Об Александре Фадееве напишут многие, не только литераторы. Он обладал редким свойством располагать к себе людей, он был отзывчив, доброжелателен и демократичен в лучшем смысле слова, очень легко сходился с людьми, если видел в них искру интересного. Огромную радость доставляло ему появление нового отмеченного талантом произведения. Я был свидетелем того, как, встретив в Союзе писателей Эммануила Казакевича, он обнял его и буквально с восторгом говорил о повести «Звезда», которую только что прочитал. Но он бывал и суров, даже несправедлив, в нашей литературной суете улучалось всякое. Был и честолюбив,— впрочем, кто из нас не честолюбив?! Как-то, читая только что опубликованные воспоминания одного писателя о Чехове, он сказал:

— Опять «Житие святых».

Не хочется, чтобы и у меня получилось нечто вроде «жития святых». И все-таки теперь, когда шелуха повседневности слетела, он стоит перед нами во весь рост, он и его книги.

Он охотно вспоминал свою молодость, притом с юмором. Известно, что Фадеев был смелым партизаном на Дальнем Востоке, но, рассказывая о том времени, выставлял себя в комическом свете, слегка потешаясь над своей юношеской наивностью. Партийная кличка, которую он придумал себе,— «Булыга» — вызывала у него улыбку:

— Почему Булыга? Сам не понимаю.

Много раз я встречался с Фадеевым при самых разнообразных обстоятельствах и на заре его славы, и когда он стал одним из крупнейших советских писателей. Но однажды мы провели три недели не расставаясь. В это время мы работали над киносценарием «Перекоп», где главным героем был Михаил Васильевич Фрунзе. Фадеев предложил мне быть его соавтором, он сказал, что ему трудно строить драматургическое действие, хотя это не так: он был в полном смысле профессиональный писатель и все умел. Удивляло меня то, что, легко и быстро работая над сценарием, он мучительно долго и трудно писал свою прозу. Он не делал никаких скидок: писал сценарий вполне серьезно, увлекаясь работой. Был взыскателен к эпизодам, которые писал я.

Он работал настолько серьезно, что предложил отправиться в Крым, на Перекоп, там на месте мы сможем себе представить штурм Турецкого вала и все, что происходило в этих местах в ноябре 1920 года.

Эта поездка в Крым состоялась в декабре 1939 года. В скором поезде мы отправились в Севастополь, была зима, время совсем не курортное. Как только огни Москвы остались позади, мы почувствовали легкость, свободу от литературных дел и споров, на время даже забыли о цели поездки. Мы нашли множество тем для долгих бесед, припоминали много разных историй, печальных и смешных, было приятное ощущение уюта и движения, за окном серебрился иней, но в Севастополе было ветрено, мокро, и ветер врывался в щели окон нашего номера в гостинице.

Нехотя мы принялись за сочинение сценария, потом втянулись, и, слушая народные эпизоды, которые писал и тут же читал Фадеев, я почувствовал силу его таланта и крепость его мировоззрения коммуниста, оно было органическим, народные сцены были проникнуты этим мировоззрением.

Так прошел день, другой, а затем вдруг чуть не летнее солнце и вся прелесть Крыма и небывалого тепла в декабре.

В Севастополе мы рылись в архивах Истпарта, разыскивали очевидцев той поры, когда в Крыму сидел Врангель — «черный барон».

Фадеев очень сильно и выразительно запевал:

Белая армия, черный барон
Хочет вернуть нам царский трон...

и затем, размахивая кулаком, грозно и торжественно:

Но от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней!

Я писал эпизоды во врангелевском штабе, сцены у махновцев, Фадеев — батальные эпизоды и «подбрасывал» мне «вкусные» детали, и меня удивляло, откуда он брал эти особенности белогвардейского быта эпохи гражданской войны. Он ответил:

— А на что воображение?

И заговорил о том, как высоко Лев Толстой ставил «воображение».

После бесед с севастопольскими очевидцами решили отправиться на Перекоп. До Джанкоя ехали комфортабельно, в Джанкое оказались ночью. В гостинице нас испугали страшным словом «броня».

Администратор гостиницы требовал «броню», предлагал звонить в исполком, ответственным товарищам. И тут я увидел, что Фадеев никак не хотел использовать свое имя, влияние, он был донельзя скромен и готов был просидеть до утра в вестибюле гостиницы, только бы не звонить ответственным товарищам. Наконец нам надоело, и я с апломбом сказал, что мы имеем все права на «правительственный» номер, и показал нашу командировку Министерства кинематографии, прикрыв слово «кинематографии» пальцем. «Министерство» подействовало, и мы очутились в номере с плюшевыми шторами, ковром и кроватями с металлическими шишечками.

Утром мы двинулись из Джанкоя в поезде, который в старые времена назывался «Максим», и к вечеру оказались в Армянске, в четырех километрах от Турецкого вала. Здесь решили заночевать в доме крестьянина. В этом доме мы были единственными постояльцами. Сторожиха отвела нам комнату, которую только что покрасили. В потолке ярко светила электрическая лампочка. Не было выключателя. Это интриговало. Спать при свете не хотелось. Фадеев пошел к сторожихе и вернулся, задыхаясь от смеха.

— Не полагается. Спи при свете.

— Почему?

— Боится, как бы мы друг друга не обокрали. А ей отвечать.

И залился своим высоким, тонким, неудержимым смехом. Мы все-таки добрались до лампы и вывинтили ее. Но за этим последовал другой курьез. «Туалет» помещался где-то вдали от дома, в конце двора; когда я отправился на розыски, то пережил страшные минуты. От дома до столба в конце двора была натянута проволока, по ней скользило кольцо с цепью, а на цепи, на задних лапах, шла за мной, оскалив пасть, громадная крымская овчарка.

Я вернулся в «литерный» номер, Фадеев посмотрел на меня и спросил:

— Что с тобой?

Я пробормотал: «Выйди —увидишь». Он вышел, увидел и, вернувшись, сказал:

— А знаешь... это страшно.

И все-таки у нас было отличное рабочее настроение, и даже пронизывающий ветер и снег с дождем не испортили этого настроения.

В Армянске был базарный день, мы потолкались по площади и наняли телегу до Турецкого вала и обратно. Дорога была прескверная, из жалости к лошадке мы шли пешком. Ветер, правда, дул в спину, и нас обгоняли мохнатые клубки перекати-поля, похожие на медвежат.

И вот мы у Турецкого вала, в том самом роковом месте, где не раз теряли буйные головы вместе с чубами запорожцы, где от Сиваша до залива на перешейке ров был выкопан руками пленников, попавших в рабство к крым-скому хану.

Мы поднялись на вал, спустились в ров, представляя себе ту ночь, когда красноармейцы штурмовали укрепленный врангелевцами Перекоп... Тысячи их легли под ночным ноябрьским небом.

Фадеев оставил меня и долго ходил вдоль Турецкого вала. Вернулся посиневший от холода, был задумчив, даже мрачен. Воображение писателя рисовало ему ночь штурма Турецкого вала.

— Конечно, нам надо было приехать сюда, как без этого напишешь штурм Перекопа...

Могли ли мы думать, что спустя годы советские войска вновь будут штурмовать Перекоп и на этот раз их противником будет гитлеровский «вермахт»...

Продрогшие, окоченевшие мы добрались до Армянска.

Снова Севастополь, затем Ялта, там мы решили написать несколько важных эпизодов сценария.

Работать не пришлось. В дверь постучали. Вошел Владимир Луговской. Встреча была радостная, но плодотворной работе не способствовала.

Шел день за днем. Откуда-то появился веселый комбат, поклонник Фадеева, и покинуть старых и новых друзей оказалось не так уж легко. Комбат направлялся в Сочи, но ради нас пропустил теплоход. Наконец он собрался уезжать, мы проводили его и решили пообедать на теплоходе. Фадеев почти не спал прошлую ночь и отправился в каюту, которую занимал комбат, вздремнуть на минуточку. Тут пришла в голову мысль, - тогда в моде были веселые мистификации, так называемые розыгрыши. Послали за нашим необременительным багажом в гостиницу, привезли его на теплоход, я взял билеты, простился с Луговским, и, к восторгу комбата, мы отчалили от пристани.

Когда Фадеев проснулся, мы были уже в море, и нас здорово качал декабрьский шторм.

Мы ожидали, как себя поведет Фадеев. Он даже не удивился и только сказал:

— Слезем в Новороссийске, оттуда поедем на места врангелевского десанта. Без этого нельзя.

И мы слезли в Новороссийске, к глубокому огорчению веселого комбата.

Поездка по местам десанта не состоялась. Небогатые «командировочные» «Мосфильма» исчерпались, и мы, едва собрав средства на жесткий вагон, доехали до Ростова-на-Дону. Начиналась наша поездка роскошно, в международном, кончалась в жестком вагоне, но настроение было и там и тут отличное.

В Ростове Фадеева встретили старые товарищи, он был в этом городе на партийной работе. Встречал Саша Бусыгин, друг Фадеева. Не думали мы, что он и другие наши друзья кончат жизнь на полях сражений Отечественной войны.

Вернулись в Москву и опять взялись за сценарий. Работали в Переделкине длинными зимними ночами. Читали друг другу Блока «Возмездие». Сценарий все-таки одолели, он был напечатан в журнале «Молодая гвардия» и нашел свое место в Собрании сочинений Фадеева. Когда я перелистываю этот том и вижу имя Фадеева и рядом с ним мое, — я вижу минувшие дни, которые не вернешь. И мне грустно, потому что это прошлое ушло безвозвратно.