ПРЕДСТАВЛЕНИЕ НАЧАЛЬСТВУ

Ночь. Голубая холодная луна. Иглисто сверкают снега. Крыши изб придавлены сугробами. Тихо так, будто это не штабная деревня, а декорация из «Снегурочки», когда еще не начиналось действие. Звучно скрипят замерзшие ступени крыльца. Молодцеватый часовой берет «на караул». И вот мы в маленькой бревенчатой комнате, стены которой обшиты картоном. Маленький стол, три складных стула. На стене самодельная полочка для книг — и все.

За столом невысокий худощавый человек в кителе, на ворот которого вывернут вязаный свитер, так что знаков различия в петлицах не видно. Это члeн Военного совета, корпусный комиссар Д. С. Леонов. Перед ним исчерченная оперативная карта, закрытая листом бумаги. Фадеев зашел представиться, а оба мы хотели, как говорилось в те дни, «проориентироваться» насчет наступления, которое ведут войска фронта, посоветоваться, куда лучше подъехать.

— ...Ладно, — кивает головой корпусный комиссар, — но сначала вы, Александр Александрович, расскажите о Москве, что нового, как она живет?

На фронте люди узнают друг друга быстро, и я уже успел убедиться, что Фадеев — отличный рассказчик. У него удивительный дар через какую-нибудь остро, метко подмеченную частность, через занятное, порой даже анекдотическое происшествие раскрыть суть целого явления. Вот и тут он рассказывает, совершенно не прибегая к общим словам, не употребляя восклицательных знаков:

— Фронтовики, не снимая полушубков, сидят в красных креслах Большого театра... От танцующих лебедей, если приглядеться, видишь, валит парок, как от лошадей на морозном перегоне. Телеграмма от приятеля-фронтовика: «Перебазируясь на передовые, проезжаем Москву. Ради бога, сорок билетов на новую постановку, все равно куда». Враг у Клязьмы и тут вот, у Ржева, а крупнейшие издательства передрались из-за бумаги, все хотят увеличивать план издания книг... Понимаете? Да, да, да... В приемной НКИДа один иностранный корреспондент, англичанин, весьма известный представитель респектабельной буржуазной газеты, влепил в ухо корреспонденту, американцу, который сказал, что битву у Москвы выиграли якобы не русские воины, а русская зима. Подрались. Да, да! Разбили очки. И в самый разгар схватки были приглашены в кабинет наркома для получения интервью... А, как? То-то вот, да, да, да. Пожилая женщина в очереди, сдавая кровь для раненых, упала в обморок... Что такое? От голода. Привели в чувство, отвезли домой. Через полчаса снова увидели ее на донорском пункте. Почему? «Сына убили, хоть чем-нибудь хочу помочь сыновьям других». Бесценные эти примеры легкой чередой следуют один за другим. Рассказчик сам увлечен. Речь его все гуще пересыпается «так сказать» и «да, да, да», отчего сам рассказ по непонятной причине приобретает какую-то особую задушевность, теплоту. Из этих штрихов, подмеченных в настороженной, затемненной Москве, как-то сама собой вырисовывается картина подвига советского тыла.

— Какой народ... С таким народом любую войну можно выиграть, — задумчиво говорит наш собеседник, проводя ладонью по седеющему бобрику, и потом сам начинает рассказывать нашумевшую тогда у нас на фронте историю о том, как машинистка и старик кассир, простые беспартийные люди, от старой границы, от города Себежа, и почти до самого Калинина по тылам врага несли случайно попавший к ним в руки мешок с государственными ценностями. Говорит о невиданно бурном притоке заявлений в партию, начавшемся в войсках как раз в те трагические дни, когда враг был под Москвой, и продолжающемся сейчас, когда у нас идет жесточайшая битва.

— Да, да, да, и в Москве так же, и в Москве! — оживленно говорит Фадеев. — Голодные люди работают по две смены, засыпают у станка, а партия растет небывало... — И вдруг, спохватившись, перебивает себя: — Мы же пришли к вам не рассказывать, а слушать, да, да, да. Слушаем, слушаем.

Наш собеседник ненадолго снимает лист, закрывающий карту. Красная Армия наступает по всему Калининскому фронту. Острые красные стрелки на карте, проколов синюю линию вражеского фронта, врезались вглубь. Видно, что они вонзаются глубже и глубже. В одном месте, западнее Ржева, две такие стрелки почти сомкнулись, обняв синие овалы с номерами и цифрами немецких дивизий. Фадеев направляет палец на острие вытянувшейся на запад стрелки.

— Мы поедем сюда, — говорит он, хотя никакого разговора между нами на этот счет еще не было и я не очень представляю себе даже, куда именно нацелена стрелка.

— Не рекомендую, — задумчиво говорит члeн Военного совета. — Там части еще недостаточно закрепились, и потом — танки противника рубят этот клин под основание, вот здесь и здесь... Мы, разумеется, отбиваем атаки, но... Кроме того, территория простреливается с двух сторон.

— Но ведь здесь лес и овраги! — Фадеев опытным взглядом рассматривает карту.

— Я и не говорю, что прицельно обстреливают. Просто регулярно бьют по квадратам. Это тоже довольно неприятно.

— А вы полагаете, что бомбы, падающие на Москву, так сказать, приятнее?

И раздается тоненький, дробный, такой веселый и такой заразительный смешок, что к нему присоединяется и смех члeна Военного совета.