Август 1941 года — на «большой земле» идут тяжелые бои. С болью в душе под напором превосходящих сил противника отступают наши части. А далеко за линией фронта с балтийского острова совершаются бомбежки вражеских городов и коммуникаций.

В районе Кейгуста на острове Эзель смешанные лиственно-хвойные леса. Шумит в листьях ветер. В лесу укрыт наш аэродром. Кружат над лесом и полянами фашистские самолеты. Выискивают наших, но не находят, и это бесит гитлеровцев. Они знают, что где-то здесь воздушные силы, которые неожиданно появляются и как снег на голову обрушиваются на военные объекты Германии.

Обманутые говорильней Геббельса в Берлине газеты хвастливо болтали о разбитой советской авиации.

Рокот моторов...

Сытые бюргеры и ухом не ведут. Очевидно, свои, ведь не могут же русские... В России давно нет никакой авиации. А наши дальние бомбар-дировщики выбирают цели. Летят прокламации, бомбы. Начались взрывы, пожары. Противовоздушная оборона открывает огонь, но самолеты раз-вернулись и пошли дальше курсом на Кельн, Гамбург, Штеттин и другие объекты.

Наутро ошарашенным немцам подсунули очередную геббельсовскую стряпню — англичане-де налетели на нас. Однако шила в мешке даже Геббельсу утаить не удалось. Интенсивные налеты нашей авиации, столь неожиданные для гитлеровцев, остудили их пыл, сбили спесь и заносчи-вость. Немцы стали применять светомаскировку, и освещенный прежде Берлин теперь погрузился во мрак, а при малейшей шуме моторов начи-налась паника.

Не имея возможности с воздуха обнаружить наши самолеты, враг стал прибегать к различным хитростям, засылая шпионов и диверсантов. Поэтому, кроме средств активной защиты укрытого аэродрома, его охрану вел отряд береговой обороны Балтийского района (БОБРа).

Ночью как-то вскоре после очередных бомбежек вражеских комму-никаций меня вызвал начальник штаба БОБРа подполковник Охтинский.

«Ну как, не выспался, старик?» — спросил начальник штаба.

«Да, как и вы, — полушутя ответил я. — Но нынче поспал минут 30-40».

«А кто помешал? Немцы. Бомбили и чуть блиндаж над самой головой не пробили. Но самое интересное, что я не слышал бомбежки. Разбудил меня ваш посыльный».

«Ну и ну. Хороший у тебя сон, но знаешь что, — продолжал начальник штаба, — доспать не придется. Надо срочно заняться Кейгустовскими лесами. Есть сведения, что там должны появиться «гости». Так вот, слушай... Такова обстановка и такова твоя задача», — закончил он, рассказав мне все подробности.

В ту же ночь истребительный отряд вышел в лес. Шли, соблюдая осмотрительность, так как в лесах бродили вооруженные выродки из «кайцели-тов» (профашистская организация в буржуазной Эстонии).

Я хорошо понимал настроение отряда, куда уже успели попасть и но-вички, не нюхавшие пороха. Поэтому держался около тех, кто чувствовал себя менее уверенно.

Вдруг тишину разорвал треск автоматной очереди. Перекатами разнеслось эхо. Молодой солдат, бывший гармонист колхоза, шедший рядом со мной, неожиданно рванулся вопреки команде. Я его схватил за руку.

«Нервы, что ли, шалят, тов. Петухов? От пули в кусты не сбежишь».

«Виноват. Это с непривычки», — смущенно проговорил солдат и, как бы стряхнув с себя оцепенение, двинулся вперед.

Быстро прочесали лес и после непродолжительной перестрелки, за-брав притаившихся «кайцелитов», пошли к аэродрому. Отряд разбили по секторам. Я с одной группой солдат и матросов просидел остаток ночи в лесу. Но в эту ночь ничего больше не случилось.

На следующий вечер над лесом появился одинокий вражеский самолет. Он кружился недолго и был хорошо заметен на фоне заходящего солнца. Десятки глаз бойцов-истребителей напряженно следили за ним. От самолета отделилась темная точка, стремительно пошла вниз и скоро исчезла. Что это? Может быть, какому-то гитлеровцу сброшена рация? Или что-нибудь другое? А может, и парашютист?

Сектор наблюдения, где спускался парашют, очень зарос густым кустарником и ельником. Пришлось дополнительно послать людей для усиления наблюдения за местностью и устройства засады. Была поставлена задача: не обнаруживать себя и взять без шума незваного гостя.

Тем временем парашютист, подобрав стропы, начал не спеша складывать и маскировать парашют в кустах, потом настороженно огляделся и пошел. Пройдя немного, он поправил на себе сумку и автомат и продолжал идти. Поравнявшись с кустами у засады, он неожиданно упал и, как бы схваченный клещами, потерял дар речи, он весь трясся и мычал.

Его заметил и схватил в предутреннем сумраке старшина отряда Зотов В.К., бывший шахтер Донбасса. Видимо, помогла профессиональная привычка шахтера к полумраку. И, доставив его ко мне, сказал: «Что-то никакого вида "завоевателя". Просто мразь фашистская. Я его прижал, а он и того...»

С помощью переводчика Куйста В. тут же в лесу начал его допрашивать. Придя в себя, он пытался изобразить насильно завербованного: плакал и просил пощады. Но перекрестными вопросами его изобличили. Он размяк, поник головой и начал подробно рассказывать о разведывательной группе немцев и также добавил, что он должен получить собранные сведения от связного и передать их по рации. Взяв несколько солдат и матросов, мы отправились к месту предполагавшейся встречи. Днем мы там огляделись, изучили обстановку и залегли в густых кустах.

Матрос Петунии, бывший тракторист колхоза, в котором работал Пе-тухов, лежа вместе с ним, негромко заговорил: «Сергей! Веселая душа. Вот ты все молчишь, а я гляжу на лес, и он меня растревожил. Ты помнишь, какой у нас лес? Как в свободное время ходил с Галей гулять? Не тебе рассказывать, какая она, как она работает, поет! Думал: "Кончу осенью службу и поженимся". Ведь она меня ждет. А теперь вот война, да и когда она кончится. Уцелеешь ли после всех этих охот по лесам, да и вообще?..» — «Конечно, плохо, что война, но сейчас нам нужно думать не только о себе, а об общем несчастье, обо всех людях». — «Да, это я понимаю. Но ты пойми: лес увидел, вспомнил, что сегодня воскресенье, Галю — и все это меня растревожило». — «Я вроде меньше тебя служу, привыкаю, и вроде ничего становится. Привыкай к чужому лесу. Видно, придется еще не раз прогулки за дичью совершать, да только без невесты».

Их шепот прервал лежащий за сосной солдат: «Покурить бы, что ли?» Но находившийся недалеко старшина Зотов негромко, но четко сказал: «Не курить, не двигаться, не спать. Нужно перехитрить врага. Следите лучше за своим сектором наблюдения», а сам взглянул на меня и стал рассматривать, как змеится лесная тропа, по которой пробежал какой-то зверек.

Наступившая ночь не приносит никаких изменений. По-прежнему все неподвижно лежат на своих местах. Перед рассветом становится сыро, прохладно. Проникающие лучи восходящего солнца обогревают лежащих, и они начинают чувствовать себя лучше.

Кое-где слышен, скорее заметен по губам шепот, но утренний щебет птиц заглушает его. Петунии, подтянувшись к Петухову, говорит: «Я бы тебе письмо прочитал от Гали, да только сейчас нельзя нам отвлекаться. Я его ношу, поверь, с комсомольским билетом. Ответить ей не успел. Ты вот видел, как забрали автоматчиков. Если дадут очередь из леса, со мною... — запнулся, достал письмо, — напиши». — «А ты чего это раскис? Подожди, закончим свое дело, как с теми автоматчиками, тогда почитаем и напишем. Раз говоришь, что носишь письмо с комсомольским билетом, значит, действуй, как комсомолец, и не будь киселем». Другие, лежа неподалеку друг от друга, начинают высказывать сомнения: «Стоит ли ждать? Не обманул ли немецкий парашютист?»

Эти сомнения начинаю читать в глазах лежащих и рассеянно смотря-щих в глубь леса. Вот уже третьи сутки безрезультатно поглядываем на неподвижные кусты, залитые то солнечным светом, то неверным сиянием луны. Я тихонько говорю: «Передавайте всем: будем дожидаться связного. Пробудем столько времени, чтобы окончательно убедиться в том, что пленный нас обманул. Но этого не должно быть». Бойцы молча принимают эти слова.

Пошли четвертые сутки напряженного ожидания. В лесу по-прежнему совсем по-мирному пахло грибами и прелой листвой. В верхушках елей, сосен и берез играет ветер. Сомнение закрадывается и мою душу: «Может, уйти? А вдруг после того, как мы уйдем, появится враг? А может, оставить тут человека три, а остальных отправить на командный пункт в г. Куресаре (ныне Кингисепп). Но чем меньше людей будет здесь, тем больше шансов у связного пройти незамеченным. Может быть, он уже был здесь и видел засаду?»

Тревожные мысли набегают волнами, в висках стучат маленькие молоточки. Мне становится то жарко, то холодно.

Наступает еще одна ночь. Принесет ли она нам что-либо новое? Я решаю, что это будет последняя. Если она пройдет впустую, надо опять взяться за парашютиста. Время переваливает за полночь. Вдруг раздается легкий шорох. Зверь или птица? Шорох повторился. Вот он ближе. Собственное сердце стучит так, что, кажется, его слышно на весь лес. Хочется зажать его в руке и немного утихомирить.

Вот между деревьями мелькнула ясно видимая тень, силуэт человека, совсем не похожего на фашистского агента, а скорее на советского активиста в красноармейских брюках, стеганке. Маскировка или ошибка? Может это действительно наш человек? Какой-нибудь рыбак из Рахикюле или Кихельконы? Сомнение охватывает меня, но всего на какое-то мгно-вение. Кто бы это ни был, его надо взять немедленно. А человек идет как ни в чем не бывало, по-хозяйски, как будто за грибами или за хворостом. Я даю условный знак рукой. Бойцы Петунии, Петухов и старшина Зотов бесшумно подползают к тропе, по которой идет человек. Когда он порав-нялся с ними, они мгновенно свалили его на землю, заткнули рот кляпом и разоружили.

Ошибки не было. Это был тот, кого мы ждали. Из отряда была выделена группа для задержания связанных с ним лиц.

А на аэродроме идет обычная жизнь: техники осматривают моторы, грузят бомбы, проверяют вооружение, заправляют самолеты горючим. Штурманы, лежа на зеленом ковре травы, изучают новые маршруты, кото-рые дают командование полка Преображенского (ныне Героя Советского Союза) и руководящие операциями, прибывшие из Москвы генерал (ныне маршал) Жаворонков и летчик В. Коккинаки.

Все идет нормально, врагу не удается помешать. Ночью самолеты опять взмывают в небо и идут курсом на Запад.

Несмотря ни на что, мы живем и действуем.