М.Т. …Владимир Петрович, а правда, что сын Соликовского потом жил в
Краснодоне?
В.М. Вряд ли… с ним бы сразу разделались. Ведь отец его – начальник
полиции, принимал активное участие в казнях, и вдруг сын живёт и его никто не
трогает?
М.Т. Мне вот недавно сказали, что сын Захарова живёт до сих пор в
Краснодоне.
В.М. Да ну, глупости. Такое выдумывают… Захаров – это подлейший
человек. Уже после казни молодогвардейцев Захаров с ещё одним полицаем
приехал к нам… Ну сначала – к Иванихиным заехали. Требовали показать, где
оружие, забрали у них часть вещей. Потом заехали к нам. Захаров с полицаем
зашёл, у бабушки спрашивает: «Бабка, рассказывай, где оружие». «Какое оружие,
милый. Да у меня кроме топоров – никакого оружия». «У партизанки должно быть
оружие. Показывай, где оружие!» - и пистолет на неё наставил. «Да ну – нету»
- клянётся бабушка. Тогда он говорит полицаю: «Делай обыск». Тот влез на
чердак, в кладовке – пустые сундуки стояли, но в уголку была спрятана поллитровая
бутылка «Московской» водки. Мама держала её на случай, если потребуется расплатиться.
Это был обычный товар – тем более, сохранилась «Московская» - т.е. со
времён советских… Они увидели – как хорошо! – цокают языком. Ну, и начали.
Послали меня пригласить понятого. Я пригласил понятого. Он спросил: «Что вы,
господа, делаете здесь?» «Ты, старик, голос уменьши. Мы делаем обыск в квартире
партизанки Нины Минаевой». Мы должны конфисковать её имущество».
На кровати
было большое покрывало, они его сняли, расстелили и начали конфисковать. Не
имущество Нины, а всё что висело, всё что было в сундуке… в общем – все вещи,
которые были – тряпочные, потому что других ценностей не осталось. Это
сбрасывали на покрывало. А понятого – этого Тимофеевича Татарчука заставили
подписать акт о том, что конфисковали, не перечисляя. Практически всё
похватали. Под конфискацией – они просто ограбили. Там и матери пальто висело,
и отца пальто, и какой-то простенький костюм…
Были у нас
рулоны холста, потому что наша семья с Орловской области, Знаменский район,
село Столбча. Моя мама – Алфёровская. Причём тогда не знали о том, что её
отца и всех девятерых членов семьи немцы расстреляли ещё в июне 1942 года. Т.е.
он был лесником, помогал партизанам. Хранилище у него было на этой базе, он же
лесник, живёт в лесу. А его забрали, и всех расстреляли. Там и маленькие дети
были, невесткины…
А они в
1932 году приехали в Краснодон, потому что отец ещё в 1930 году приехал в
Донбасс на заработки, потому что жить в селе было тяжело. Сначала он в Горловку
приехал, а потом переехал сюда, потому что ему рекомендовали, что здесь будет
развитие шахт. Он приехал, вызвал семью, и здесь жили мы, орловские. А раньше
же они холст ткали. И вот были у нас такие рулоны холста – потому что, что с
ним делать? Привезли – они и лежали в сундуке.
И вот когда
все эти вещи унесли в сани, они сели, поставили бутылку водки. «Бабка, дай
закуски». «Да, милок, да какая закуска? У меня только огурцы солёные». «Неси
огурцы». Ну она из подвала принесла миску огурцов. Они в два стакана разлили
эту водку, и Захаров говорит: «Я работал с вашим Петром Никифоровичем… (т.е. –
это с моим отцом) …Хороший был человек, компанейский, а ишь дочка куда
встряла… Ну ладно, бабка, пьём за её здоровье, пусть ей хорошо живётся».
Чокнулись и он зареготал. Бабушка поняла, что это всё неправда и… осела. Она
возле стены стояла, недалеко от стола… Ну они выпили, весёлые сели в сани и
уехали. Вот такой подлец Захаров – с отцом работал. Где – уж я не знаю.
Хорошо отзывается, «а дочка - ишь куда встряла». Причём «пусть ей хорошо
живётся», когда она уже была казнена. А Захаров, зная это, таким образом
говорил…
М.Т. А о казни шахтеров в парке жители Краснодона не знали во время
оккупации? Это стало известно уже после освобождения?
В.М. Да. После освобождения. Значит, 14 февраля освободили и где-то
только в середине мая их нашли. У нас здесь сразу остановилась редакция газеты
«Сын Отечества» 51 армии. У них работал Леонид Яблонский. И он пошёл
осматривать полицию. И в камере, где раньше содержались девушки, он нашёл
рисунок. Контур сердца, пронзённого стрелой, в нём – фамилии, надпись
«погибшие от рук фашистов 15/I – 1943 г. в 9 часов ночи». Никто не знает автора – кто это
писал, и никто не исследовал, потому что никому это не нужно было. А можно было
бы провести графологическую экспертизу – по почерку определить, кто писал.
Причём остались образцы почерка почти всех. Тем более, в этой камере
содержались девушки Первомайки. Гуков там сидел раньше. Поэтому подпись о
Гукове – она раньше была сделана.
Кто же
автор надписи и рисунка? Это я сам нашёл, кто автор. Ну, это уже когда я стал
взрослым, начал рассуждать… Я задумался над тем: кто не знал мою сестру, что в
этой надписи «Минаева М.» - а не «Н». Значит, кто-то из девушек не знал или мог
забыть, что её Нина зовут. И, рассуждая, я узнал, кто это… Это могла быть
только Александра Емельяновна Дубровина, учительница. И вот почему. Моя сестра,
закончив 7 классов в Первомайской школе – ушла в школу Ворошилова, где была
десятилетка. Самошина, Герасимова и другие девчата не пошли, год переждали, а
через год уж и на Первомайке десятилетку образовали, и они уже заканчивали её в
1942 году. Моя сестра закончила в 1941 году школу Ворошилова. Александра
Емельяновна Дубровина, закончив Харьковский университет, приехала работать в
Первомайскую школу… или в конце 41 или в начале 42-года – я уж не знаю,
когда. Но она сразу была назначена классным руководителем 10-го класса, в
котором были и Громова, и Самошина, Герасимова, Пегливанова, Лилия Иванихина, младшая
сестра Тоня, ребята некоторые. Она была влюблена в Майю Пегливанову, в дневнике
своём она о Майе пишет и «армяночка черноокая, и такая бодрая», в общем – красиво
пишет о ней… Так вот Александра Емельяновна мою сестру могла знать только по
фамилии, потому что никак она не встречалась с ней, ни по школе не знала, и
жили они далековато от нас. Пути их не пересекались. И я определил, что это она
написала.
Как это
было – я тоже домыслил. Потому что и Нина Ковальская, и другие, кто сидел
тогда в полиции, рассказывали, что когда вечером увезли первую партию
подпольщиков, утром в коридоре полиции кто-то кому-то говорил: «Полицай с Хомовки
Попов (Хомовка это посёлок рядом с речкой Каменкой) – проговорился, что тех,
кого увезли вчера, их побросали в шахту». Это слышали девчата. Потому что в
камерах не какие-то там особые двери, а это был многокомнатный стандартный дом.
Слышимость там была хорошая… И я предполагаю, что девушки, услышав это, были в
шоке. Сказали, что увезли на доследование. Когда забирали с полиции эту
четвёрку девушек (а ребят уже построили), сказали: «Выходите, повезём в
Ворошиловград на доследование», Шура Бондарева пододвинулась к двери и кричала:
«Вася! Васенька, когда мы теперь увидимся?!» - ведь её брата тоже построили в
шеренгу. Потом дверь открылась, зашёл Захаров и назвал фамилии: «Бондарева,
Минаева, Громова, Самошина» - так они и написаны были в сердце на стене.
«Одевайтесь, отъезжаем в Ворошиловград». И девушки считали, что их повезли на
доследование, а когда они это услышали – конечно, они были потрясены.
Но кто из
девушек мог эту надпись зафиксировать? Никто, кроме учительницы. Почему? Она
биолог сама по профессии. И она понимала, почему сбросили в шахту. Потому что в
шахте тепло, в шахте сыро, трупы быстро разложатся, и никто не узнает – кто
там. Т.е. она поняла – раз сказали в Ворошиловград, а на самом деле сбросили –
значит, это тайна. И они эту тайну берегут. И Александра решила: «Я вам,
гадам, покажу». И быстренько взяла карандаш, контур нарисовала и написала
фамилии, и «погибшие от рук фашистов 15/I – 1943 г. в 9 часов ночи. Смерть
немецким оккупантам». Потому что она думала: раз нас не взяли, а взяли только
четырех этих девчонок вместе с ребятами, значит, может быть нас и действительно
повезут в Ворошиловград на доследование, может быть в концлагерь, может в
Германию отправят. Хоть и страх был, но и надежда была. И она решила, что «я
всё-таки правду напишу, чтобы люди знали, что эти не увезены в Ворошиловград, а
«погибшие от рук фашистов».
А Леонид
Яблонский потом рассказывал, как он снимал. Он говорит: «Я вошёл в камеру. Окно
небольшое…» Тем более снаружи оно закрыто щитом, так что можно увидеть только
землю, небо не видно было.
М.Т. Получается, они в темноте сидели?
В.М. Днём в сумраке. А ночью – в темноте. Все окна были закрыты
наклонными щитами, так что виден был только просвет. Не видно, что перед тобой,
что на небе. Это такая конструкция вообще всяких тюрем тогда была… Яблонский пришёл
днём, зашёл в камеру, увидел эти надписи, поставил табурет, укрепил на табурете
фотоаппарат – на той высоте, что нужно было, зажёг кусок плёнки, чтобы
осветить и сфотографировал, и был доволен. А за ночь додумался – «а вдруг
там плохо получилось, пойду я ещё сниму». Пришёл, а надписей уже не было. Было
содрано вместе со штукатуркой.
