В августе 1937 года я получила назначение учителя-биолога в школу-новостройку Краснодонского рудника. В двадцати километрах от него я родилась и провела детство, следовательно, места мне были знакомы.

Со станции Верхне-Дуванная я пересела в вагончик, что курсировал между станцией и рудником. Остановка оказалась у парка, которому, я знала, было девять лет. Это горняки-комсомольцы оборудовали место отдыха, посадив парк на тридцати двух гектарах — липы, клены, ясени, кустарники жасмина, бирючины, желтой акации, сирени...

Хороший, приятный уголок для отдыха. Жизнь в Краснодоне била ключом. Как грибы после дождя росли здания. Появлялись новые улицы. Над привычными для глаза одноэтажными приземистыми домиками поднимались белокаменные двухэтажные. И вид поселка сразу изменялся, приобретая городские черты. Все учреждения из Первомайского поселка, что находился в двух километрах от рудника, перешли сюда. Для всех нашлось место.

Краснодон строился, рос, шел в ногу со всей страной. Старожилы говорили, что до 1912 года всюду здесь была голая степь, прилегающая к речке Каменке, по берегам которой мостились казачьи хутора. На скудной почве с целинными залежами росли мелкий полынь да сухие колючие травы с ковыльной проседью. В мае степь оживала. По ней бродили с сумками через плечо ветхие старухи и старики, собирая лекарственные травы. Земля принадлежала казакам и казачьим офицерам станицы Гундоровской. В 1913 году здесь появилась какая-то французская компания, которая взяла землю в аренду у казаков сроком на 29 лет.

— Вот мы тогда попировали,— вспоминал как-то один старичок.— Как вызовут, бывало, на станичный сбор, ну, знать, два-три дня гулять будем. Поставят тут же бочонки с водкой, кружки — пей сколько душа принимает!

Ловко окручивали станичников французские компаньоны, закупавшие землю.

Скоро появились в степи воротки с конными приводами. Потянулись нагора ящики-вагонетки. Появились казармы с узкими подслеповатыми окнами, недоставало только решеток на окнах — настоящая тюрьма. Война 1914—1918 годов остановила работу французской компании, а потом Советское правительство аннулировало договор, передав землю трудящимся.

В 1918 году по этим местам ходил партизанский отряд Василия Анохина. Смелые, преданные народу и Родине люди воевали в этом отряде. Много хорошего они сделали для шахтеров. А самое главное — они старались сохранить шахты, понимая, насколько это важно для молодой Советской Республики.

Закончилась гражданская война, наступил мир, задымили трубы заводов, и сбереженный для народа Краснодонский рудник приобрел вес во всей работе донбасских шахт. Здесь добывались коксующиеся угли особенной ценности. Началась техническая реконструкция шахт. В 1937 году одна из самых крупных — шахта № 1-бис—получила новое сложное оборудование. Вокруг шахты рос поселок нового типа. Когда-то на пустырях стояли только восемь невзрачных домиков. А с 1937 года начали строить новые удобные домики, получившие название «стахановских». Но название поселка — «восьмидомики» — еще надолго удерживалось за этим местом. Часто можно было услышать: — «Я была на восьмидомиках!» Строительство развивалось настолько стремительно, что люди не успевали отвыкать от старых названий. Выросло здание клуба им. Горького, красивой для того времени архитектуры. Около клуба зазеленел скверик, появились такие необычные для шахтных поселков вещи, как фонтаны, скульптуры, цветники. Надо знать прежнюю шахтерскую жизнь, чтобы представить всю значительность этих перемен в личном и общественном быту. Все теперь привыкли к таким учреждениям, как детский садик или детские ясли. А тогда невозможно было пройти мимо тех домов, где они размещались, не умилиться картинками беззаботной и радостной детской жизни.

Капитальная шахта № 1-бис, шахта 2—4, шахта 15, 2-бис — все это в конце концов стало образовывать одно сплошное целое, имя которому было город Краснодон. Исчезла граница между Первомайским поселком и рудником. Картина была настолько разительна по сравнению с воспоминаниями прошлых лет, что я сначала с удивлением, а потом с чувством законной радости и гордости за свою Родину смотрела на все окружающее, и такими милыми казались стандартного вида домики, утопающие в зелени, что у меня на глазах появлялись слезы.

Вот сюда-то, в школу-новостройку Краснодонского рудника я и получила назначение. Еще подъезжая к станции Верхне-Дуванная, я пыталась узнать у старожилов рудника, где же это здание — «новостройка», но, беспо-мощно разводя руками, мне никто ничего «толком» не говорил.

— Строится у нас в Краснодоне школа? Построек много, а которая из них школа и не знаем.

Если это была женщина, в оправдание, позже добавляла:

— У меня детей нет, так я и не спрашивала...

Проходя поселком, я увидела недостроенное здание, похожее на школу.

— Что это строится?—спросила я у ребят.

— Школа! — чуть не хором ответили они.

— А старая где?

— Вон там! — и они указали на очень ветхое здание, оставшееся от постройки первых дней закладки рудника.

Конечно, надо было идти в это старое здание. Новое — пока стояло в лесах.

Встретил: меня директор Ю. Ю. Анисимов, человек среднего возраста, свято относящийся к каждой бумажке, которая именуется документом. Выслушал он меня внимательно. Но в итоге потребовал документ о назначении.

— Говорить, конечно, можно, однако документик положен...

Я предъявила назначение.

— Химик-биолог,— читал вслух Анисимов, поглядывая то на бумажку, то на меня с явным недоумением.— Странно...

— Что, собственно, странно?

Анисимов продолжал читать, затем повернул бумажку на свет, посмотрел с другой стороны, и лишь тогда процедил медленно, с расстановкой.

— Есть у нас химик-биолог. Видимо, не успели сообщить в область... А, впрочем, мое дело сторона! — бодро заключил он и возвратил назначение.

— А может быть, лучше вернуться?

Анисимов растерянно посмотрел на меня.

— Зачем же возвращаться?.. Назначение по всей форме. Область старше района. Значит, все, так сказать, по форме.

Трудно было что-либо противопоставить такой логике. Сколько я ни пыталась завязать более серьезный разговор, Анисимов оставался непреклонным, тут же написал приказ о зачислении на работу и тут же сочинил второй — о предоставлении мне недельного отпуска.

— Будем работать, товарищ Колотович.

И как ни странна была встреча, призыв к работе нашел в моем сердце горячи й отклик. Мне хотелось поскорее приступить к делу, встретиться с ребятами и избавиться от хлопот, связанных с устройством.

Не все, однако, этим закончилось. Нужно было устраиваться с квартирой. Анисимов сказал:

— Дело это серьезное,— вид его при сем был соответствующий.

Мне стало грустно.

— Надо идти к начальнику шахты один-бис. Пойдете вместе с товарищем Фирсовым. Он умеет разговаривать с начальством.

Что ж, теперь я понимаю всю сложность положения начальника шахты Бондаренко: ему прежде всего надо было устраивать на квартиры рабочих и инженеров, а об учителях он и не думал. Но тогда, признаюсь, показался он мне недалеким человеком.

Большая очередь стояла у кабинета товарища Бондаренко.

Пристроились к ней и мы. Фирсов — впереди, а я уже за ним, надеясь на его умение «разговаривать с начальством». Наконец, дверь открылась и для нас. Мы оказались перед человеком с усталыми глазами, спокойным и не таким уж суровым, как мне представлялось до этого, лицом.

Фирсов начал излагать обстоятельства дела. Перебив его, Бондаренко заявил:

— Квартиры есть на Шевыревке, вот и устраивайте там своего работника...

— Это ведь в пяти километрах от школы!

— Ну и что же, наша счетная часть и рабочие живут же там.

— А ваши техники и инженеры тоже живут на Шевыревке?— спросила я, не дождавшись возражений Фирсова.

Бондаренко усмехнулся.

Довод серьезный. Но я все же надеялась на Фирсова. Бондаренко просто не знает труда учителя, ему надо растолковать. Ведь учитель сидит не только в школе, ему необходимо побывать на квартирах учеников, встречаться с родителями.

— Так то техники, а вы учитель...

После этих слов, обидных и несправедливых, я не могла уже участвовать в разговоре. Лучше было уйти.

Уж очень, наверное, необычный был вид у меня, когда я возвратилась в школу, потому что все сразу принялись меня утешать.

— Если бы легко было, он и разговаривать не стал...

— За год построили столько, сколько и за пятьдесят лет не строили, а все равно не хватает.

И наконец одна из учительниц подошла с советом.

— Вам нечего так волноваться, надо «завоевывать» квартиру.

Что это значило, я вначале не поняла. Но она сразу же изложила свой план. Сестра этой учительницы построила домик, в который собиралась переходить буквально на днях, надо было поселиться в этой квартире до того, как оттуда выберутся, а потом уже раздобывать ордер. Нехорошо, конечно. Но для меня блеснул светлый луч надежды, я начала ждать.

Прошла неделя.

Однажды учительница таинственно сообщила: перебираются! С помощью Ивана Мартыновича Кравченко.прежнего владельца квартиры, я сразу же ринулась на «завоевание». Не успела занести туда последний стул, как появилась уверенность в правоте. Я ходила един¬ственной, безраздельной хозяйкой по комнате. Но дверь, как и советовали, держала на крючке. Медленно тяну¬лись минуты. Я все обдумывала, правильно ли поступи¬ла, и каждый раз с облегчением вспоминала слова Ивана Мартыновича, сказанные им на прощанье:

— Когда-нибудь, наверное очень скоро, мы все бу¬дем с улыбкой вспоминать, как завоевывали квартиры. А сейчас разве разберешься, кому нужнее. Деваться вам некуда — живите. Вот увидите, на эту квартиру выпишут не меньше трех ордеров.

Послышался резкий стук в дверь. Следуя совету и не открывая дверь, я спросила:

— Кто?..

— Откройте?

— Кто вы!

— Квартирный десятник!

Я не помнила, советовали ли мне открывать дверь десятнику и, на свой риск, откинула крючок.

— Почему вы самовольно заняли квартиру?

Я ждала худшего и была удивлена, что человек раз¬говаривал сравнительно вежливо, как будто выполнял необходимую обязанность.

Вежливость эта стала понятной только тогда, когда он вскользь заметил, что его девочка учится в пятом классе, в том самом классе, в который назначили меня руководом.

А может быть, отнесся он ко мне с сочувствием и по другой причине. Ведь квартирный десятник видел куда больше других, как трудно было людям без квартир. В конце концов он помог мне получить ордер на квартиру. О, мудрый Иван Мартынович, это был третий ордер! Бондаренко подписал его на сей раз без всяких возра¬жений: живет — пускай живет...

Мне оставалось совсем немного — подождать, пока явятся еще два претендента. Но они так и не явились. Видимо, всем стало ясно, что учительница имеет полное право начинать вместе с рабочими, инженерами и техни¬ками строить шахту, закладывать основу будущему, о котором только и разговоров было в те незабываемые заревые дни строительства в Донбассе.