Большим событием в жизни нашего класса был приход к нам в класс вожатой, ученицы нашей же школы. С ней вошла и я.

— Вот, ребята, комсомольская организация нашей школы направила к нам в отряд вожатую. Вы, дети Октября, составляете отряд октябрят, которых и поведет теперь ваша вожатая Нина. Ей я уже дала список нашего класса. Теперь вы должны будете выбирать совет отряда из пяти человек. Выбирать будем самых лучших, самых достойных.

Пока я говорила, Нина понемногу набиралась смелости. Но все также стояла, опустив напряженные руки и не глядя на ребят. Я решила, что ничего не получится. Уж очень скромная девочка стояла передо мной.

Но жизнь показала другое.

В совет отряда вошли пять человек (три мальчика и две девочки, на такой пропорции настаивала я). Дети, особенно девочки, жались друг к другу и как будто потеряли дар речи. В числе избранных мальчиков оказался и Сережа, который потом прошел председателем отряда. Сказали мы о той почетной роли, что выпала на долю Сережи, о том, что он будет делать.

— Ты теперь мой ближайший помощник, и как мы с тобой поработаем, таковы и результаты будут. То я одна заботилась об успеваемости класса, о том, чтобы была хорошая посещаемость, чтоб не было опаздывающих на уроки, чтоб все приходили чистыми, опрятными, чтобы каждый разумно распределял свое время, знал уроки и умело отдыхал, читал книги, посещал кино. Теперь мы это будем делать с тобой вместе. Да мало ли что еще можно придумать!

Дети прислушивались очень внимательно к каждому слову, новизна покорила их.

— А если кто-нибудь будет плохо готовить уроки? — спросил кто-то.

— Ты хочешь спросить, что мы тогда будем делать? Первое: мы узнаем, почему это у какого-нибудь Вани или Пани бывают неподготовленные уроки.

Ребята засмеялись. Дело в том, что Ваня Свиридов, мальчик с хорошими способностями, выполнял домашние задания очень небрежно. Тетради изобиловали кляксами, Ваня старался ликвидировать их по-своему, протирая тетради до дыр.

Однако слова остаются словами. Ребята послушали меня, послушали Нину, которая наконец избавилась от первого смущения, и я заметила, как новизна положения начинала терять свою силу, а ожидающие взгляды потребовали действия. На Ваню поглядывали с любопытством: из всех ведь упомянули его одного...

— Завтра обсудим план нашей работы,— сказала Нина.

Все, конечно, ждали этого «завтра».

Наступило «завтра». Начали обсуждать план. Для всех это оказалось чрезвычайно интересным. Дошел черед и до Вани Свиридова. Было решено, что к Свиридовым я пойду вместе с Сережей.

Поход состоялся в воскресенье утром.

Мы нашли Ваню Свиридова, который, как оказалось, остался за старшего в доме. В люльке качался малый ребенок (восемь месяцев, как сказал Ваня), на полу играл второй, Вова, пяти лет. Сам Ванюша и рад был нас встретить, но едва сказав несколько слов, стремглав бросился к плите.

— Мама велела кастрюлю открыть, чтоб борщ не сбежал...

Как могли, мы помогали Ване, пока пришла его мать с базара. Кто-то, наверное, сказал ей о нашем приходе. Она сразу же стала жаловаться на трудные условия жизни: оставить детей не на кого, и послать, кроме девятилетнего Вани, некого.

— Беда да и только. Закрутилась совсем.

— Когда же он уроки делает?

Мать насторожилась: вопрос ей не понравился.

— Да ведь он свободен целый день! Если там дите покачает, воды принесет, или за хлебом сбегает, так это ведь не работа.

Разговаривать дальше было нечего: Ваня не виноват. Мы ушли. И сразу же наметили план дальнейших действий. Ближе всех живет к Ване Сережа. Вот в четыре часа он и будет приходить за Ваней и вместе с ним готовить уроки в доме Сережи.

Сережа согласился.

Никогда до этого, ни после этого так тщательно не готовил Сережа уроки. Выравнялся в учебе и Ваня. Исчезли кляксы, небрежное письмо. Только первое время Ваня вскакивал, если что шипело на плите в Сережином доме. Не обошлось и без ссоры. Пришел однажды Сережа к Ване, а мать заявляет, что Ванюше некогда, так как она должна отлучиться из дому. «Ощетинился» Сережа.

— Что же вы хотите, чтобы Ваня пошел в школу, не выполнив задания? Хотите этого?

— А вот ты, учитель, приди сюда, да с ним тут и делай уроки,— говорила мать.— Я за Вову тогда буду спокойна.

Видно, такая мысль не приходила Сереже в голову, и он на некоторое время задумался, а потом, заявив: «сейчас», пулей вылетел из комнаты. Через десять минут он вбежал, запыхавшись, с учебной сумкой.

— Хорошо, я здесь с Ваней буду делать уроки.

С тех пор частенько Сережа приходил к Ване в отсутствие матери выполнять уроки, и это не снижало их качественной ценности.

— Ну, такой же шустрый этот мальчишка Сережа,— удивлялась женщина.

Случалось, ребята готовили уроки и в ее присутствии.

— Ванюша, ты бы сбегал за водой, а то мне некогда.

— Сейчас мы заняты. Сделаем уроки, тогда принесем,— отвечал Сережа.

Мать соглашалась, постепенно проникаясь уважением к занятиям сына.

Обычно Ваня отставал от Сережи. Председатель отряда говорил тогда:

— Я покачаю Шурика, а ты кончай писать.

И Сережа качал мальчика. Случалось, что Шурик не хотел больше спать, тогда Сережа вынимал его из люльки, сажал себе на шею и, изображая лошадку, носился по комнате, пока Ваня кончал работу. Только тогда считал себя Сережа свободным, когда все уроки были выполнены. Случилось один раз, я предложила повторить правила и составить к ним предложения. Сережа и Ваня, видимо, забыли это сделать, и когда я попросила прочитать придуманное предложение, Сережа потерялся. Я догадалась, в чем дело и решила дать ему прийти в себя. Дошла, наконец, очередь и до него. Встал он и с открытым взглядом своих правдивых глаз заявил:

— Я, Анна Сергеевна, забыл их придумать. Вот, правда, забыл! Ей богу...— сказал Сережа, желая сильнее убедить меня в правдивости своих слов.

— Ну, это уж ты напрасно.

— А у нас еще и не так божатся, говорят: «лопни мои глаза, провались я...» и другое.

Нужно ли было упрекать мальчика и за невыполненное задание, и за то, как он «божится». Я ценила и поддерживала в нем одно ценное качество, которое должен ценить каждый воспитатель,— правдивость. Пусть председатель отряда пока неловок в выражении своей правдивости, но допускать еще одно осложнение в отношениях с ним — кто бы на это решился!

Нина удивительно тонко понимала задачи воспитательной работы. Эта, на первый взгляд, неловкая, совсем юная девушка умела все повести так, как будто не она предлагает ребятам, а ребята сами затевают что-нибудь хорошее, и она их только поддерживает.

К первому января мы решили выпустить стенную, газету. Как и полагается, выбрали редколлегию, назначили редактора. Еще одна новинка увлекла ребят настолько, что они жили ею всю вторую четверть. Прежде всего узнали, кто из старших братьев, сестер или родителей наших учащихся умеет рисовать, потом редколлегия обсудила вопрос кто попадет в стенгазету, ее пер-вый номер. Вытащили «на солнышко» нарушителей дисциплины, нерях, курцов и т. д. Вспомнили, конечно, и отличников по учебе и дисциплине. Приготовили несколько отдельных красочных картинок. Уж тут старались все. Наклеили их на большом листе бумаги с соответствующими надписями, к ним пристроили красивый уголок, и стенгазета третьего класса, отряда октябрят была готова. На первом месте — нарисована новогодняя елка вся в огнях и наряде, с веселой толпой ребят вокруг. Виднелся и традиционный Дед Мороз, и зайчишки (елку нарисовал художник клуба, дочь которого училась в нашем классе). Цвели ребята, просматривая нет ли где на бумаге складочки, прямо ли прибито полотно и т. д. Нина, предложившая выпускать стенгазету, стояла в сторонке довольная и радостная.

Как-то зашли посмотреть нашу стенгазету учащиеся четвертых классов, пионерского отряда № 3. Один из них неосторожно провел рукой по газете и надорвал край полотна. Поднялся такой галдеж, что я выскочила из учительской, испугавшись какого-нибудь несчастья.

— Подклеивай, подклеивай! — кричал Сережа, жестикулируя руками перед носом сравнительно большого мальчика, который стоял перед ним с виноватым видом.

— Больше никогда не будем пускать! Смотрят, а потом рвут... Тоже гости...— ораторствовал Сережа. С растерянными лицами ушли ребята, не пытаясь оправдываться.

Январь нового года был особенно снежным. Проснувшиеся жители часто не могли открыть наружных дверей, такие сугробы понаметало кругом. Стали опаздывать поезда. Началась борьба с заносами. Не раз комсомольская организация нашей школы водила ребят очищать железнодорожные пути, что соединяли шахты со станцией. Нетерпеливей становились малыши, когда видели через окно падающие хлопья. Чуть только ударит звонок, ребята тревожно заерзают на партах — скорей-де отпускай. Я никогда не задерживала класс и сразу свертывала работу. «Встать!» — командовала я — «На перемену!» Ребята торопились к вешалке. Во дворе они занимали свои места: становились партия против партии. Тех, кто не принимал участия в игре, выкатали в снег. Зина Шевченко однажды пришла вся в снегу, со слипшимися ресницами и бровями, но не плакала.

Не одними играми в снежки заканчивались забавы. Были и другие зимние игры. Больше всего тянуло туда, где собирались ребята повзрослев.

Очень хотелось Сереже попробовать ходить на лыжах. У нас в школе их было пятьдесят пар, но все — для взрослых, а потом и не для всех взрослых, а для активных лыжников. Хотелось мне доставить удовольствие малышам, и я уговорила физрука отобрать две пары детских лыж из новой получки. Велика была радость ребят, когда я объявила, что для нашего класса на одну неделю выделили две пары настоящих фабричных детских лыж. Но ведь все сразу их не получат. Кому первому? — спросили мы у ребят.

— Сереже первому стать на лыжи,— кричали одни.

— А учится-то он теперь как? Что ж это лучший ученик в классе? — говорили другие.

Действительно, очень часто в последнее время в тетрадях Сережи появлялись четверки и даже тройки.

— Вот Валя Панина имеет одни пятерки. Она и должна первой получить лыжи,— говорила часть учащихся.

И все же большинство высказывалось за то, чтобы Сережа вместе с Колей Зарубиным были в числе первых, которые получат лыжи. Интересно было, что ему очень хотелось первому получить лыжи, но он вполне соглашался и с теми замечаниями, которые делали ребята класса. Когда говорили о получаемых тройках, он торопливо выхватывал тетради и начинал листать их, отыскивая тройки, точно видел их впервые. Он как будто только теперь начинал понимать связь между поведением, учебой и возможностью получить желаемое удовольствие. Он ничего не говорил, но на лице его были ясно написаны чувства, которые обуревали его. И он вздохнул с облегчением после того, как дело уже разрешилось в его пользу. Сел тихонько за партой и первое время приумолк. Видно было, что мальчики оттеснили девочек на конец списка. Они поддерживали друг друга. Я указала на недопустимость такого положения и горячим моим сторонником оказался Сережа.

— Ведь девчата...— заговорил он.

— Девочки,— поправила я.

— Девочки тоже хотят кататься. Они учатся даже лучше ребят. Вот хотя бы Валя Панина. А мы не дадим ей вперед лыжи. Это правду говорит Анна Сергеевна, что нам будет стыдно. Ведь теперь женское равноправие,— неожиданно закончил он.

Я рассмеялась. На этом и порешили: девочек не обижать и наравне с мальчиками давать лыжи. Предложили сделать запись, что я и выполнила сейчас же, объявив результаты.

Прошло несколько минут. Вбегают ко мне в класс девочки и кричат:

— Анна Сергеевна, пойдите скорее во двор! Посмотрите на Сережу, как он катается на лыжах, как большой... Вот правда же... Пойдемте... Скорее,— торопили меня дети.

Первое, что бросилось мне в глаза при взгляде на Сережу — это заметная ссадина на правой стороне лица.

— Откуда это у тебя?

— Упал!—кричали ребята.

Сережу сопровождало несколько ребят, не попавших в число тех счастливцев, которым сегодня давались лыжи.

— Хотел с насыпи съехать, да носом и поехал,— захлебываясь, говорили они.

Сережа молчал. Он старался, видимо, как можно полнее использовать предоставленное ему право кататься на лыжах.

Прошла неделя. Истек срок владения лыжами. Но пробужденный интерес к зимнему спорту только возрос. В этом я скоро убедилась, когда обнаружила, что Сережа сидит в классе с коньками на ногах.

Я вызвала его к доске решать задачу.

Сережа старается ступать так, чтобы от шагов не было гула. И вот он у доски. Глаза внимательно смотрят мне в лицо, желая угадать мое настроение и отношение к случившемуся. На валенок, с чужой ноги, веревкой привязан единственный конек кустарной работы,—деревянная прокладка, а по верху валенка деревянный колок. Мельком взглянув на его ноги, я продолжала решать задачу с детьми, точно не замечая на его ноге «украшения». Дольше, чем обычно, я задержала его у доски, хотя и видела, как тяготил его конек. Когда в процессе работы я повернулась к классу, Сережа быстро нагнулся, повернул колок, и конек отделился от валенка. Сдвинув его незаметно в сторону, он теперь увереннее и сосредоточеннее принялся за решение задачи и одолел ее.

— А теперь разберем, что позволил Сережа и как на это надо смотреть. Спорт — дело полезное. Он укрепляет здоровье, прививает ловкость, умение держаться и выйти с честью из любого трудного положения. Кататься на коньках, даже стоять на обеих ногах на коньках — это великое дело. Но им нельзя злоупотреблять. Вы все видели, как Сереже трудно было стоять на одном коньке, как хотел он отделаться от него, а потом-таки сбросить с валенка. А как было бы хорошо, если бы Сережа, приехав в школу, «отпряг» бы его, вложил в парту, а перед тем, как идти домой, вновь впряг бы его и поехал.

Ребята смеялись.

— Кстати, скажи, почему у тебя один конек, а не два?

— Ого, я и этот-то еле достал. Оська мне его променял... Денег не дает мамка...

— Опять мамка?

— Ну, мама,— поправился Сережа.

Я не сомневалась, что Сережа поймет меня правильно.

— Ну, впрягай своего конька — окончился четвертый урок,— и поезжай домой. В следующий раз давай ему отдых.

— Подкармливай,— пошутил кто-то из ребят. Снова нашалил Сережа, но и без коньков-то жить ребятам никак нельзя. То было время не такое «богатое», как нынче.

Стали мы с Ниной думать о том, как бы дать возможность Сереже приобрести коньки. Решили премировать Сережу за хорошую работу в отряде. Вот тут-то себя Нина и показала. Мы с ней наметили фамилии тех, к кому надо было сходить на квартиру. То ли хромала успеваемость (не всегда готовил уроки), то ли пропускал занятия, то ли допускал небрежность в одежде. Набралось при самом строгом отборе человек пять таких ребят. И вот Нина, Сережа и еще пара учащихся, которая менялась после каждого посещения, направляются на квартиры намеченных учеников. Интересовалась я, спрашивала у Нины, как кто вел себя там, хоть роли и были распределены заранее.

Зашли ребята к Клюшиным, к мальчику, у которого отец инвалид труда, мать сердечница. Трое их детей учились. И вот младший, Толя, часто пропускал занятия, плохо выполнял домашние задания, ходил неопрятным.

Из конуры, около квартиры Клюшиных, выскочила собачка. Захлебываясь лаем, она умудрилась-таки схватить Сережу за край его длинных брюк.

— Вот-то черт скажена,— говорил Сережа, грозя собаке, которая неистовствовала, кружась около ребят.

Выбежал Толя, и его первого взял Сережа «в обработку».

— Ты чего же смотришь! — говорил он.— Аль не знал, что мы придем? Чего ж дожидался! А если пришел бы кто другой, а не мы! Да вас в милицию бы потянули! Ты знаешь, что за это по головке не гладят?

После этой тирады вся компания вошла в квартиру.

- А вот и отчитывайтесь,— сказал Сережа,— почему Толя не готовит уроки, часто в школу приходит грязным, опаздывает, а то и пропускает занятия?

— Молодой ты еще меня учить. Подрасти немного. Щенок еще ты — меня учить. Чему вас только учат-то в школе,— начала шуметь мать Толи.

Толя стоял красный, как рак, в особенно острых местах бросал на посетителей быстрые взгляды.

Насилу, рассказывала Нина, я выбрала минутку вставить слово. Я сказала о том, кто мы и с какой целью зашли к ним.

Мать Толи, крайне нервная женщина, набросилась на мальчика, схватила его за ухо и начала крутить. Толя заплакал.

Высунулся из-за меня Сережа, рассказывала Нина, сдвинул свои сросшиеся брови и, встав в боевую позу, закричал:

— Брось, сейчас же брось — говорю тебе! Не то в милицию побегу! Будешь отвечать. Бить же теперь не полагается!

Сережа стоял перед женщиной точно нахохлившийся воробей, выкрикивая угрозы. Картинка была, пожалуй, больше комическая, чем трагическая.

— Геть звидсиля! — кричала Клюшина.

В двери уже просунулись любопытные, в коридоре образовалась толпа. Сережа важно уселся на стуле. Рассказывала нам Нина, что несмотря на то, что было 12 часов, кровать в квартире стояла неубранной, дети, видно, не купались, пол не мылся.

Трудно в таких условиях готовить уроки, и я пожалела Толю.

С Сережей после этого мы долго беседовали, доказывая ему неправильность его поведения при посещении Клюшиных. Сначала он старался оправдываться, приводил некоторые доводы в свою защиту, а потом, под влиянием фактов, умолк, вертел и ломал в руках палочку. Вдруг он отбросил обломки, посмотрел на нас подкупающе, искренне и сказал:

— Не так я себя вел! Теперь и сам вижу. Я еще раз схожу к Клюшиным и помирюсь с теткой.

От этого мы Сережу отговорили. Инцидент уладила сама Нина. Но рвение его нельзя было не оценить. Пусть неумелое, ребячье, но горячее, искреннее.

15 января Сережа отчитывался на совете отряда. Ему вынесли благодарность за хорошую работу. Это дало нам возможность обратиться к администрации школы с предложением: «отметить премией работу председателя отряда, ученика третьего класса Тюленина Сергея, с целью стимулировать работу отряда, хорошую дисциплину класса». Купила Нина ему снегурочки и торжественно вручила их счастливому председателю на собрании октябрят. Рад был до бесконечности Сережа. Нет-нет да и заглянет в стол, где блестели новенькие коньки.

Радость, однако, бывает соседствует с несчастьем. Прибегают ко мне девочки и говорят:

— Анна Сергеевна, Сережу отец так бил, так, что он то кричал, а то перестал кричать... Наверное, убил...

У меня похолодело в груди: почему, за что?

— Да кричал, что Сережа что-то украл,— наперебой рассказывали дети. — Только мы не поняли.

Я ждала начала занятий. Все поглядывала на дорогу, на которой должен был появиться мальчик..

Не пришел в этот день Сережа в школу, а дети все шептались по углам и слышалось имя Сережи.

Не хотелось спрашивать. Занятия окончились, и я пошла на квартиру к Тюлениным. Со мной пошли две девочки. В тесном коридоре квартиры Тюлениных мы встретили Гаврилу Петровича. Зверем посмотрел он на нас и, буркнув: «здравствуйте»,— ушел.

В комнате, на кровати Нади лежал Сережа. Один глаз заплыл, но Сережа не унывал, шутил, смеялся. Увидев нашу компанию, быстро юркнул под одеяло. Напрасно мы, просидев с полчаса, старались втянуть Сережу в разговор. Видно, было очень обидно и стыдно мальчику за побои отца, и он не хотел нам показываться.

Вот что рассказала нам Надя...

Пришел Сережа в приподнятом настроении. Под мышкой принес новые коньки. На беду сидел в комнате пришедший отец, который даже не успел снять шахтерки.

— Что ты это сунул в ящик? — спросил Гаврила Петрович.

— Коньки.

— А где взял?

— Украл,— сказал Сережа, стоя спиною к отцу и раздеваясь.

Отстегнув ремень, Гаврила Петрович через лоб ударил мальчика, и только счастливая случайность спасла Сережу от увечья. Пряжка чуть не задела глаза, оставив кровоподтек на щеке. Сережа закричал, но вместо того, чтобы убегать, как это он делал раньше, он бросился к отцу и вцепился зубами ему в руку. Теперь взвыл Гаврила Петрович. Он сбил с ног Сережу. Только вмешательство матери спасло мальчика. Мать озлилась, схватила палку и пустила ею в отца, а потом стала бросать все, что было в тот момент под рукою. Отец даже стал пятиться, а мать на него все наступала. Вы же знаете, какая она маленькая, а он — большой! Но мы видели, что злость придала ей силу, и она выгнала отца во двор.

Сережа чувствовал себя хорошо. Вот только в школу показаться синяки мешали.

Так и ушли мы, не рассмотрев лица Сережи. Дней шесть он не показывался в школе. Задания мы передавали ему ребятами-соседями, которых называли «связистами».

Незаметно подошла весна, стали готовиться к празднику Первого мая. На этот раз малышей решили взять на демонстрацию. Как это подняло их в собственных глазах! Даже самые ленивые, нерадивые пришли с букетами живых цветов, которые они собирали в балке, в степи. Как тщательно они равняли ногу, стараясь поспеть за взрослыми, шедшими в передней колонне. С каким интересом они посматривали на колонну физкультурников, сестер в красивых белых повязках с маленькими красными крестиками на средине. С гордостью посматривали ребята на демонстрантов.

Возвратившись в школу, они получили праздничные подарки и с оживленным говором отправились по домам.

Группа беспризорников решила поживиться лакомствами и напала на группу девочек-малышей, которые переходили железнодорожную насыпь. Выбрав жертву, беспризорники бросились к девочкам. Те с криком разбежались в разные стороны. Наши же малыши-ребята в это время поднялись на насыпь и увидели происходившее. Раздумывать было некогда.

— Ребята, в штыки! — крикнул Сережа, выхватил палку из ближайшего забора, увлекая за собой товарищей.

Беспризорники были поражены такой смелостью, оставили девочек и побежали прочь. В школу уже сообщили о нападении, и появление старших учащихся во главе с физруком заставило нападающих и вовсе скрыться.

Вскоре после этого прошел слушок, что Сережу побили, но никто не мог сказать «за что и при каких обстоятельствах», а сам Сережа никогда не хвастался победами, но и не плакался на поражения.

Вновь наступило лето. Подошло оно к нам как-то незаметно. Вторая половина года прошла, нам показалось, особенно быстро. Как и раньше, мы боролись за успеваемость, за посещаемость. Особенно преследовали тех, кто опаздывал на уроки. Нужно сказать, что класс и отряд октябрят держали первое место в школе, которое тогда у нас выражалось графически. Мы всегда, поэтому, «летели на самолете». Этим очень гордились ребята и часто можно было слышать замечания:

— Верно Геня хочет сесть на черепаху, что так подводит нас!

Второгодников у нас не было.

Этим летом я выехала из города и ребят не встречала.

Рассказала мне Надя несколько случаев из жизни этого времени...

Пристрастился Сережа ходить на Каменку с соседом— дедом Власом. Ловил дед рыбу удочками. Делал сам удилища, плел лесу, строил крючки. Каждый день приносил он на веревочке цепочку серебристых рыбешек, обрабатывал их, и это являлось большим подспорьем или, вернее, основным средством питания деда и его старухи-жены (бабки Одарки, как она называла сама себя). Подружился Сережа с дедом. Его обязанностью была заготовка червей, приманки для рыб.

Стал и дома редко показываться, проводил большую часть времени около Каменки. Только дождь, который иногда продолжался днями, мог загнать Сережу домой, под кров, чтобы отоспаться. Выпросив у матери кусок хлеба, соли, спичек, Сережа исчезал из дома даже на несколько дней. У него завелось свое хозяйство. Какие-то баночки, к которым, видно, сам дед Влас приделал дужки. Появилась деревянная тренога. Указывая на нее, Сережа с гордостью говорил: «Уху варим! Вот-то вкусно». Стал он носить на шнурке привязанную к поясу ложку. У него появилась привычка подпоясываться. Кстати, эта привычка так и осталась.

На берегу Каменки располагались колхозные сады (из бывших кулацких). Они, правда, были в запущенном состоянии. Вишни почти высохли, многие деревья поломаны. Но цвели сравнительно хорошо и летом соблазняли ребят своими краснеющими ягодами. Дед Влас и Сергей берегли ягоды. Ребят они отвадили от тех мест, где ловили рыбу.

Захлебываясь от восторга, рассказывал Сережа о проведенном времени на берегу. О чем бы он ни начал говорить, все сводилось к деду, Каменке и т. д. Влияние мудрого взрослого человека сказывалось благотворно.

Особенно хорошо он познакомился с жизнью и повадками рыб. Видно, дед Влас обладал хорошим, наблюдательным умом и занимал Сережу своими рассказами о природе и жизни. Очень часто, конечно, такие рассказы давали больше, чем могла дать школа и даже книга. Ох, эти старики! Какой мудростью и тактом они обладают, заполучив в друзья хорошего, пытливого мальчика! Дед Влас навсегда остался в памяти Сережи. Остались его дивные рассказы и любимая поговорка - «пики-козыри»...

Начался новый учебный год. По обычаю мы отпраздновали 1-е сентября. Приняли новеньких, что влились в наш класс. Познакомили их с нашими требованиями к ученику, и начались наши будни.

Неудачно начался этот год для Сережи. Как-то осенью, под воскресенье, он ушел с дедом Власом удить рыбу. Было холодно, сыро. Рыбаки развели на берегу, повыше, костер, куда поочередно ходили греться. Дед ушел, Сережа один сидел на бережку. Сначала он пристально следил за поплавком, а так как рыба не клевала, его начало клонить ко сну. Свернувшись калачиком, он сидел на обрыве и вдруг, не зная как, очутился в воде. В холодной, осенней речке, в том ее месте, где было особенно глубоко. Сережа уже плавал немного. Он уцепился за осоку, что свисала с берега, но осока оборвалась, а намокшая одежда тянула ко дну. Он крикнул. Дед Влас, поднявшись к костру, поворачивался то одним, то другим боком, прогревал свои старые кости. Он в полудреме слышал, как хлюпнула вода. Прислушался — ничего. А тут крик. Дед кубарем скатился к воде, в руках у него оказалась палка. Он протянул ее Сереже и все подбадривал: «Держись, браток! Как же это так случилось, пики-козыри...»

Часть удочек упала в воду и отплыла от берега. Дед крякнул. Ему жаль было крючков, за которые нужно было платить рыбой. Но все же тянул Сережу на берег, а вытащив, погнал к костру, сбросил с себя сухую одежонку и укутал ею дрожащего от холода мальчишку.

— Грейся, грейся, пики-козыри...—в тревоге приговаривал дед.

Такая ледяная баня не прошла даром. Заболел Сережа воспалением легких. Узнали об этом мы, и стали регулярно следить за состоянием здоровья потерпевшего крушение рыбака, навещая его ежедневно. Сначала шли неутешительные вести. Мальчик задыхался, ничего не ел. Напрасно наши ребята носили ему каждый день что-нибудь повкуснее и послаже. Не узнавал ребят Сережа...

Но вот как-то вбежали в класс два мальчика и почти в два голоса сказали, что Сережа теперь будет поправляться, что у него был «перелом». «Кризис,— сказала я». — «Нет, — сказали, — перелом». Его выходила Надя. Она не бросала его ни на минуту. Переломом она называла вчерашний день потому, что болезнь «переломилась». «Могло быть плохо, и Сережа бы умер,— говорили ребята,— а теперь все время будет хорошо. Он уже узнает людей, да только слабый-слабый. Еще ничего не говорит...»

Прошло дня три, и я объявила ребятам, что мы с Ниной идем навестить Сережу, не желает ли кто пойти с нами. Желающих оказалось так много, что необходимо было внести какой-то порядок. Пришлось сказать, что с нами пойдут три человека, а остальные сделают запись очередности (что поручаем Нине) и каждый будет знать, когда его очередь навестить товарища. Ребята успокоились.

— Ас чем же мы пойдем к Сереже? — поставила я такой вопрос перед своими спутниками.

Расспросили у своего санитарного врача, что в это время можно есть больным и, запасшись соответствующими продуктами, отправились к Тюлениным. Несли ему книжечку с картинками, которую мог почитать кто-нибудь из посетивших товарищей, а то и Надя, его родная сестричка и добровольная медицинская сестра.

— Ну, здравствуй, Сережа! — говорили мы, тревожно поглядывая на бледное личико.

А он, мило улыбаясь, показывал нам чуть кривые, когда-то «зализанные» зубы. Дети торжественно положили на столик принесенный узелок с печеньем, пряниками, булочками-пончиками и полцыпленка для супчика. Полцыпленка принесла девочка, дочь врача, мать которой знала, что особенно нужно для слабого детского организма. Дед Влас стоял тут же, измученный тревогой, заросший. Теперь он улыбался и хвалил малышей:

— Молодцы, пики-козыри!..

Сережа быстро поправлялся. Каждый день дети рассказывали о том, какое состояние здоровья Сережи, что он говорил. Я требовала, чтобы ребята объявляли, что они носили Сереже (вели бы запись-учет). Это стимулировало сбор необходимых продуктов, это было началом нашей кассы взаимопомощи. Я знала, что недостатки семьи Тюлениных не позволят им быстро поставить Сережу на ноги. А учебный год шел, терять его нельзя.

Все чаще и чаще раздавался веселый голос и звонкий смех мальчика, встречавшего товарищей уже сидя в постели, а потом и за столом. Скоро ребята начали передавать уроки, которые давались им на дом, и к концу своей болезни Сережа почти догнал своих товарищей.

С нами вместе он встречал праздник Великого Октября.

Давно у нас шли разговоры о том, что ребят пора передавать в пионеры, что они уже выросли из октябрят. Повелась в этом направлении соответствующая работа. Подобрали материал, с которым должны были познакомить ребят: как возникла пионерская организация, как ее растили наши вожди, что говорил и делал для пионеров М. И. Калинин, обязанности пионера, значение галстука, салюта и многое, многое другое, чем мы тогда располагали и что дала нам комсомольская организация. Бывали минуты, когда во время очередной беседы-читки на намеченную тему ребята то замирали, восхищаясь прочитанным, то буйно протестовали, когда в рассказе речь заходила о преследованиях пионеров со стороны враждебных нам людей.

Отряд жил полнокровной жизнью, весело и сознательно шел в пионерскую организацию, накапливал знания, приобретая опыт, закладывая устои, с которыми ребята потом шли в жизнь. Горячая это была пора. Мы, правда, распределяли тогда между собой обязанности — Нина, старшая вожатая, и я.

Помнится, я собирала материал (литературный и местный) о том, как пионер помогает строить нашу жизнь, чего ждет от него комсомол, партия, вся наша общественность. Захватывающими были такие беседы. Ребята сыпали вопросами, как из рога изобилия, и чаще всего «примеряли» поступки пионеров из прочитанного или сказанною к своим, сравнивали, спорили, делали выводы, вытаскивали на свет кое-что из прошлого, почти забытого. Это помогало нам. Склонности, среда, направленность, семья — все это вскрывалось, обнажалось, иногда во всей своей неприглядной наготе. Помнится, я завела на каждого ученика полтетрадки, так много скопилось материала. Никогда, до этого и после, я не делала таких пространных записей о том или другом из ребят. В то время как-то вошло в привычку оставаться хоть на двадцать минут после уроков. Мы особенно напирали на то, что это дело сугубо добровольное, и все занятые могут уйти домой. Но, по-моему, не было случая, чтобы кто-нибудь отсутствовал в это время.

Но вот настал и торжественный день. Помню, они тогда все приставали ко мне с вопросами:

— А вы будете на собрании?

— Буду, обязательно буду,— говорила я.

Зал. Посредине стоит стол, покрытый красной скатертью. На стенах портреты вождей. На подставках два больших портрета Ленина и Сталина, убранные гирляндами цветов и окруженные знаменами. Инструктор райкома (по пионерскому движению) т. Сероштан находилась среди приглашенных. Когда старшая пионервожатая надела на шею Сережи пионерский галстук, когда она поздравила его и произнесла пионерский салют:

— Пионер, за дело Ленина, будь готов!

Высоким фальцетом прозвучал ответ:

— Всегда готов! — высоко вскинул руку Сережа.

Отзывчивый, чуткий Сережа поражал меня своими высказываниями против своего отца Гаврилы Петровича. Мать свою он, видимо, очень любил. Достаточно было сказать, что его шалость будет известна Александре Васильевне и будет ей неприятна, как Сережа сразу менялся и шел на все уступки. Стоило же упомянуть имя Гаврилы Петровича, как Сережа «ежился», даже начинал грубить, озлоблялся, как-то внутренне протестовал. Дружил с Надей. К остальным членам семьи был равнодушен.

В доме Тюлениных появилась тогда бабушка Богдановская. В семью Тюлениных она попала по следующему случаю. В 1934 году в Краснодон приехал студент, закончивший вуз, поступать на работу. Это был Дмитрий Борисович Богдановский. Он устроился преподавателем на рабфаке. В числе слушателей была и Надя Тюленина, сестра Сережи. Богдановский и Надя полюбили друг друга. Прошел год. Богдановский, прошедший жестокую школу жизни, заболел туберкулезом. Молодой учитель слег в постель и медленно уми-рал. Материальные дела их ухудшились. Бабушка была в отчаянии. С Митей у нее были связаны надежды, мечты. Как-то в беседе с Надей Богдановский сказал, что ему особенно тяжело от сознания, что бабушка остается беспризорной, и Надя, успокаивая больного, сказала ему, что бабушку она не бросит, что бы ни случилось. Богдановский умер. Осталась убитая горем старуха. Ей исхлопотали небольшую пенсию за внука. Бабушке было тяжело моральной материально. Отыскались знакомые, которые рассчитывали на ее вещи и пригласили жить к себе. Надежды людей не оправдались. Вещи были прожиты еще тогда, когда учился Митя. В доме ей отказали, и она жила за счет остатков своего добра. В это время ее посетила Надя. Быт Богдановской, условия, в которых она жила, потрясли девушку, и, приехав домой, она стала просить Александру Васильевну взять к себе старушку. Полубольную привезла ее Надя в дом и устроила в своей семье.

— Я сравнительно часто посещала старушку,— говорит учительница Кира Алексеевна, и она всегда с благодарностью отзывалась о семье Тюлениных.

Два года и один месяц прожила бабушка в семье Тюлениных и умерла на руках Александры Васильевны. Большим вниманием, любовью была окружена старушка, не имея близких, родных, кроме семьи Тюлениных.

— Посещая Богдановскую,— говорила Кира Алексеевна,— я преследовала не только цель помочь безродному человеку, мне нравилось беседовать с ней. Ее взгляды на жизнь мне нравились. Весь век она трудилась, знала и трудности, и невзгоды, и радости трудящегося человека. Полька по национальности она в революционные дни 1905 года потеряла сына и невестку, осталась с внуком, которому и дала высшее образование, рассчитывая на спокойную старость. Тяжелые жизненные условия отняли здоровье у Мити, и он погиб, оставив старушку одинокой.

Жила Богдановская у Тюлениных в отдельно предоставленной ей комнате, куда не проникали буйные шумы жизни. Заботливой рукой Нади комнаты всегда были убраны, опрятны. Любила старушка посидеть на воздухе. В тени ей устроили скамейку, и трогательно было видеть, как коротышка-мальчик, озорник Сережа посыпал дорожку и место около скамейки песком. Песок приносил издалека, очень утомлялся, но никогда не забывал об этом своем долге.

— Тебя мама заставила? — спросила однажды Кира Алексеевна.

Он хмыкнул в ответ:

— Сам я. Ведь бабушка тут любит сидеть. Она мне рассказывает сказки, а то и быль. Ведь, правда, это то, что было?

— Помнится мне,— рассказывала Кира Алексеевна,— следующий случай. Зашла я как-то в субботу вечером и увидела, что Надя хлопотливо убирает не только комнату бабушки, но и ее самое. Она вымыла ей голову, нежно и терпеливо ее расчесала, сложив волосок к волоску. Освежила цветы на окнах. Повесила новые занавески. На мой вопрос, к какому торжеству они готовятся, последовал ответ: «А завтра бабушка именинница». Сережа тихонько притащил мне палку с вырезанным рисунком — цветами, над которыми он трудился не один час. Работал он за забором, прятался, готовя сюрприз, о котором, конечно, знали почти все, не исключая и бабушки-именинницы.

— Захожу я как-то часов в девять утра (я у Тюлениных брала молоко),— говорит Кира Алексеевна,— и вижу, что Александра Васильевна, наложив тарелку оладьев, полив их маслом и посыпав сахаром, направляла в комнату к бабушке Сережу, которому наказывала там не задерживаться.

— Балованный, озорник, а вот услужить бабушке — это ему первое удовольствие. Перерождается паренек, как попадает в ее комнату. Сидит, как святоша, а поэтому, если идут жалобы на Сергея, бабушка ничему не верит. Если Сережа знает, что наделал бед и от матери будет ему «взбучка», он первую встречу со мной,— говорит Александра Васильевна,— устраивает обязательно в присутствии бабушки. И когда я, по невыдержанности, начну его ругать, старушка так вразумительно мне скажет: «Ты мальца, Саня, не ругай! У него доброе, хорошее сердце. А что он в обиду себя не дает, так это ведь хорошо. Что это за человек, если не сумеет постоять за себя».

Рассказы Богдановской о дореволюционной жизни трудового люда, о бесправии и жестокой эксплуатации человека человеком, оставили неизгладимый след в сознании Сережи. «Вся жизнь этого большого города — Петрограда — остановилась. Стали трамваи, фабрики, заводы... Рабочие вышли на улицу с демонстрацией. Они несли красные флаги, лозунги с требованием хлеба и свободы. А царские наймиты-казаки и жандармы расправлялись с демонстрантами: расстреливали их. Так погиб и мой сыночек. А невестку нескоро потом признала я, по одежде... Ее затоптала толпа». Горели глаза у Сережи. Руки сжимались, а он говорил:

— А кого же больше было, рабочих или полиции?

— Да у них-то оружие, машины, а наши шли с песнями да флагами.

Как завороженный слушал Сережа, оставив работу-игру. Сережа окружил большим вниманием и заботой бабушку. Вдвоем с Надей они старались скрасить ее последние дни. Заглянет Сережа обязательно в кувшин, есть ли у нее вода, полученный для себя гостинец, пряник или конфету,— разделит пополам, положив подарок на видном месте, где бы он бабушкой был скоро замечен.

Часто можно было видеть, как в тени на скамейке сидела старуха в обществе кого-нибудь из посещавших ее друзей, а тут же находилась и группа ребят, что-то мастеривших и давно прислушивавшихся к рассказу старухи. Часто в ту пору Сережа передавал содержание этих рассказов и в школе, собирая около себя толпу ребят.

— Эх,— сжимал он кулаки,— кабы теперь они нам попались! Вот теперь бы мы с ними рассчитались,— говорил он.