Это было зимой 1945 года в Восточной Пруссии. Наш полк, прорвавший глубоко эшелонированную оборону немцев в районе г. Пилькаллен, вместе с другими частями нашей дивизии с боями продвигался к Кенигсбергу. В Восточной Пруссии мы воевали уже давно — с осени 1944 года. Но вот странно, за это время мы не видели ни разу «цивильных» (гражданских) немцев. Хотя, собственно, ничего странного и не было. Уже потом мы узнали от жителей этой богатой приграничной немецкой области, что пропаганда колченогого Геббельса сделала свое грязное дело, напугав на-селение Восточной Пруссии «зверствами» Красной Армии. Мы от души смеялись и дивились невероятным выдумкам этого Геббельса, когда позднее слушали рассказ старичка немца, жителя г. Прейсиш-Айлау, что недалеко от Кенигсберга. Оказывается, в воображении немецких жителей мы были чем-то средним между сатаной и дьяволом — все с бородами, длинными волосами, вооруженные огромными ножами, не щадящие ни детей, ни жен-щин. Ясно, что после таких жутких рассказов, ежедневно передающихся по радио, немецкое население при приближении наших войск к границе Восточной Пруссии, бросая все, стремительно двинулось к Кенигсбергу. Те, кто побогаче, эвакуировались на пароходах в собственно Германию, а победнее селились в пригородных районах Кенигсберга и ожидали «ка-рающей десницы» Красной Армии.

Поздней январской ночью, немного отдохнув после боя в старинном замке сбежавшего барона и подивившись обилию рогов и клыков различного зверья, украшавших многочисленные апартаменты этого богатого поместья, наш полк двинулся далее на запад. На нашем пути лежал какой-то насе-ленный пункт, который нам необходимо было захватить стремительным броском. Я не буду описывать эту ночную баталию. Проведена она была классически, а наша внезапная атака настолько ошеломила противника, что он почти без боя позорно бежал и частично сдался в плен.

Уже брезжило утро, когда я вместе с нашим начартом капитаном Егизаряном решил осмотреть только что взятое нашим полком селение. К нашему удивлению, этот населенный пункт, в отличие от того, что мы видели раньше (фольварки, замки, небольшие провинциальные городки), оказался очень похожим на наше старое русское село. Те же приземистые деревянные дома, разбросанные довольно беспорядочно по единственной и кривой улице, на пригорке, вместо нашей православной церкви — кирха и... даже приятные глазу русского человека посаженные вдоль дороги березы.

Пока мы обсуждали с капитаном различные варианты истории воз-никновения этого селения, к нам подбежал один из солдат и таинственно доложил: «Товарищ гвардии майор, здесь полным-полно цивильных нем-цев». Мы с капитаном недоуменно переглянулись, а потом сразу догадались: эвакуироваться жителям помешала наша внезапная атака...

«Где же они?»— спросили мы. «Да в каждой избе. Запрятались по под-валам и боятся выглянуть. Вот чудаки, — обиженно добавил солдат, — что мы, фашисты, что ли? Понимаем, что к чему: знаем — стариков и женщин обижать нельзя».

Подолгу службы в многочисленные обязанности политработника Красной армии входила и работа с местным населением, а кроме того, признаться, нам хотелось поговорить с этими впервые встретившимися немцами, запуганными геббельсовской пропагандой. Вот почему, не раздумывая, мы сразу вошли в ближайший дом. Там было темно и безлюдно. Окна, задрапированные на случай воздушной тревоги, чуть-чуть пропускали дневной свет. В комнате царил обычный беспорядок, свойственный, должно быть, людям всех наций, попавшим в беду во время войны. В углу стоял стол с остатками еды, а на нем лакомилась обычная домашняя, очень худая кошка, даже не пошевелившаяся при появлении незнакомых людей. Постепенно освоившись с темнотой, мы с капитаном уселись в углу и стали ждать. Сопровождающий нас солдат слазил в подвал, сбегал на чердак и лишь только потом догадался открыть дверь в соседнюю комнату. Там также было темно, но мы, уже привыкшие к полумраку, сразу заметили женщин с детьми. Все они стояли, плотно сбившись в кучку. Некоторые немки крепко прижимали к себе детей и с ужасом смотрели на нас — «завоевателей». А у «завоевателей», надо прямо сказать, вид был далеко не привлекательный. Мы были в полушубках, валенках и с настоящими гвардейскими усами. После беспрерывных ночных маршей нам не всегда удавалось и побриться.

«Слушай, капитан, — обратился я к Егизаряну, — нам нужно как-то разряжать эту обстановку. Ведь совершенно ясно, что они нас боятся». — «Черт знает, что это такое, — со свойственной южанам горячностью сказал капитан. — Что мы звери, что ли?»

Однако вскоре, после применения небогатого запаса немецких слов и наших добродушных улыбок, мы заметили, что лед стал таять. Восполь-зовавшись такой переменой, Егизарян совершенно осмелел и стал манить к себе мальчика, стоящего рядом с матерью. И вдруг наступила тишина. Все женщины молча стали смотреть на мать, а та с окаменевшим лицом, судорожно прижав малыша к себе, не знала, что делать. Должно быть, ей действительно было очень страшно. А Егизарян? Он продолжал сидеть с протянутыми к ребенку руками и ждал. Я хорошо понимал его, нашего весельчака и храбреца с добрым сердцем воина. Где-то в далекой солнечной Армении жила его жена с сыном, которого он страстно любил. Каждое свободное время, в паузах между боями, он подолгу мог рассказывать о своем смуглом мальчугане. Эх, истосковался же ты, брат, по детям, подумал я, видя, как ласково посматривает он на немецкого мальчугана. А мать, подбадриваемая своими соседками, вдруг решилась и потихоньку стала подталкивать своего сынишку вперед. Вот он уж на коленях у счастливого Егизаряна и с удовольствием уплетает шоколадку, добытую из недр капитанского полушубка. Контакт между нами и представительницами мирного населения был налажен. Немецкие женщины вдруг шумно заговорили, умильно закачали головами, а счастливая мать не могла наглядеться на своего сынишку, что-то лепетавшего Егизаряну на своем языке.

Однако эти счастливые минуты продолжались недолго.

За окнами послышались характерные звуки немецких самолетов, и все мы поспешили к выходу на двор, где неподалеку разместился бункер, ис-пользуемый населением во время воздушных налетов. Из дома я выходил последним и видел, как женщины уже добежали до бункера, а Егизарян с ребенком на руках был на полпути к нему. Вдруг раздался страшный свист бомбы. Падая, я заметил, как Егизарян, спасая жизнь ребенка, накрыл его своим телом. Когда рассеялся дым, мы все подбежали к нему. Ребенок был жив и невредим, а Егизарян, превозмогая боль (он был ранен осколком), улыбался, говорил немецким женщинам: «Ну вот, теперь-то мы познако-мились по-настоящему, по-гвардейски...»

Вечером наш полк продолжал свой путь вперед, к Кенигсбергу. Я стоял около повозки, которая должна отвезти раненого капитана в медсанбат, и видел, как приветливо прощались с Егизаряном наши новые знакомые. А мать спасенного ребенка совала ему в руки какой-то узелок и все время твердила: «Данке зер, капитан. Данке зер!»

В ее глазах уже не было того ужаса, какой мы видели утром, наоборот, они светились благодарностью и любовью. Повозка тронулась, а она все еще стояла и долго, долго махала ей вслед рукой.

* Капитан Егизарян погиб в апреле 1945 г. от осколка мины, которая повредила ему сонную артерию. Это произошло за несколько часов до завершения Восточно-Прусской операции. См.: Д. 20. Л. 104.