В 9 класс нашей школы Оля Иванцова пришла из школы имени Горького. Это была невысокого роста, вполне развитая девушка, с чуть лукавыми серыми глазами. Мое внимание обратило то обстоятельство, что Оля со своей подружкой держались, особняком. Ну, на первых порах это, пожалуй, было естественно: девушки попали в новую обстановку, новый коллектив. А дальше это начинало беспокоить. Одинокие фигуры двух подружек в коридоре стали тревожить.

Учителю неудобно заводить откровенный разговор со сторонящимися коллектива девочками. Не лучше ли поговорить старосте...

Валя согласилась и подошла к девушкам.

— Девочки, не примите ли вы участия в нашей классной живой газете?

Подружки переглянулись, и одна из них (Оля) нерешительно промолвила:

— Мы ведь новые здесь и едва сумеем принести пользу...

Валя не согласилась, разъясняя, что живгазета по своей принципиальной установке не имеет ввиду шельмовать ребят, а вот изжить недостатки — прямо необходимо.

— Посмотрите, что стало у нас в классе? Ведь нет того дня, чтобы кто-нибудь не опаздывал на уроки. Не спорю, что у нас ребята хорошие товарищи, а вот до сознания некоторых никак не дойдет, что своим поведением они весь класс ставят в скверное положение. Слова не действуют. Очевидно, нужно общественное воздействие. Вот мы это средство и используем.

Внимательно вслушивались в слова Вали подружки. Лед таял. Появились признаки общительности.

У Оли даже стала налаживаться хорошая юношеская дружба с одним из учащихся класса — Сашей Клюзовым. Но вдруг появилось неожиданное препятствие...

Изучали мы по анатомии и физиологии человека тему: сон и гипноз. Ребята стали «пробовать силу» своего гипнотического влияния, подолгу вглядываясь в определенный «объект», ожидая, что он повернется. Много ка-зусов происходило в тот период. Как-то Станислав С., товарищ по парте Саши Клюзова, решил заставить повернуться Олю Иванцову. Он в течение целого урока глядел на Олины кудри. Хорошо, что это можно было сделать на уроке минералогии, благо П. Г. все время заглядывал в свой конспект, независимо от того, рассказывал он новый материал или отвечал учащийся. Но ничего у Станислава не вышло.

— Видно, потому что у меня светлые глаза,— заявил с полным знанием дела Станислав.

Саша Клюзов внял этим словам и решил испытать силу своего гипнотического влияния на Шуре Т. Но был уже урок не минералогии, а немецкого языка. Саша получил должное от преподавателя и оставил свои занятия гипнозом.

Казалось, произошло безобидное событие. Обычные ребячьи шалости. Но Олю они обидели до глубины души. Она наотрез отказалась от дальнейшего участия в живой газете, заявив, что ребята не только опаздывают на уроки, но и не умеют себя держать в классе. Валя пришла ко мне за советом. Во время разговора я узнала и другие подробности. Оля вообще не могла понять, как это ребята так нетактично, нехорошо и необдуманно ведут себя там, где они не одни, а есть и девочки.

Выходит, случай-то произошел не мелкий! Острым глазом новичка Оля заметила многое, с чем не могла согласиться. И, оказалось, что она подсказала ребятам о необходимости повести разговор о дружбе, о настоящей, светлой, радующей дружбе. Ну и досталось же во время этого разговора любителям гипноза! Досталось тем, кто без должного уважения относился к девушкам, упорно не соглашался учиться вежливости, тактичности. Разговор оказался очень интересным и своевременным, слух о нем пронесся по всей школе. Популярность Оли, поднявшей эту тему, росла. Ее утвердили пионервожатой.

Настала 3-я четверть 10-го класса. Оля заболела. Она почти перестала видеть. Пленка затянула зрачки. Оля в больнице. Девушки посещают ее. Пионеры толпами ходят, добиваясь того, чтобы можно было им навестить свою вожатую. Год у Оли пропал.

Это был 1941 год. 19 июня мы устроили выпускной вечер, на котором не было Оли: она еще чувствовала себя слабо.

22 июня Германия вероломно напала на Советский Союз, и в первых рядах защитников Родины пошел и Саша Клюзов. А вести с фронта приходили тревожные. Враг подступал к нашим жизненным центрам. Героические усилия делали ленинградские рабочие, защищая город Ленина, колыбель революции. Сюда-то после военной школы и приехал Саша Клюзов. Его мать Ильинична как-то поделилась со мной своей радостью: «Саша жив и здоров». Скоро появилась и Оля, которой Саша тоже прислал весточку. Во всем облике девушки, особенно в выражении лица, глаз, было написано какое-то необычайное волнение.

— От Саши что-нибудь есть?— спросила я, догадываясь о причинах волнения.

— Ой, Анна Дмитриевна, как вы могли догадаться? Письмо, да такое хорошее! — и достав листок измятой бумаги, исписанной карандашом, она любовно его разгладила и прочитала мне.

«А за надругательства над советскими людьми, за слезы ваши... за наше хорошее будущее... я открыл свой счет уничтоженных фашистов. Имею 5 штук. Думаю довести до большей цифры. Я так, Оля, зол! Когда я увидел колодцы, забитые трупами наших людей... Когда я увидел трупики наших детей, которых убивали варвары только потому, что они русские дети, я только стиснул крепко зубы и дал себе клятву бить врага, пока в руках смогу держать оружие». Оля посмотрела на меня.

— Я хочу теперь основательно пройти курс сестер— может будет нужно! Ведь я все значки имею. В совершенстве владею знаниями по ПВХО, дежурю в отряде. Истребительный ведь перешел на казарменное положение, а я—там! Ким тоже там...

Как-то случилось так, что я долго не видела Олю. Была горячая пора. Собирали урожай, который удался на славу. В последних числах августа, из окна своей квартиры я увидела Олю, направлявшуюся, очевидно ко мне. Но что это? Какой вид у этой всегда аккуратной девушки! Небрежно подобранные волосы, потерянный взгляд, опущенные плечи.

— Что случилось?

— Саша погиб...-— отвечала она как-то автоматически.— Дома получили все документы, сообщение о смерти. В документах моя карточка и тут же начатое письмо... Вот посмотрите... и Оля, подавая мне конверт, отвернулась. Слезы текли по ее лицу, она беззвучно плакала.

Я не утешала Олю, молчала... Я просто боялась говорить, боялась какого-нибудь фальшивого звука.

— Помните, Анна Дмитриевна, слова его письма «за наше счастье я буду бороться». Ведь слово «наше» крупнее написано, чем все письмо. Он, видимо, хотел сказать, что ни минуты не забывает обо мне... Его смерть... Еще и эту смерть я никогда не забуду. Теперь мне нужны силы... Ведь я потеряла друга, человека. Теперь только мстить, мстить за все, и за него, и за себя... Мстить! А как больно, Анна Дмитриевна, если бы вы знали! Его уже нет и никогда не будет... Я больше никогда не увижу его. Не услышу голоса, дороже которого не было в жизни...

Слов не было, чтобы ее утешить. Мы обнялись и сидели долго молча, думая о времени, о несчастьях, которые выпали на нашу долю.

Оля ушла. Из средней школы стала НСШ, с небольшим количеством классов. Они нашли себе приют в здании бывшей столовой. Основное здание школы было занято под госпиталь. Оля устроилась на работу в школе в качестве старшей пионервожатой. Тут я с ней еще больше сдружилась. Как бывшая моя ученица, она часто ко мне обращалась за советами, посещала меня на дому.

А гул канонады становился все слышнее. Всю зиму потом раздавались орудийные залпы со стороны Красного Луча.

...В феврале 1942 года проводили на фронт последнюю партию военнообязанных — ушли ребята.