XV

   Проводив Константина Григорьевича, сестры не вернулись сразу в дом. Они и не заметили, как очутились в саду, под яблонькой, где были закопаны Лялины сокровища. Взявшись за руки, как когда-то в детстве, они дали волю слезам.
   Яблонька склонялась над ними, и усеянная цветами земля дышала острыми запахами ночи. Все на свете изменилось, сдвинулось с места. Одно утратило всякое значение, другое, наоборот, приобрело совсем новый смысл. И синяя ночь, и цветы, и густой соловьиный щелк в садах, и живое брожение жгучей весны - все сейчас ранило их души, и они почувствовали, что теперь надо жить не так, как они жили до этого дня, а совсем по-другому.
   - Как ты думаешь, Надя, Костя вернется? - спрашивала Варвара Григорьевна.
   - Не знаю, не знаю, Варя, ничего не знаю! Знаю только, что он выполнит ее завещание...
   - Почему она только ему завещала? Почему, Надя? Почему нам не завещала?
   - Не знаю, Варя... Но разве и мы не обязаны выполнить ее заветы?
   - Выполним, - шептала- тетя Варя, - мы тоже выполним.
   - Варя, - говорила Надежда Григорьевна, - разве не могло быть все иначе?.. Совсем иначе... Вот мы сидим, а она возвращается от друзей, шелестит в саду, срывая розу...
   Вдруг поблизости и в самом деле послышался легкий шелест. Женщины вздрогнули.
   - Здравствуйте!
   Перед ними стояла Веснянка. У Надежды Григорьевны перехватило дыхание.
   - Кто это? - едва выговорила тетя Варя.
   - Разве ж вы меня не узнаете? - сказала девочка, сдерживая улыбку. - Это ж я, та, что сидела в вашем погребе.
   Тетя Варя подошла к Веснянке и внимательно оглядела ее с головы до ног. Девочка была, как и в прошлый раз, босая, в куцей юбочке, с прутиком вербы в руке. Болотными травами, степной полынью пахнуло от нее.
   - Ты откуда? - наконец спросила тетя Варя,
   - С эшелона.
   - С какого эшелона?
   - Разве вы не слыхали? Нас же партизаны отбили около Яресек. Говорят, ими руководит сам секретарь обкома. Как налетели из лесу - и с той стороны и с этой! Охрану перестреляли, паровоз под откос пустили: хай его вверху колесами перебирает, а нам командуют: тикайте! Мы - кто куда, по лесам! Ой, воленька-воля!
   - И дома еще не была?
   - Нет. Прямо до вас. Мне Ляля наказывала, как только вырвусь, до вас забежать.
   - Где ж ты видела Лялю? - тихо спросила Надежда Григорьевна.
   - Так мы ж с ней сидели в одной камере. Когда нас выводили на станцию, она мне и наказала. Их еще оставили в тюрьме, всех шестерых...
   - Как же она чувствовала себя? - опять спросила Надежда Григорьевна, замирая.
   - Так вы за нее не волнуйтесь: жива, здорова, в панику не впадает. Она, наверное, в следующий эшелон попадет - их тоже отобьют. Там леса аж гудят от партизан.
   Женщины молчали, сдерживая рыдания. Инстинктивное чувство подсказывало им, что этой девочке не надо говорить о гибели Ляли.
   - Какая ж она была в последний раз? - спросила мать.
   - Спокойная... Вы знаете, такая спокойная, что мне аж страшно было на нее смотреть. Как будто она все уже знает, что другие люди не знают. И видит, как никто. Как будто и сквозь стены смотрит и все видит. Теперь уже к ним не пускают?
   - Нет, - сказала мать.
   - Напугались, оттого и не пускают. Восстания в тюрьме боятся!
   - А та, предательница, тоже с ними осталась? - спросила тетя Варя. О предательстве Корольковой они узнали из первого Лялиного письма. - Или ее, подлянку, вместе с вами партизаны отбили?
   - Эге, ее уже не отобьют, - успокоила Веснянка.- Ей уже капут. Сама удушилась в своей камере.
   - Как удушилась?
   - Не знаете, как там душатся? Полотенцем к спинке - и вся песня. Собаке собачья смерть.
   Тетя Варя вздохнула.
   - А что Ляля говорила... в последний раз? - спросила Надежда Григорьевна. - Припомни какие-нибудь ее слова. Только не придумывай. Хоть одно слово.
   Веснянка думала.
   - Ой, как она говорила! Я так и не скажу. Так славно, складно... будто со всеми говорит... Последний раз ночью она ходила-ходила по камере и вдруг: "Товарищи! Я вас приветствую! Я всегда с вами!.."
   Надежда Григорьевна закрыла лицо руками, прислонилась к стволу. Яблонька осыпалась холодной росой.
   Тетя Варя сидела прямо на земле, скорбно прислушиваясь к тишине.
   - А уже не гудит, - сказала она как бы самой себе.
   - То не с той стороны ветер, - возразила Веснянка. - Когда повернет, опять загудит.
   Надежда Григорьевна медленно подошла к девочке, положила ей руку на голову, заглянула в глаза.
   - Живи у нас... Никуда не ходи. Живи!
   - Э, - Веснянка замотала головой. - Не могу. Приходить буду, а навсегда - не могу.
   Рано-рано, еще при звездах, сестры провожали Веснянку. Вышли за околицу и пошли росистыми лугами, сверкавшими, как сталь. Шли, оставляя на сизом ярко-зеленые следы.
   - Как хорошо! - воскликнула Веснянка. - Так бы и шла далеко-далеко... Вы знаете, я подамся в леса. К партизанам. Найду секретаря обкома, знамя ему передам.
   Тетя Варя и Надежда Григорьевна молча шли рядом с ней. Впереди розовел восток. В утренней синеве вздымался над Подолом высокий собор. За рекой темнели леса, они тянулись вдоль Ворсклы, через всю Полтавщину до Днепра.
   Заскрипел под ногами береговой песок. Реки, спрятанной в берегах, еще не было видно, но она уже чувствовалась по свежести и прохладе.
   Лес постепенно выплывал из тумана, его малахитовые ущелья были полны птичьего гомона. Зеленый мир, умытый росой, щелкал, высвистывая, переливался на все лады. Казалось, птицы касаются клювами чарующих клавишей неба.
   - Ух! - воскликнула Веснянка, ступая крепкими, вымытыми росой ногами по песку. Ее мокрые, исхлестанные травой колени покраснели. - Ух!..
   Остановились на высоком берегу и, поглядев вниз, замерли от удивления. На вылизанном волной отлогом песке лежали люди. Парни и девушки, бородатые дядьки, тетки с кошелками. Тут был брод, через который заворскляне ходили в Полтаву на базар.
   - Старик Сапига, - узнавала Надежда Григорьевна.- Борисова мать... Валентина... Чего они лежат?
   Веснянка застыла рядом с ней, как удивленная молодая коза на скале.
   - Пьют? Нет, не пьют...
   Солнце должно было вот-вот взойти, и небо в верховьях реки озарялось огромным костром, и вода, покрытая маленькими белыми кольцами пара, вспыхнула румянцем.
   - То они слушают! - вдруг выкрикнула девочка и, спрыгнув вниз, побежала к берегу. Сестры, скользя в сыпучем песке, спустились за ней.
   В последние дни гул фронта отдалился. Полтавчане не слыхали его даже ночью. Боевые рубежи переносились все глубже на восток, куда отступали советские армии, обливаясь кровью в тяжелых боях. Единственным временем, когда слышался фронт, был рассвет, и лучшим резонатором далекого гула являлись эти берега, эта чуткая водная гладь, которая издалека, откуда-то из-за Белгорода, будто несла на своих волнах едва уловимый отзвук битвы.
   Сюда на берег приходили утром слушать.
   Веснянка упала грудью на песок, прижалась к нему ухом. Надежда Григорьевна и тетя Варя опустились рядом с ней. Где-то в верховьях Ворсклы, в глубине России, еле слышно гудело, и здесь огромное тело земли иногда вздрагивало.