание по заводам и тяжелую жизнь клепальщика в чужом и жестоком Чикаго. Запомнился и Николай Федорович Чужак-Насимович — рьяный пропагандист Маяковского. Много можно было узнать полезного от таких людей, многому научиться. Никак не могло все это пройти бесследно мимо внимательного и вдумчивого Саши Фадеева, который в это время опять жил у Си-бирцевых.

Кроме этой студенческой большевистской компании огромное влияние на Фадеева, несомненно, имела и сама по себе семья Сибирцевых.

Из девяти лет учебы во Владивостокском коммерческом училище пять лет Саша жил у Сибирцевых, один год — в ученической бытовой коммуне, а остальные три года только числился живущим с бабушкой, сестрой Таней и братом Володей в где-то снятой комнате, так как большую часть времени, а иногда целые дни и ночи проводил у Сибирцевых.

В такой притягательной не только для Саши силе сибирцевского дома в первую очередь повинна обаятельность самой хозяйки его, родной Сашиной тетки по матери, Марии Владимировны Сибирцевой: умной и скромной, твердой, принципиальной, волевой, строгой и по-матерински ласковой, доброй даже под ударами злой судьбы, выносливой и терпеливой, самоотверженной до самоотреченности, милой, приветливой. Как много было в ней достойного подражания; к ней, близкой и родной, тянулись со своими радостями и печалями. Как просты, доходчивы и обязательны были ее советы, хотя часто они давались в шутливой форме. По ее совету, без давления и понуждения, я бросила курить, хотя сама Мария Владимировна курила беспрерывно. Среди нас Мария Владимировна была совсем своя. Она не имела на руках партбилета (получила его незадолго до смерти), но от нее не было никаких партийных тайн. Она много знала, была предана партии и много отдавала ей своих душевных сил.

Как рассказывает Вероника Шушарина-Сибирцева, после выхода из тюрьмы Мария Владимировна лежала дома больная. Однажды к ней пришли представители горкома партии и вручили партийный билет. Мария Владимировна была чрезвычайно взволнована таким знаком доверия со стороны партийной организации. Но здоровье ее было совершенно подорвано трагической гибелью ее сыновей и тяжелой борьбой в подполье, и в ноябре 1923 года Марии Владимировны не стало.

О сыновьях Марии Владимировны, Сашиных двоюродных братьях Всеволоде и Игоре, надо сказать особо.

Оба они сыграли огромную роль в формировании Сашиного характера, развитии его стремлений к поэзии, к литературе. Общение с ними сказалось на его привычках: он умел внимательно, терпеливо, молча слушать, был вдумчивым, сосредоточенным, наблюдательным, а в решениях своих твердым, принципиальным и последовательным.

Трудно сказать, который из братьев влиял на Сашу больше.

Всеволод выглядел старше своих лет. Мягкая русая, рано отпущенная борода, обрамляла его лицо с высоким лбом. Глаза, светло-коричневые, почти янтарного цвета, были всегда прикрыты пенсне. Привычка, напрягая зрение, чуть-чуть прикуривать глаза, а потухшую трубку задерживать в углу рта придавала лицу ироническое выражение. Мало знавшим его казалось, что он смотрит на всех свысока. К тому же он был высок, не по возрасту тяжеловат, ходил вперевалку, сутуло, опустив плечи. Об одежде своей особо не заботился. Но под такой наружностью скрывался замечательный человек, начитанный, остроумный, с поэтической душой. Всеволод был смелым человеком, верным другом. Незаменимый затейник, он смеялся забавно раскатисто не по фигуре тоненьким голосом. Безгранично добрый, заботливый, он унаследовал от матери много ее прекрасных черт.

В 1911 году, когда Всеволод уехал в Питер учиться, Саше шел только десятый год. Затем, когда Всеволод летом приезжал во Владивосток, Саша на лето уезжал в деревню. С осени 1915 года Всеволод перестал приезжать домой на лето. Он сначала учился и одновременно работал в рабочей страховой кассе на «Скороходе», а через год, избегая преследования полиции, перед самым арестом осенью 1916 года ушел вольноопределяющимся в саперный батальон, вел работу среди солдат, активно участвовал в Февральской революции в Питере. Работал среди солдат 12-й Северной армии, которые избрали его в полковой и армейский комитеты. Во Владивосток Всеволод вернулся только в 1918 году, после Брестского мира, прапорщиком-большевиком, опытным фронтовиком.

С приездом Всеволода в нашу разросшуюся молодежную компанию влилась свежая струя.

Вот когда Саша Фадеев, познакомившийся со старшим двоюродным братом еще раньше по моим рассказам о нем и нашей питерской жизни, получил возможность своими глазами видеть и своими ушами слышать Всеволода и узнать во всем его душевном богатстве.

Конечно, и то, что Всеволод сразу же по возвращении во Владивосток стал секретарем горисполкома Совета, а затем был арестован белочехами и сидел за решеткой концлагеря на Первой Речке; и то, что он умудрился убежать из концлагеря и, скрываясь на 26-й версте, приобщиться к работе подпольной партийной организации в качестве редактора подпольного «Коммуниста»; и то, что он был членом Революционного Военного совета в 1920 году; и, само собой разумеется, то, что он так героически погиб (белобандиты живым сожгли его в паровозной топке вместе с С. Лазо и А. Луцким),— все это не могло не отразиться на формировании Сашиного большевистского мировоззрения.

Игорь Сибирцев был ближе к Саше Фадееву как по возрасту (разница была около трех лет), так и потому, что они вместе, бок о бок, жили и росли до осени 1916 года, когда Игорь стал студентом Петроградского политехнического института. В 1918 году им также привелось жить вместе. Игорь унаследовал от отца привлекательную, яркую наружность. Такие же темные, густые волосы, которые у отца уже посеребрила седина. Красиво очерченный рот, прямой нос, выразительные темно-карие глаза под густыми бровями. Ладная фигура его выше среднего роста с широкими плечами и высокой грудью, а также завидный цвет лица выдавали в нем спортсмена (он занимался легкой атлетикой, любил яхту, коньки, хоккей и одно время футбол).

У Игоря было много товарищей, которые любили его за ум, инициативность, находчивость, энергию, организаторские способности, за веселый, жизнерадостный характер, смелость, верность в дружбе.

Студентом Игорь был недолго. С первого же курса его мобилизовали и отправили в иркутскую краткосрочную школу прапорщиков. Там он встретил Февральскую революцию, а накануне Октябрьской революции был откомандирован в петроградское военно-инженерное Михайловское училище, на долю которого пришлась внутренняя охрана Зимнего дворца. Убежденный сторонник советской власти, он оказался в юнкерской форме в стане ее врагов.

Однако Игорь не выступил в защиту Временного правительства и, порвав с юнкерством, приехал во Владивосток. Много и по нескольку раз рассказывал Игорь своим друзьям о том, как он в Зимнем при защите дворца прятался от юнкеров, которые могли его убить как изменника, а при захвате дворца — от Красной гвардии, которая приняла бы его за врага. Больше всего Игоря терзала мысль, что сам факт пребывания в Зимнем дворце мог подорвать к нему доверие его старых друзей.

Саша был постоянным участником таких бесед. Внимательно, с полуоткрытым ртом слушал он рассказ любимого брата. Он еще больше потянулся к Игорю, выросла его привязанность к другу детства и в новых жизненных обстоятельствах превратилась в боевую, товарищескую дружбу подпольщиков, партизанских бойцов, политработников Народно-Революционной армии ДВР. И помнится, как чуткий Игорь называл Сашу ласково «Сашок».

Коллектив друзей помог Игорю быстро встать в ряды владивостокского актива. Летом 1918 года, после белочешского выступления, он сначала был кооптирован в состав подпольного горкома РКП (б), затем избран членом его и позже членом обкома. Военная подготовка Игоря очень пригодилась. Для завоевания советской власти на Дальнем Востоке нужны были верные военные специалисты. Игорь был начальником штаба, комиссаром, командиром и оправдал оказанное ему доверие с честью. Игорь погиб в декабре 1921 года на левом берегу Амура, у Покровки, и грустная весть о его трагической смерти дошла до меня уже много времени спустя, когда я была в Чите, по рассказам свидетелей последних минут его короткой, но такой солнечно-яркой жизни.

В боях за Хабаровск вражеская пулеметная очередь перебила Игорю обе ноги выше колен. Хабаровск не устоял. Народно-революционная армия отступила за Амур. С лазаретом, в тяжелом состоянии, раненый Игорь был эвакуирован) в Покровку. Когда же белые, подкрепленные силами интервентов, перебрались на левый берег Амура, Покровку стали спешно эвакуировать. Игоря несли на носилках два преданных командиру бойца. Игорь решил спасти жизнь полных сил молодых бойцов и приказал им оставить его, как совершенно безнадежного. Он лежал на носилках среди карто-фельного поля, когда был обнаружен белыми. Один офицер, узнав Игоря, с криком: «Вот он, красный комиссар!» — бросился к нему. Сразив его из нагана, Игорь последнюю пулю послал в свое сердце.

Саша глубоко переживал утрату своего друга и боевого соратника. Через всю свою жизнь он пронес память о нем, наделяя чертами Игоря любимых героев своих произведений.