Это было в августе 1944 года. В ту пору я был комсоргом дивизиона курсантов Ленинградского зенитно-артиллерийского училища. Как-то меня вызвали в кабинет заместителя командира дивизиона по политической части майора Матвеева. Там я увидел двух молодых людей в солдатской форме. Один из них - высокий, широкоплечий, худощавый, с черными, как смоль, волосами и большими миндалевидными глазами; второй - ростом пониже, плотный, кряжистый, с постоянно улыбающимся лицом.

- Знакомьтесь, - сказал майор Матвеев: - это молодогвардейцы из Краснодона Георгий Арутюнянц и Анатолий Лопухов. Были на фронте, ранены, а теперь зачислены в наше училище курсантами и направлены в четвертую батарею нашего дивизиона.

Мы крепко пожали друг другу руки.

Надо сказать, что к тому времени о краснодонском подполье уже хорошо знала страна. Когда в сентябре 1943 года был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении участников подпольной комсомольской организации «Молодая гвардия», а в газетах появились статьи и очерки о молодогвардейцах, мне, как и другим комсомольским работникам, пришлось провести немало бесед о героизме и мужестве подпольщиков. Я хорошо помню, что Жора был награжден орденом Красной Звезды и медалью Партизанской славы 1 -й степени, а Анатолий ошибочно значился в списках погибших (в опубликованных списках он значился третьим от конца). Так что знакомство для меня было приятным и радостным.

С тех пор зародилась моя крепнувшая с годами дружба с Георгием Минаевичем Арутюнянцем и Анатолием Владимировичем Лопуховым. С Жорой она длилась почти тридцать лет, до самой его смерти; с Анатолием, который недавно в звании полковника, с должности начальника Политотдела соединения, уволился в запас из армии и живет в Днепропетровске, она продолжается и сейчас.

Очень трудно писать эти записки, так как речь идет о близком человеке, в раннюю смерть которого просто не хочется верить. И хотя стоял в почетном карауле у его гроба в ЦДСА, рядом с его матерью, женой и сыном, был у открытой его могилы на Новодевичьем кладбище, - сознание не может смириться с тем, что Жоры больше нет...

Если сказать кратко о том, что оставило самое неизгладимое впечатление от характера и облика Жоры, то это безупречная честность и преданность нашему делу, высокая добропорядочность, исключительное обаяние, скромность. И очень приятная, обвораживающая, застенчивая, сразу к себе располагающая улыбка.

Жоре поручили организацию спортивно-массовой работы в дивизионе. К выполнению этого задания он относился очень добросовестно. Помню, когда по его инициативе проводили волейбольный турнир между подразделениями, он неутомимо, по 10-12 партий в день, играл то за одну, то за другую команду курсантских батарей.

Страстно любил Жора и шахматы. Он имел достаточно высокий второй разряд (как тогда говорили, «вторую категорию») и мог в свободное время часами сражаться с такими опытными перворазрядниками, как инженер-майор Хазанов или наш общий друг лейтенант Александр Фадеев. Александр работал начальником курсантской библиотеки, и Жора, страшно увлекавшийся книголюб, сдружился с ним и все выходные дни делил между спортплощадкой и читальным залом.

Учился Жора легко. И хотя склад ума у него был скорее гуманитарный, чем технический, он успешно овладел материальной частью орудий, сложными приборами управления зенитно-артиллерийским огнем. Он частенько подшучивал над Анатолием Лопуховым, которому недоставало усидчивости, и вместе с тем постоянно ему помогал. Их можно было видеть вместе в лабораториях училища, у ведущих преподавателей - полковников Мощевитина, Чеховича, Никифорова, Лунина, подполковника Горенштейна и других. Их интерес к военному делу был по-настоящему глубоким. И не случайно оба они окончили училище в 1946 году с отличием.

К тому времени я был утвержден помощником начальника Политотдела училища по комсомольской работе. А начальником Политотдела был полковник Иван Степанович Бучурин, человек огромной эрудиции и обаяния, пламенный политработник. До войны Иван Степанович был секретарем Ленинградского горкома комсомола, а когда фронт приблизился к Ленинграду, его назначили помощником начальника Политуправления Ленинградского фронта по комсомолу, присвоив звание старшего батальонного комиссара. Так до конца войны он и исполнял обе эти должности. Его очень уважала и любила ленинградская комсомолия, его хорошо знали и ценили Андрей Александрович Жданов и командующий войсками Ленинградского фронта маршал Леонид Александрович Говоров.

Леонид Александрович относился к Жоре и Толе по-отечески тепло, любил их как-то трогательно, но одновременно был очень требователен к ним, подчеркивая, что они на виду и спрос с них большой. Он и меня постоянно подстегивал, требуя более взыскательно подходить к оценке их деятельности, подчеркивая, что этим мы помогаем укреплению авторитета «Молодой гвардии» среди молодежи.

В первые послевоенные годы в Ленинграде побывали мать легендарного Олега Кошевого Елена Николаевна и оставшиеся в живых молодогвардейцы Вася Левашов, Радик Юркин, Нина Иванцова, Валерия Борц. Мне доводилось видеть их, беседовать с ними, и все они горячо и сердечно отзывались о Жоре, хвалили за трудолюбие, отмечали необычайную скромность.

Перед выпуском Жоры и Толи из училища начальник Политотдела Иван Степанович Бучурин пригласил меня к себе и сказал: «Мне думается, будущее этих ребят должно быть посвящено политработе в армии. У них есть для этого всё, и главное, настоящая комсомольская хватка». Эту мысль разделял и начальник училища Федор Виссарионович Болотов. Посоветовались с ребятами - и их армейская судьба была определена. С осени 1946 года Георгий стал комсоргом Первого курсантского дивизиона.

Незадолго до окончания училища оба молодогвардейца были приняты кандидатами в члены ВКП(б). Я до сих пор горжусь тем, что комсомольская рекомендация для вступления в партию Жоре была подписана мной... На заседании комсомольского бюро старый коммунист, член партии с 1920 года, майор Матвеев сказал: «За такого товарища, как Арутюнянц, я ручаюсь перед партией. Уверен, что он высоко будет нести славное звание - коммунист». И он не ошибся. Вся жизнь Георгия была образцом беззаветного служения делу Ленинской партии на посту армейского политработника.

И какую бы должность ни занимал Жора, он никогда не жалел о сделанном выборе - о том, что стал политработником. А был он и комсоргом курсантского дивизиона, и помощником начальника политотдела соединения, а затем московской армии ПВО по комсомолу, и начальником политотдела зенитно-ракетного полка, и преподавателем Военно-политической академии имени В.И. Ленина. Он постоянно совершенствовался как комсомольский вожак, а потом и как зрелый партийно-политический руководитель. Думаю, что в этом ему во многом помогала закалка, полученная в подполье.

Будучи очень скромным и застенчивым по природе человеком, Георгий никогда не начинал первым разговор о трудных месяцах работы «Молодой гвардии», а когда его об этом просили, он говорил кратко и, как правило, не о себе, а о товарищах, особенно тепло и сердечно - об Иване Земнухове, о Сереже Тюленине, о Любе Шевцовой.

Когда вскоре после войны вышла в свет книга Александра Фадеева «Молодая гвардия», комсомольцы и молодежь Ленинграда проявляли огромный интерес к встречам с оставшимися в живых молодогвардейцами. У нас в Политотделе буквально обрывались телефоны - все хотели видеть и слышать Арутюнянца. Он никогда не рисовался и искренне говорил, что чувствует себя неловко, что доля его заслуг куда меньше, чем у тех, кто, к сожалению, ничего уже рассказать не может.

Георгий очень часто вспоминал слова Михаила Ивановича Калинина, которые тот сказал при вручении ему ордена Красной Звезды: «Мы гордимся тем, что партия воспитала такое молодое поколение, которое беззаветно предано нашей Советской Родине и готово ради нее на любые подвиги».

В романе Фадеева есть страницы, где рассказывается о Жоре, о его участии в деятельности «Молодой гвардии». Ему казалось, что в отдельных эпизодах его личная роль несколько преувеличена. Это его очень волновало. По его настоятельной просьбе мы организовали в 1947 году его поездку в Москву к Александру Александровичу Фадееву и первому секретарю ЦК ВЛКСМ Николаю Александровичу Михайлову. И хотя они убедительно говорили о том, что Фадеев писал не историческую хронику, а художественный роман, что в нем может иметь место и авторский вымысел, это не удовлетворило Жору. Помнится, в январе 1949 года, когда в Таврическом дворце проходила XI Ленинградская областная комсомольская конференция, Георгий вновь подошел к Н.А.Михайлову и в беседе затронул этот вопрос. Мне кажется, он до конца жизни не был согласен с теми местами в романе, где о нем сказано больше, чем, как он считал, следовало.

С годами, становясь старше и опытнее, Георгий в своих воспоминаниях о «Молодой гвардии» сумел найти правильные оценки, умело расставляя акценты, и его выступления перед аудиторией (а мне приходилось их слушать неоднократно) подкупали своей искренностью и объективностью. Летом 1969 года, уже будучи полковником, кандидатом исторических наук, доцентом кафедры партийно-политической работы Военно-политической академии имени В.И.Ленина, Георгий приехал к нам в Одессу на войсковую стажировку. Мне, в то время заместителю начальника Политотдела воздушной армии, поручили организовать встречу с ним руководящего лётного состава. Его рассказ о «Молодой гвардии», о погибших и оставшихся в живых товарищах вызвал слёзы у видавших виды воздушных бойцов.

Георгия отличали большое трудолюбие, усидчивость, настойчивость в достижении поставленной цели. Когда он учился в адъюнктуре, а затем работал преподавателем, он часами просиживал в библиотеках, многократно выезжал в войска: ведь тема его диссертации имела большое практическое значение для партийно-политической работы в войсках противовоздушной обороны. Помнится, летом 1969 года, когда, казалось бы, можно было использовать свободное время для отдыха на берегу Черного моря, Жора выезжал в самые отдаленные гарнизоны. Кто знает - может быть, и поэтому его смерть была столь преждевременной... Но иначе жить он не мог.

Скажу несколько слов о личной жизни Жоры, о его семье.

Осенью 1945 года в Ленинграде, в Петроградском райкоме комсомола, мы познакомились с первым секретарем райкома Александрой Павловной Алексеевой. Коренная ленинградка, комсомольский работник, как говорят, «Божьей милостью», Шура неутомимо работала в комсомоле и в суровую блокадную пору, и в послевоенные годы. Не случайно ее, одну из немногих, наградили в связи с тридцатилетием ВЛКСМ высшей наградой Родины - орденом Ленина.

Дружба между Жорой и Шурой переросла в любовь, и в апреле 1948 года мне довелось быть тамадой на их свадьбе. С тех пор, и особенно когда год спустя родился их единственный сын Виктор, Жора и Шура были для всех образцом верности друг другу. Кое-кто даже подшучивал над Жорой, называя его «однолюбом». Да он и был им, в лучшем смысле этого слова. Многое из того, чего он достиг за четверть века их совместной жизни, по праву принадлежит его жене и другу Александре Павловне Арутюнянц.

Его отличали и скромность поведения, и неброскость одежды, и непритязательность в еде; он никогда не увлекался «модными» ботинками или костюмами, хотя мог их «достать» свободнее и легче, чем другие. Зато его всегда отличало внутреннее, душевное богатство и простота.

У него были свои увлечения, свои «хобби». Он мог часами любоваться филателистической коллекцией, которую собирал долгие годы. Не успев приехать в Одессу, он потащил меня в филателистический магазин и потом несколько часов «толкался» в филателистическом клубе, заводя знакомство с одесскими филателистами. А затем - обмен письмами, марками. Эта страсть у него была по-настоящему глубокой. Он, видимо, отдыхал душой и телом, собирая и классифицируя почтовые марки.

А каким он был спортивным болельщиком! Его фантастическая преданность армейскому хоккею трудно поддается описанию. В свои довольно частые приезды в Москву мне доводилось видеть его и на трибунах в Лужниках, и у экрана телевизора. «Болел» он темпераментно, страстно, бескомпромиссно. Справедливости ради надо сказать, что не всегда он был болельщиком объективным. Уж кому-кому, а московскому «Спартаку» доставалось от него немало упреков. Нелегко было выдерживать его критику и нашему общему другу, еще со времен комсомольских, Виктору Андреевичу Ивонину, заместителю председателя спорткомитета СССР. Но на Георгия не обижались. В своей критике он был искренним, страстным, прямым, иногда по-детски наивным. Мы его знали, любили таким и многое ему прощали.

Жизнь - штука суровая. Когда в 1972 году я узнал, что Жора перенес инфаркт, а вскоре и второй, меня, как и других его друзей, эта весть поразила и очень огорчила. Ведь Жора не пил, не курил, занимался спортом. Вероятно, сказались и подполье, и фронт, и ранение, и самоотверженная послевоенная армейская служба.

Последние годы его жизни Арутюнянцы жили на 16-м этаже высотного здания на Воробьёвском шоссе. Добираться к дому на Ленинских горах после инфарктов было нелегко. Георгий тратил на дорогу в Академию много времени. Но он ни разу не поставил вопрос о том, чтобы ему помогли заменить квартиру на более близкий к Академии район. Кстати, и эту квартиру он получил лишь спустя 13 лет после приезда в Москву и жизни в коммунальной квартире. Помог получить ее Сергей Павлович Павлов, тогдашний первый секретарь ЦК ВЛКСМ, хорошо знавший семью Арутюнянцев. Встретив Жору на вечере, посвященном вручению медалей первым лауреатам премий Ленинского комсомола, и узнав, что он единственный полковник и доцент Академии, живущий в крайне стеснённых условиях, Павлов подключил к решению этого вопроса Управление делами ЦК комсомола, и вскоре они переехали на новую квартиру...

Таким он был, Жора Арутюнянц, один из членов героической краснодонской «Молодой гвардии». Таким он остался в моей памяти на всю жизнь. Этим он дорог мне, моей семье, моим детям и внукам, которые знают о нем всё, что может поведать сердце искреннего, любящего друга.