Дорогая редакция!

Мой отец — инвалид войны II группы Сибиряков Макар Никандрович. После госпиталя в 1941 году пришел домой, вернее, был привезен, так как остался без ноги. Мы, бывало, любили слушать его фронтовые рассказы. Один из рассказов особенно врезался мне в память. Речь шла о машинисте, который взялся за почти невозможное: вывести из-под носа у немцев всех раненых, прикованных к постелям, и других. Отец не называл его имени, но очень чтил его до самой смерти. Умер он от последствий ранений в 1949 г.

Если жив тот машинист, то пусть вспомнит об одном из своих подвигов на Орловской дуге и знает, что о нем помнят люди.

Город Орел спешно эвакуировался. Слово «окружение» поражало слух, словно скрежет о железо. У здания вокзала было непривычно тихо и пусто.

Служебные помещения выглядели так, будто их подготовили на слом. Ворвавшийся в разбитые стекла окон и дверей ветер гонял по полу множество ненужных бумажек. Гнетуще настороженная тишина нередко нарушалась хныканьем ребенка. В зале ожидания рядом с буфетной стойкой расположились несколько матерей с детьми. На узлах и сдвинутых вплотную диванах спали малыши. Спали безмятежно, далекие ото всех тревог и забот. Не успевшие по разным причинам уехать семьи теснились подальше от сквозняков.

Но вот зал ожил. В распахнутые двери вносили раненых. Уложили на полу. Сестры куда-то торопливо ушли, попросив женщин приглядеть за ранеными.

«Куда ж это они, робята», — поющим голосом спрашивал обритый солдат с гладким и потным, словно намазанным жиром, лицом. Его глаза растерянно перебегали с одного лица на другое. «Пошел к черту, не вой», — морщась от боли, закричал вне себя раненый в обе ноги лейтенант.

Возле них появились женщины, деля между детьми и ими то последнее, что оставалось от прошлой мирной, уютной жизни.

Вдруг в темноте послышались осторожные шаги. Все притихли. В помещение вошли трое. Послышалась русская речь. Двое красноармейцев и лейтенант приближались к раненым. Отдали честь. Взмах ладони одного насторожил раненого лейтенанта. «Неужели? Не верится». Между тем вошедшие подошли к лейтенанту. Один поправил изголовье, другой угостил папиросой «Беломор». Потому, как вошедший в форме лейтенанта, выдернул подушку из-под спящего мальчика, лейтенант понял — под советской формой враг. Подушка, подложенная ему под голову, казалась камнем. Разговора солдатского не получилось. И на вопросы «какой части», «где ранены» все отмалчивались. Без умолку болтал лишь парень, которого считали замкнутым. Не обращая внимания на вошедших, он принялся рассказывать, как к одной вдове черти в трубу летали, и при этом громко хохотал, сменяя одну историю другой.

«Плохи наши дела, — хмуро сказал лейтенант после того, как пришельцы ушли. — Теперь жди с минуты на минуту».

«Сюда б пулемет», — помечтал кто-то в ответ.

В это время в темноте замелькали белые халаты. «Скорее, родненькие! Скорее! Паровоз подогнан. Дядька хороший попался. Сказал — прорвемся. Мамаши, не отставайте!». Минуты, и зал опустел.

Тихо тронулся паровоз. Словно крался в темноте. Удастся ли про-скочить. Все напряженно ждали. Тишина. Только колеса постукивали. Туки-тук! Туки-тук. Приближается семафор. Не слышно сигналов. Но вот быстрее замелькали темные силуэты строений. Вдруг сильно встряхнуло — это паровоз вырвался вперед и помчался в ночь, убегая с двумя вагонами. Колеса стучат теперь часто-часто: «Не догнать, не догнать, не догнать».

Сестры и няни плакали. Они были совсем девчонки. Где-то позади ухали запоздалые разрывы.