1.
Про гибель Василия Михайловича братья Фомины узнали от жителей своего поселка. Александр бегал к Игнату Павловичу Сапожникову дочку на этот раз он не видел. Старик посоветовал ему расклеить на городских улицах новые листовки: в них говорилось — подпольный горком живет, пусть погибли товарищи, но Красная Армия скоро вернётся в Шахты, фашисты найдут смерть на русской земле! Две ночи Александр и Женька переписывали эти листовки. Расклеивать их по городу, на станции, в поселке помогал друзьям Василек Капустин. Более сотни листовок удалось ребятам оставить на заборах, на немецких машинах. Если бы отыскали побольше ученических тетрадей, могли бы выпустить и двести «белых голубей». Что же дальше? С кем можно обдумать положение в городе? Василий Михайлович сброшен в Красинский шурф. Поселковые женщины видели, как погиб Евлахов: они собирали уголь на старом терриконе. «Шахтеры будут жить!» — крикнул Василий Михайлович перед своей смертью
— Мы должны отомстить за Евлахова. За наших шахтеров,— сказал Александр своим друзьям.
В здании поселковой школы теперь разместились немцы. Ребята знали там каждый вход и выход. После возвращения из города Александр предложил спалить школу, чтобы ночью никто из немцев не смог выскочить на улицу. Об этом договорились в старой водонапорной башне. Подготовили бутылки с бензином, спички, мотки пакли. Женька ходил в разведку, выследил, когда немцы ложатся на покой. С вечера школу охраняют двое часовых. Учительская пустует. Немцы боятся спать на первом этаже. Если открыть нижнее окно, никто и не заметит появления ребят в школе.
Уже с вечера Александр, Женька и Василек пошли в засаду.
— А жалко мне школу, братва... Война кончится, где мы будем учиться? — высказал сомнение Женька. Сегодня он считал себя равным среди равных. Из разведки Женька принес банку варенья, буханку хлеба и, довольный своей удачей, по-хозяйски угощал ребят вкусным трофеем.
— Немцы загадили школу. Новую построим,— одернул приятеля Василек.— Небось поджилки трясутся?
— Глупый ты...
— А ты умный? Струсил, так и скажи. А то — школу ему жалко...
Короткий ребячий спор не понравился Александру Он хотел сразу же отправить Женьку домой, но смолчал. Ему и самому было тягостно поджигать родную школу. Но там — немцы.
— Не кипятись, Василек,— вступился за брата Александр.— Школу мы завсегда сумеем спалить. Если потребуется... Важно уничтожить побольше немцев.— И после недолгого раздумья закончил свою мысль:—Проберемся без бутылок в школу. Возьмем у немцев автоматы и... полыхнем фрицев. Они и глазом не моргнут. Сонных перебьем. И школа останется целой, и немцам капут устроим.
— Вот это дело! — обрадовался Женька словам старшего брата.— Я согласен...
— Еще твоего согласия недоставало,— строго одернул Женьку Александр.— Твое мнение, Василек?
— Ты — главный. Если сказал — значит, я тоже согласен.
На этом и порешили. Бутылки с бензином, паклю оставили на месте. Спички все же Александр взял с собою, когда выходили из подвала башни.
Женьку послали вперед. Лучше него никто не смог бы открыть стамеской окно нижнего этажа. Александр и Василек залегли около школьной ограды. Ждать пришлось недолго. Условный кашель Женьки вскоре отозвался в густой, заснеженной посадке кустарника.
— Полный порядок, Саня...
— Тише ты, дурень...
Немцев не оказалось в классной комнате. Сначала Женька, за ним Василек, потом Александр влезли в окно. Тихо прикрыли за собой широкую раму. В пустой комнате хотели было отсидеться до полуночи. Но тревожная неизвестность не давала покоя
— Надо топать наверх,—шепнул ребятам Александр.
Он сам решил открыть дверь стамеской. Ребята притихли. Александр отыскал около замочной скважины узкий просвет. Ловко поддел стамеской, и против всякого ожидания — дверь распахнулась. Даже не скрипнула.
В коридоре было тихо. Сонное спокойствие властвовало на всем первом этаже. Кошачьими шагами ребята проследовали к лестнице. Всюду — тихо. Все будто бы вымерло.
Александр впереди. За ним — Женька и Василек. Лестничная площадка второго этажа была завалена какой-то рухлядью. В темноте Женька наскочил на перевернутую парту.
Вдруг коридорная дверь широко открылась, и в глаза ударил яркий сноп света.
— Хальт!
Это был немец. С автоматом. Людские голоса мгновенно заполнили весь коридор. Немцы бежали снизу. Они громко кричали. Яркий свет метался по всей лестничной клетке.
На Александра уже навалился какой-то немец. Женька хотел было шмыгнуть в сторону, но его схватили. Василек не успел выглянуть из-за парты, как оказался между тремя немцами
Все произошло очень быстро. В одну секунду.
— Партизаны? —крикнул на Александра лысый немец.
— Мы школьники... Мы голодные...
— Зачем ночью пришел?
— Днем сюда не пускают... Нам хлеба... — заплакал Женька.
Немец ударил кулаком Александра.
— Ты партизан?
— Я голодный. Хлеба...
— Взять! — приказал лысый. И пока он злобно кричал на своем непонятном языке, немцы успели ребятам связать руки веревками. Всех троих повели под автоматами в учительскую.
— Днем разберемся! Вы есть партизаны.
— Да мы же... школьники. Здесь грамоте обучались,— настаивал Александр. В ответ немец рванул его за уши.
— Партизан. Стрелять утром буду,— опять пригрозил немец. Он снял с ребят капелюхи и, чертыхаясь, покинул учительскую.
Замок щелкнул в двери. По коридору еще долго стучали каблуками немцы. Они горланили на улице, бегали вокруг здания школы. А через полчаса — все стихло. И было слышно, как ветер свистел за окнами.
— Вы живые, хлопцы? Где вы?—первым отозвался Александр.
— Руки больно... — Он узнал надломленный голос младшего брата.
— Я здеся...— шепнул из угла Василек.
— Подползайте ко мне... Ребята...
Сколько раз Александру доводилось бывать в учительской! Раньше здесь стояли два дивана, столы, книжные шкафы, стулья, на стенах висели картины, плакаты, географические карты. Он заходил, бывало, в учительскую с каким-то затаенным волнением. Теперь длинная комната выглядела пустой и неприветливой. В темноте можно разглядеть облупленные стены, на полу валялись пустые бутылки. И разве думалось прежде, что ему доведется сидеть на этом холодном полу, с выкрученными за спину руками?
— Перестреляют нас, братушка,— в испуге шепнул Женька.
— До смерти далеко. Нюни не распускай. Раз пошел с нами, значит, держись поближе...
В тихом голосе Александра слышались уверенность и спокойствие. Дождавшись Василька, он сказал:
— К утру мы смотается отсюда... А ну-ка, Василек, попробуй развязать зубами мою веревку. — И повернулся на живот.
Василек долго сопел, тянул на себя узлы. Было слышно, как за дверью шаркали сапоги часового.
— Без капелюхи я замерзну на дворе,— признался брату Женька. Он уже поверил, что руки будут развязаны. Но Василек никак не мог управиться с тугим узлом.
— Ты послюнявь, послюнявь бечевку... грызи ее...— наставлял приятеля Александр.
Долгая возня с веревкой могла выдать ребят. Женьке приказали плакать. Тот вернулся к двери и начал слезно упрашивать часового отпустить его домой. Размеренный стук солдатских каблуков то затихал, то вновь подступал к учительской. На детский плач немец не обращал внимания.
Наконец-то веревка Александра ослабла. Он освободил руки . Сразу же принялся развязывать Василька.
— Не оставляйте меня тута...— надрывно стонал под дверью Женька. Эта просьба относилась больше всего к ребятам. Он уже видел, как старший брат расправил руки.— Дяденька! Сжальтесь надо мною, — не переставал Женька упрашивать немца.
Его вскоре сменил Василек. Плакал он без причитаний, неумело. Только всхлипывал и легонько бился головой об дверь. Солдатские сапоги и на этот раз мерно отсчитывали шаги по коридору.
Женькин узелок был самым крепким. Александру никак не удавалось развязать брату руки. Тогда он вспомнил про спички. Подпалил веревку, и она вдруг ослабла.
У всех троих руки были свободны.
Василек громче принялся стучать головой под дверью. К нему подполз и Женька.
— Дяденька... от-пус-ти-те... Я к мамке хочу...— стонал Женька. А сам поспешил обнять дружка, чтобы тот понял: и его руки свободны!
Тем временем Александо уже орудовал стамеской около дальнего окна. Верхний шпингалет подался легко. Нижний заедало. То ли рама была прибита гвоздями, то ли крепкая замазка не отпускала его.
Но вдруг холодный ветер побежал по учительской — Александр распахнул окно. И Женька, и Василек увидели его черный силуэт на подоконнике.
— Да што мы будем немца упрашивать?—громко крикнул Василек и потянул за собою Женьку. — Утром разберемся.. Шагай, шагай, немец.
Это был сигнал Александру. Тот прыгнул вниз. Словно растаял в темноте. Женька настолько увлекся своим плачем — не заметил, как остался один под дверью. Василек уже стоял на подоконнике и размахивал ему руками, звал к себе.
— Ну, запомни... немец! Больше я тебя упрашивать не буду. Не хочешь отпускать меня и не надо!—крикнул Женька часовому.
Быстро вскочил на ноги. Морозный ветер бил в окно. Ребята уже выбирались из сугроба. Женька отчетливо видел внизу и брата, и Василька. Зажмурив глаза, он прыгнул с подоконника.
2.
Возвращаться домой было опасно. Если до утра немцы не кинутся в погоню, днем они весь поселок обшарят.
— Лучше уходить к нам, на хутор,— предложил Василек.— Моя тетка не заругает, она не злая...
До хутора Костикова было не так-то далеко. В летнюю пору братья незаметно пробегали два километра от горняцкого поселка и всегда считали Василька своим соседом. Но сейчас? Морозный февраль метет, бросает в лицо колючие охапки снега. Без капелюх можно обморозить лицо, уши. Крепкий ночной ветер не пощадит их в открытой степи. Отсиживаться до утра в - подвале водонапорной башни? Сюда тоже могут нагрянуть немцы.
— Твоя правда, Василек,— согласился старший Фомин.— В Костикове пересидим денек-другой. А там видно будет...
Александр снял с себя нательную рубаху. По-бабьи покрыл ею голову. Другим понравилась выдумка Александра. Теперь нечего было опасаться лютой февральской стужи! Степной ветер не обморозит уши. Женька грозился все же припомнить немцу за теплую отцовскую капелюху.
— Ты не шебарши, братка... дай-ка я тебя сам обмотаю. Ба-ба... Не умеешь платком покрыться,— беззлобно пристыдил его Александр.— Вот так надо, недотепа. Горло распустил, а простудишься —кому отвечать? Мне? И зачем ты с нами увязался?
— Ну, вот... Банку варенья вместе слопали, а теперь я третий лишний...— не стерпел Женька. Заботливость брата пришлась ему по душе. Понимал, что Александр сетует не на него — переживает за неудачный налет на школу. Разве он, Женька, иг хныкал под дверью? Немец поверил его плачу. Ходил с винтовкой и проворонил арестованных С одним Васильком братушка едва ли выбрался б из школы...
Догорал пугливый огонек свечки. В подвале было тихо, спокойно. Александр поделился с ребятами немецкими сигаретами, которые он держал на всякий случай. Вместе закурили. Широкие тени еще прыгали по кирпичной кладке, а через минуту и они растаяли, погасли.
— Вместе выйдем наружу...— приказывал Александр.— А потом пойдем цепочкой! Если что... врассыпную. Сбор на хуторе. — И первым притушил свою цигарку.
Для верности он положил за пазуху стамеску. Если нападут немцы, будет чем отбиваться. Женька должен был идти за старшим братом. Василек пойдет последним. На улице — не разговаривать. Встречаться на выгоне, у крайних поселковых домиков.
После подвальной теплоты Женька почувствовал неловкий озноб во всем теле. Короткая кацавейка грела плохо. Утопая в сугробах, он с трудом замечал перед собою высокую фигуру брата. Боялся потерять его след. Кругом заметало снегом.
За выгоном мело еще сильнее. Уже остались позади окраинные домики поселка. «Не дойду — замерзну»,— в испуге подумал Женька. Ему- вдруг стало страшно оттого, что он может оказаться один на один с этой кромешной темнотою.
— Ого-го-о-о! — в полную силу крикнул Женька.
Ребята шли рядом. Александр недовольно толкнул его в плечо. Схватил брата за руку, и они вместе перемахнули через высокий сугроб. Теперь надо было отыскать хуторскую дорогу. Василек советовал выходить к телеграфным столбам—по ним можно без ошибки добраться к хутору. Взявшись за руки, они уверенно пошли вперед.
К счастью, ближайший столб оказался шагах в двадцати. Здесь остановились. По железным сваям определили— телеграфная линия уходит вправо. Белые нити проводов словно обрывались у самых столбов и повисали в непроглядной темноте. Ветер свистел в проводах. Он падал откуда-то сверху, кружил под ногами, бил в лицо колючим снегом. У второго столба ребята вновь передохнули. И на этот раз внимательно присмотрелись к железным сваям — до самого Костикова эти сваи должны будут подпирать столбы с хуторской стороны. Василек первым объяснил свою примету. Его догадка подтвердилась, когда добрались до третьего столба. Теперь Александр и Женька пошли увереннее, смелее, не опасаясь того, что они могут сбиться с пути.
А ночная вьюга пуще прежнего разбушевалась в степи. Перед глазами вставали черные вихри, они подкатывались тяжелой волною, сбивали с ног. Сыпучий снег безжалостно бил в лицо. Смешанный с порывом морозного ветра, снег казался мелкой раскаленной дробью. В злобе, со свистом, кто-то бросал большими жменями эту белую дробь, обжигал ею щеки и не давал возможности перевести дыхание.
Как только дошли до десятого столба, Женька сразу упал в снег.
- Не могу... Саня. Силов моих нету...— взмолился он.— Вы идите, а я...
— Не дури. Тебя оставлять нельзя. Замерзнешь...— предупредил младшего братишку Александр.
— Теперь скоро...— бросился к нему Василек.
— Нет... Еще далеко Ноги отказываются...— не хотел подниматься с земли Женька.
Не раздумывая, Василек упал на него. Обхватил Женьку руками, затеял с ним свалку то ли от злобы, то ли от желания побороть хуторянина, Женька сразу подмял под себя парня. Уступить ему не согласился.
— Ты чего, дурень? — выставил он вперед свои кулаки.
— Сам такой...— облегченно вздохнул приятель.— Думаешь, драться с тобою буду? Согреть тебя хотел. Вот ты и вскочил на ноги...
— А я думал, ты взаправду бить меня собрался...Сдачу получишь...
Втроем посмеялись над хитростью Василька. Женька лишь спросил:
— К утру доберемся?
— Теперь скоро. По столбам дойдем,— с большей уверенностью крикнул Василек, увлекая за собою повеселевшего Женьку.
У двенадцатого столба опять задержались. Степь пошла балкой. В низине вьюга присмирела. Откуда-то издалека уже доносился простуженный лай хуторских собак.
— Я же говорил... Скоро дойдем. Ты слышишь, Женька?
— Это волки...— торопливо схватил тот рукав брата.
— Собаки брешут. От страха тебе всякое кажется...
— Правду говорю — волки...
— С дворовыми ошейниками,— рассмеялся Василек,— Тебя встречают... Эх ты, городская нюня. Ничего не понимаешь. А еще партизаном себя называешь...
— Ты потише. Расхрабрился... Видали таких!—недовольно отозвался Женька и побежал вперед.
3.
Через два дня, ранним утром, в Костиково прихромал на своем костыле Петька Титок. Ребята обрадовались поселковому жителю.
— Я так и знал. Раз на шахте вас нету, значит, здеся упрятались,— довольный встречей с друзьями, пояснил Титок.— В поселке вам объявляться никак нельзя. Ванька Бондарь всю полицию на ноги поднял. Немцы принесли в участок ваши капелюхи. Бондарь как посмотрел, сразу признал. В этих шапках, говорит, фоминовские ребята ходят. К вашему отцу прибежал... Где сыновья? А батька ничего не знает.
— Отца не забрали?
— Нет. Покеда дома. Но тебя, Сашка, Бондарь-полицай все одно пообещался бросить в кутузку. С этим бандитом, говорит, я сведу счеты.
— Руки коротки!—не стерпел Женька.— Мы сами с усами... Пускай придут наши, я сразу потребую от Бондаря свою капелюху.
— Далась она тебе... «Капелю-ху»!—передразнил его Василек.— В моей походишь... Расфасонился! Или не нравится чужая ушанка?— И, желая похвалиться перед ребятами. Василек показал братьям новые шапки, которые выпросил для них у соседей.
Петька Титок принес на хутор и более радостные вести. Немцев разбили под Сталинградом. Их взяли в котел, окружили и теперь несметными тысячами фрица гонят в плен. Для большей убедительности он достал из-за пазухи листок «Шахтинского вестника».
— Вы только, братва, почитайте.
— Брешешь?
— Не брешу. Весь поселок говорит об этом. Немцы в панике. Траурные повязки нацепили. Ходят как помешанные Может, поэтому и про вас забыли... У них теперича— своя забота.... Вот, слухайте...
Александр вскочил с лавки. Ему хотелось самому быстрее увидеть статейку, про которую говорил хромой Титок.
— «Последние известия с Восточного фронта», — еще не веря собственным глазам, прочитал Александр.— «Бои в Сталинграде окончены. Верная до последнего дыхания своей присяге 6-я армия под образцовым руководством генерал-фельдмаршала Паулюса была преодолена превосходящими силами противника и неблагоприятными обстоятельствами...» Вот как запели, гады! — вскрикнул Александр.— Капут свой почуяли...
— Ты читай...
— Читай, Сашок!
— «Теперь еще не время говорить о ходе операций, которые привели к этим тяжелым событиям, но одно можно сказать, что пожертвование этой армии не прошло даром». Ага! Вам, фрицы, ничего даром не пройдет!—громко ударил Александр ладонью по газетному листку.— Читаю дальше... Вы только послушайте, братки! «Много недель армия генерал-фельдмаршала Паулюса противостояла штурму шести советских армий и, окруженная со всех сторон, удерживала эту страшную массу, что дало возможность нашему командованию провести важнейшие для всего Восточного фронта мероприятия». Ага! «...дало возможность», «.. важнейшие мероприятия». По-другому забубнили, гады!—не унимался Александр.
— Еще читай!
— Давай, давай.
— Капут немцу! — вразнобой затараторили ребята. Александр и сам бы с радостью продолжал чтение, но сводка главной квартиры Гитлера заканчивалась на этом. Сколько немцев забрали русские в плен, где пролегает фронт, куда отступили фрицы — об этом «Шахтинский вестник» умалчивал. Против обыкновения сводка печаталась мелкими, едва заметными буковками. Раньше, бывало, мадам- редакторша перечисляла города, станции, которые захватывали фашисты у русских, а теперь эта самая мадам Е. Воинова словно воды в рот набрала, молчала. И без всяких подробностей было ясно — немцам пришел капут у волжских берегов.
— Я так думаю, ребята,— по-своему рассудил Александр,— эту самую сводку надо расклеить на городских заборах. От себя написать красным карандашом: «Наша берет!» Люди поймут. Мне один верный человек наказывал— надобно из каждой мелочи извлекать выгоду для нашего общего дела. А тут такое известие! Я скажу вам, настоящий праздник! Шахтеры должны знать про эту самую сводку. Они все поймут!
Мысль Александра понравилась ребятам. У Василька нашлась пара чистых тетрадок. Пока он бегал к соседке, чтобы выпросить у нее бумаги, братья Фомины успели переписать две сводки. Красный карандаш Александра украсил текст размашистыми, через всю страницу, буквами: «Наша берет!»
— Как, Василек? Красиво?—не переставал торжествовать Женька.
— Здорово! Я променял на ведро картошки еще две тетрадки да чистый блокнот у соседей выпросил. Тетка заругает меня, а вы — молчок.
Теперь за бумаги уселись втроем — Женька, Василек и хромой Петька. Всем писарям диктовал старший Фомин. Как бывало в школе, на классном диктанте, «учитель» расхаживал между столами, отчетливо произносил фразу, иной раз повторял последнее слово. А они — «ученики» — сопели над белыми листками. Разница была лишь в том, что Александр не журил хромого Петьку за кляксу, которую тот успел посадить на первой же строчке, разрешил Титку писать дальше, чтобы он не задерживал общего диктанта
Не прошло и десяти минут, как три сводки уже откладывались в сторону. Пока ребята готовились к новому «заходу», Александр писал на каждом листке свои красные буквы: «Наша берет!» «Наша берет!» «Наша берет!»
Через какой-то час под рукой Александра уже выросла небольшая стопка готовых сводок. Первым пожаловался на усталость хромой Титок Взопрел и Женька. Как на грех, он сломал свой карандаш.
— На сегодня хватит,— отдал команду старший Фомин. — Расклеим днем, а ночью опять за работу. Ты, Петро, пойдешь в поселок, Женька и Василек — на шахты. У меня есть другое задание...
— А когда ж будем истреблять здешних фрицев? — недовольно посмотрел Женька на старшего брата.— Фронтовики бьют немцев, а мы... диктанты устраиваем?!
— Верно,— поддержал его хромой Титок.— На чердаке у меня автомат спрятан, две гранаты. Я за этим и пришел к вам. При нынешнем переполохе как раз бы и ударить. От вашей писанины у меня мозги сохнут. А в поселке штабная машина стоит. Может, там похлеще этой сводки документики достанем?
Горячность хромого Титка не понравилась Александру. В другой раз он бы обрушился и на младшего брата. Но перед уходом в город ему не хотелось ругаться с друзьями.
— Встретимся вечером у Титка. На чердаке,— сдержанно пояснил Александр.— Вернусь из города, тогда отдам приказ. А теперь каждый своим делом займется. Ясно?
Кому что делать до вечера — было понятно и без его строгих наставлений. А вот куда отправляется Александр? Об этом спрашивали и настороженный взгляд Василька, и сумрачные глаза Женьки.
— Дело у меня есть, ребята. В городе,— уже одеваясь, нехотя буркнул Александр.—За шапку спасибо, Василек. В чужой меня и не признают,— как бы желая перевести разговор на другое, улыбнулся Александр.
— К чеботарю дядьку Игнату небось бежишь?—догадался Женька.
— В типографию «Шахтинским вестником» буду торговать на базаре.. Зараз такое дело устрою фрицам! Аж ахнете... — Александр достал из кармана четвертную и показал деньги ребятам—На три десятка газет имеется у меня. Если бы еще полсотенную достать. А? Василек, Петька... Позычьте у соседей до вечера. С лихвой отдам. А?
Затея Александра, видно, пришлась по душе хромому Титку. Он еще не смог понять, на какое дело отправляется старший Фомин, но раз Сашка идет на базар, козыряет деньгами — значит, тут пахнет добрым магарычом. За Сашкой — не пропадет, старший Фомин умеет держать слово. Недолго раздумывая, хромой Титок протянул ему полусотенную бумажку.
— Если на толпе спиртику организуешь... расцелую. Уговор?
— Водки не принесу.— Александр искоса взглянул на хромого.— Без твоих денег управлюсь. Мы не пьяная компания...
Как ни упрашивал хромой Титок Александра, старший Фомин не взял у него денег. Василек пошарил в теткином комоде и отыскал там потертую четвертную.
— Мне теперь хватит. Значит, до вечера. Встретимся у Петьки...— распрощался со всеми Александр.
За недолгий час он успел пробежать степью. Солнечный день играл легким морозцем. Как только впереди показались окраинные домики родного поселка, свернул на соседнюю шахту. Ближним путем спустился к Грушевке.
За мостом удалось подговорить попутного шофера, и тот мигом домчал его до базарной площади.
Еще и раньше Александр посылал своих ребят скупать в типографии местную немецкую газету. Деньги давали ему дядя Микита, потом сапожник Игнат Павлович. Поначалу Александр и не понимал, для чего старики уничтожают «Шахтинский вестник». Каждая газетка стоит один рубль. В экспедиции за нее берут семьдесят копеек. На сотне газет можно заработать тридцать рублей. Он приносил к сапожнику пачку газет, Игнат Павлович просматривал ее и тут же сжигал. «Меньше фашистской грязи будет в городе»,— пояснил как-то сапожник. Александр рассказал потом об этом Евлахову, и Василий Михайлович дважды посылал его за «Шахтинским вестником». «В любой мелочи есть доброе дело»,— запомнил Александр слова Василия Михайловича.
Именно поэтому он и приказал ребятам размножить сегодняшнюю сводку из «Шахтинского вестника». Сам Василий Михайлович, будь он в живых, похвалил бы Александра за его затею. Ребята, видать, поначалу усомнились: когда переписывали холодовские, евлаховские листовки— тут все было ясно, понятно. Но сводка главной квартиры фюрера — уж не слишком ли увлекается Санька Жучок? А потом — ребята поняли, до десятого пота сопели над тетрадками. Всем понравилась красная строчка, которой украшал Александр листовки: «Наша берет!» Здорово!
В типографской экспедиции бывшего «Красного шахтера» ежился от мороза дряхлый старикашка. Он узнал бойкого продавца газет.
— Опять заглянул? Давно не бывал,— обрадовался экспедитор Александру.— Сколько тебе? Нонешних или вчерашних?
— Сегодняшний номер давайте. На две четвертных. Оптом!
— Разбогатеешь, купец, — ухмыльнулся старик.— Другие хлопцы на десятку возьмут газеток, а потом меня упрашивают... Я обратно товар не принимаю. Так по семь гривен и сдают на завертку. Никакого дохода нету...
— У меня возьмут. Все распродам! На хлеб заработаю нонче полтора червонца. Мигом... Уже бывал на базаре. Знаю, как орать надо! Петушиное слово имею...
— Ну, смотри не прокукарекай. Ежеле не распродашь, обратно не возьму...
Старик ловко отсчитал шестьдесят шесть экземпляров, свернул газеты трубкой. Александр получил полтинник сдачи. То ли из уважения к парню, то ли по стариковской доброте, экспедитор согласился продать в долг еще лишний десяток.
— Ты забегай, забегай, парень. Нонче базарный день. Как управишься, забегай еще... Другие не приходили. Ты первый...
— Благодарствую вам, папаша...
Типографская уборная была рядом. Александр заглянул туда, плотно прикрыл дверь. Красный карандаш он еще из хутора взял с собою. Знакомая сводка притаилась на первой странице. «Наша берет!» «Наша берет!» — оставлял Александр широкие, размашистые буквы на длинных столбцах отпечатанной сводки. Для верности добавлял три заглавные буквы — «ППП».
«Знай наших...» — мелькнуло в мыслях.
...Толкучка гудела. Здесь торговали и старыми сапогами, и пузатыми самоварами, и вяленой рыбой, и дегтем. и керосином, и дамским нижним бельем, и мужскими сорочками. Красные от мороза бабы-торговки исходили паром, держали над головами деревянные крестовины, завешанные разноцветными платьями. Какой-то усатый казак размахивал большими валенками, надетыми на руки, толкался из стороны в сторону. Морозный воздух гудел от мужских и бабьих голосов. Где-то вкусно пахло жареной картошкой. Бойкая молодайка расхваливала пирожки с рисом. Немцы шастали в толпе и предлагали по дешевке часы. Все кружилось в людском водовороте, гвалте и беспорядочном гуле. Александр пытался узнать хотя бы в одном торгаше городского жителя. Откуда, каким ветром занесло этих людей на базарную площадь? Каждый кричал, орал, толкал друг друга. Густая испарина кружила над головами.
— «Шахтинский вестник»! «Шахтинский вестник»! Покупайте свежую газету!—проталкиваясь между людьми, выкрикивал Александр. — «Шахтинский вестник»! Один целковый. Интерес рублевый!
Никто не обращал на него внимания.
— Да уходи ты отсюдова, мегера! Раскричался как ошалелый...— завопили бабы, когда Александр попытался разрезать локтями плотную стену торговок.
— «Шахтинский вестник»! «Шахтинский вестник»! Один целковый! Интерес рублевый! — бросился он кричать на другом конце базара.
Но и здесь ему не удалось продать ни одной газеты.
— Нападение лягушек на батайских хохлушек!—громче завопил Александр.— Читайте «Шахтинский вестник»! Нападение лягушек на батайских хохлушек!—довольный своей выдумкой, торжествовал он.
В толпе сразу «клюнуло». Десяток рублей удалось обменять на газеты. Уверенно растолкав локтями запотевшие спины, он кричал про лягушек и хохлушек в самом центре базара. И здесь продал больше десятка газет. Какой-то чернявый дядька сразу обратил внимание на красный карандаш, но газетки читать не стал. Надо было побыстрее управляться с распродажей.
— Зловещее ограбление сорного ящика! Читайте «Шахтинский вестник»! — размахивал Александр своим ходким товаром.— Нападение лягушек на батайских хохлушек! Зловещее ограбление сорного ящика! Читайте «Шахтинский вестник»!
Теперь «клевало» и на «сорный ящик», и на «лягушек», и на «батайских хохлушек». В какие-то пять минут Александр распродал все газеты.
— Читайте сводку Главной квартиры Гитлера! Читайте «Шахтинский вестник»!—торжествуя от собственной выдумки, размахивал Александр пустыми руками.
Где-то отозвался пронзительный свисток полицая. Людей словно качнуло в сторону. Александр с трудом выбрался на обочину дороги. Заметил пролом в дальнем заборе и мгновенно шмыгнул между досками.
4.
Чтобы скоротать время до вечера, он прошел к сапожнику Игнату Павловичу. Старик оказался дома. После базарной сутолоки было приятно распахнуть фуфайку, снять шапку, отогреть закоченевшие руки около жаркой печи.
— С новостями заглянул?—примостившись рядком, спросил гостя Игнат Павлович.— Небось слыхал про бои на Волге? А? Теперь-то недолго ждать...
Александру и самому хотелось побыстрее рассказать, как он торговал на базаре гитлеровской сводкой. Добрая стариковская улыбка осветила небритое лицо сапожника. Что-то знакомое угадывалось в его больших, утомленных глазах. Вот так же, по-отцовски вздергивает густыми ресницами Сашенька. Где она? Спросить об этом Игната Павловича — значит, выдать себя. Нет... Александр дождется своего часа. Теперь скоро... Еще не успеют отбушевать зимние стужи. Снег растает. И будет весна. «Недолго ждать», — так сказал Игнат Павлович, добрый человек. Он верит. В город придут наши. Будет весна. Потекут ручьи. Вешние воды забурлят в низинах Грушевки. И тогда он, Александр Фомин, все... обо всем расскажет дочке сапожника. Нет... сначала узнает отцовское мнение. Игнат Павлович не откажет. Он согласится. Ведь вместе с ним довелось пережить и вьюгу, и метели, и тревожные ночи, и гибель друзей-товарищей. А Тимофей Семенович Холодов так и не придет на их веселую свадьбу, не увидит Сашеньку в белом праздничном платье. Для других настанет весна... На свадьбу?.. К чему это я?.. Ведь у Сашеньки есть муж...
— Ты чего-то хмурый сегодня, парень?—невзначай оборвал сапожник мысли Александра.
— Замерз я...
— Может, чайком отогреешься?—захлопотал старик около печки.— Мать ушла с дочкой к родным. Я один. И не знаю, как угостить тебя...
— Спасибо, дядя Игнат... Я не голодный. Обогреюсь маленько и побегу на шахту. Ребята ждут.
От густого кулеша он все же не отказался. Здесь же, у печки, Игнат Павлович поставил перед ним скамейку, до краев налил в тарелку супу. Вместо хлеба угощал сухарями.
«Значит, Сашеньки нет дома. Она ушла с матерью. Жива, здорова. Это хорошо Все обойдется к лучшему...»
— Зря ваши отлучаются со двора,— заметил Александр после того, как опорожнил тарелку супу.— Немцы перестренут. Могут схватить. Молодых девчат они в Германию отправляют...
— Теперь немцам свои бы ноги унести,»—не согласился с ним Игнат Павлович. — После Сталинграда немцу несдобровать. Ты не дюже храбрись, парень... Знаю твою натуру. Сам в беду лезешь...
— Какой есть, дядя Игнат...— виновато согласился Александр. Его подмывало спросить о самом главном. — От своих с фронта никаких вестей не получали, Игнат Павлович? У дочки вашей мужик в армии?
— И сынок мой Василий воюет. Как ушли наши мужики из дому, ничего про них не слышно.
— Вернутся. Не горюйте. Всех не перебьют.
— Сам так думаю,— согласился Игнат Павлович.— А ты береги себя. На рожон не лезь. И за братишкой своим присматривай. Женька у тебя шустрый, горячая голова...
Задерживаться у сапожника теперь не хотелось. Руки отошли от мороза. Больше всего Александр не любил наставлений. Посиди у старика еще минут пять, и он начнет вдруг учить его уму-разуму. «Сам разберусь, что к чему...» — недовольно шмыгнул носом Александр. Если бы разговор пошел о деле — можно бы еще посидеть около печки. Но, как видно, Игнат Павлович не желает толковать с ним, хмурит брови и ни разу не спросит о делах на шахте. Нехотя упомянул, как на прошлой неделе его навестили товарищи из Ново-Азовки. «Значит, есть еще наши люди в городе. Они действуют»,— про себя подумал Александр
— Я пойду...— заторопился гость.—Благодарствую за угощение
Когда вышли во двор, Александр спросил:
— А дочка ваша будет завтра дома?
— Если возвернется с шахты, значит, будет...
— Я, может, забегу. Дело у меня к ней есть. Кое-что сказать ей надо...
— Заходи,— коротко распрощался с ним Игнат Павлович.
«В книжках все получается складно,— рассуждал Александр по дороге. Он свернул на Сенной переулок, быстрым шагом прошел мимо немецкого госпиталя.— Люди встречаются, у каждого есть думки. Они друг дружку понимают... А в жизни трудно разгадать человека. Неужели Сашенька не видит моего отношения к себе? Она внимательная, вежливая, а попробуй открыться ей, еще и обидится. Скажет — война... Нельзя сейчас думать о своем счастье. Может, она права? Завтра встречу ее и скажу... все, все объясню...»
Он вышел на заснеженный пустырь Забалочной улицы. Здесь было тихо, безлюдно. Между сугробами извивалась протоптанная дорожка. Еще третьего дня, наверное, на этом открытом ветрам пустыре лютовала метель. А сейчас высокие сугробы поблескивали в лучах предвечернего солнца. Казалось, что их обсыпали бертолетовой солью. Под ногами весело хрустел снег, схваченный легким морозцем.
Александр неспроста пошел глухими, безлюдными улочками. На Грушевском мосту с вечера дежурили немецкие патрули. Там могли встретиться и знакомые поселковые полицаи. А здесь, в низине балки, только слышался отдаленный лай дворовых собак Жители спозаранку закрывали окна своих хатенок тяжелыми ставнями.
Уже в темноте он перешел речку. Узкая тропка вывела его на бугор. Кругом — тихо. Солнце успело погаснуть, а на снегу еще долго отсвечивались розоватые искорки.
В мыслях было одно — как незамеченным прошмыгнуть между казармами своего поселка? Немцы едва ли его остановят. Могут встретиться полицаи. Вечером они окликают каждого прохожего. Попадись сейчас на глаза Ваньке Бондарю — тот непременно схватит его за шиворот и поведет в участок. Все припомнит ему этот злой человек - и побег из школы, и недавнюю ругань с полицаем, и отказ выходить на рытье окопов. С Бондарем-полицаем надо рассчитаться в самые ближайшие дни. Такую цепную собаку давным-давно следует прибрать к рукам.
На заснеженных улочках поселка было тихо, спокойно. Поначалу Александр хотел дождаться ночной темноты в подвале водонапорной башни Но потом решил идти прямо к ребятам. Они, конечно, уже собрались у хромого Титка на чердаке и ждут своего командира.
Друзья оказались в сборе. Василек первым доложил о том, как он расклеивал на шахте немецкие сводки. По рассказу Женьки выходило, что поселковые бабы только и говорят об этих сводках. Хромой Титок спросил про городские новости. Пришлось рассказать друзьям и про выдуманных «лягушек», и про «зловещее ограбление сорного ящика».
— У тебя все в рифму получается, Жучок,— одобрительным смехом встретил Василек рассказ Александра.— «Нападение лягушек на батайских хохлушек!» И придумал же... Здорово! Как поэт Беспощадный!
— Ну, вы... беспощадные олухи. Консервы жрать будете? Нонче одну фрицевскую полуторку мимоходом раскулачил. Могу угостить...— по-хозяйски предложил ребятам хромой Титок.
Есть не хотелось. Время было позднее, и тратить дорогие минуты на угощение хозяина чердака никто не согласился.
— Ты про какую машину говорил днем?—спросил Александр хромого Титка.
— Штабная. То ли «оппель-адмирал», то ли «шкода». Одним словом, легковая...
— Где?
— Около тетки Маруськи Мальцевой. Прямо под ее забором,— объяснил хромой Титок.— Рядом с теткой квартирует какой-то фельдфебель. К нему офицеры заехали, еще вчерась. Я все выследил.
Александр подумал. В штабной машине могут оказаться важные документы. Такие трофеи непременно пригодятся советским разведчикам. Если немцы побегут через город, надо подготовиться к встрече русских солдат. Немецкие бумаги дороже консервных банок хромого Титка.
— Решено. Приказ такой.— строго сказал Александр.— В разведку пойдет Женька. Оружие не брать с собою. Я и Василек ждем твоего сигнала, братушка. Петро остается в засаде с автоматом. Если что, прикроет нас огнем. Главное — достать, немецкие документы. Понятно?
— Все ясно...
— Полный порядок.
Втроем спустились по темной лестнице. На дворе — тихо. Ночной мороз схватил звенящей коркой высокие сугробы. Снег предательски хрустел под ногами. К счастью, луна скрылась за черными тучами. Женька бесшумно перелез через плетень и будто бы утонул в темноте.
Василек пробирался вслед за Александром. Где-то отозвались дворовые собаки. Захлебнувшись морозным воздухом, они мгновенно смолкли. Луна опять выглянула из-за лохматых туч. Ребятам пришлось отлежаться около забора. Когда по улице вновь поплыли черные тени облаков, Александр первым бросился к заснеженным посадкам кустарника. За ним — Василек.
Условным кашлем Женька подзывал к себе.
Часового не оказалось около машины. Она горбилась под широким брезентом. Чтобы удостовериться, охраняют ли немцы машину, ребята выждали несколько минут. Кругом — никого. Хрустящий снег выдал бы шаги часового.
Неразлучная стамеска и на этот раз пригодилась Александру. Он оставил ребят около забора, сам пополз к машине. Женька и не заметил, как старший брат скрылся под шатром брезента. Через минуту оттуда послышался торопливый скрежет. Он догадался: это Александр орудует стамеской, никак не может открыть ею дверцу машины. Без его помощи едва ли обойдется Жучок...
— Сюда, ребята...— вдруг послышалось из-за брезента.
Ноги сами оторвались от земли. Не помня себя, Женька в два прыжка оказался около машины. Александр уже открыл дверцу и сидел на месте шофера.
— Залезай, братва,— тихо шепнул друзьям Александр.— Тут тепло. Барахло разное. Чемоданы.
Заднее сиденье машины действительно было забито чемоданами. Под ногами затарахтела пустая бутылка.
— Драпают немцы,— понимающе определил Женька.— Возьмем ихние рундуки и домой...
— Здесь откроем...— послышался в темноте голос старшего брата.— Тряпки нам не нужны. Помните, зачем пришли...
Крайний чемодан пробили стамеской. Александр глубоко запустил руку, нащупал внутри чемодана какие-то шелестящие бумаги. «Деньги!» — мгновенно промелькнуло в голове. Нет, немецкие марки — узкие, коротенькие бумажки, а эти длинные, плотные. Пальцы отыскали тугой длинный сверток. Он никак не проходил в парусиновую дырку. «Карта... Штабная карта», — обрадовался Александр.
Когда вытащил из чемодана этот тугой сверток, свободно раскрыл его. Сомнений не могло быть — немецкие карты складываются подобно детским книжкам-картинкам. Они наклеены на шелковую материю. Довольный своей находкой, Александр поспешил засунуть карту за пазуху.
Второй чемодан оказался тяжелым, и его трудно было вытащить. Стамеска не сразу пробила твердую фанерную крышку.
Все получалось как нельзя лучше. Ребята успели набить карманы какими-то бумагами. Под рубахи засунули немецкое барахло.
Но вдруг неподалеку затарахтел мотоцикл. Он подкатил к воротам. Немцы побежали на крыльцо, неистово забарабанили в парадную дверь. Ребята притихли. Из дома выскочили солдаты. Старший немец кричал на них. Весь двор пришел в движение. Торопливые вспышки ручных фонариков бегали по крыльцу, выхватывали из темноты силуэты немцев.
Александр и не заметил, как тяжелый полог брезента слетел с машины.
— Партизан! Партизан! — в один голос закричали солдаты. Автоматная очередь разорвала ночную темень. Немцы упали в снег. Женька прыгнул из машины, но его схватили.
Бежать было поздно. И с левой, и с правой стороны машину окружили немцы. За стеклами поблескивали дула автоматов.
— Партизан! Выходи!
Василька вытащили из машины и бросили в снег, под ноги солдатам. Длинная рука схватила за воротник Александра, но он изловчился и ударил стамеской немца. Тот успел охнуть, придавил его своим грузным телом. Левая дверца мгновенно открылась за спиною и теперь уже нельзя было найти опоры. Чем-то тяжелым оглушили голову Александра, и он увидел только блеклые звезды на небе.
Все было кончено.
5.
Каким образом Александр очутился на мокрых досках пола, он не помнил. Руки обжигала тугая веревка. Кажется, совсем недавно на столе светилась керосиновая лампа. Теперь она погасла. Блеклый утренний свет падал на широкую темно-красную лужу, в которой лежал Александр. Он еще мог расслышать неистовый крик младшего брата. Поднял голову и увидел около стены Женьку. Тот стоял в нательном белье, босой. На полу были разбросаны бумаги. Где-то неподалеку хрипел Василек.
Немец крутил Женькины руки.
— Я хлебца хотел достать, дяденька. Не бей меня,— упрашивал кого-то голос братишки.
— Брешешь, сукин сын! Ты партизан! Живьем закопаю в землю. Признавайся...
Нет, это кричал на Женьку не старший немец. Кричал русский человек. Где-то, совсем недавно, Александр слышал его голос, наполненный злобой, ненавистью ко всему живому. Он не видел лица человека. Кожаный тулуп заслонял дневной свет, когда полицай переступал гулкими сапогами через распластанное на досках тело Александра.
— Не бей, дяденька... Иван Петрович! Мы же соседи. Вы знаете нас обоих... И папаньку моего знаете...— причитал около стенки братишка. Звонкий хлыст опять и опять свистел в воздухе, разрывал на Женькиных плечах остаток рубашки.
Александр не ошибся. Нет. Он вспомнил. Иваном Петровичем зовут полицая Бондаря. Это его злобный голос. Его кожаный тулуп. И сапоги. И плетка.
— Молчи, братушка!—из последних сил крикнул Александр.— Мы все вытерпим! Он, гад, захлебнется нашими кровями.
В эту секунду плетка засвистела над его головой, опять и опять обжигала спину.
— Очухался... Бандит! — вновь застучали каблуки полицая над телом Александра. Он уже не отличал одного удара от другого. Плетка стегала по лицу, по спине, будто бы рубила тело на мелкие части.
— Руссиш комса-комса...— доносился из угла смех немца.— Зер гут! Зер гут! Айне, цвай... Айне, цвай... Комса-комса...
Александр оторвал щеку от липкой доски и увидел, как немец размахнулся бутылкой над головой Василька. Звонкие стекла вмиг разлетелись в разные стороны. Капустин ахнул, и его лицо залилось кровью.
— Истину говорите, ваше благородие...— засмеялся Бондарь вслед за немцем.— Комса-комса... Все они комсомольцы. Убить их на месте, и концы в воду...
— Зер гут! Зер гут! Комса-комса...— не унимался немец, ковыляя пьяными ногами по комнате. Но вот он грузно опустился на скамейку, ударил кулаком по столу.— Я зольдат... Я стрелял комса-комса... На фронте. Ты — полицай... Здесь должен убивать... комса-комса...
Чьи-то руки подхватили Александра Рядом с ним стоял другой полицай. Бондарь приказывал ему развязать веревку. Сам опорожнил стакан и бросил его в Женьку. Младший брат успел отскочить в сторону. Видно, неловкая промашка обозлила полицая. Тот схватил Женьку за волосы и начал бить его головой о стенку. В злобе сорвал остаток рубашки на плечах мальчугана.
— Терпи, братка!—строго приказал Александр, когда и его поставили у стены, рядом с Женькой.
— Капелюху мою забрали... А теперь бьете?—не стерпел младший брат.— Я все припомню! И немцам, и тебе, Бондарь...
Между ними поставили Василька. Тот едва-едва держался на ногах. Полицай сорвал и с него нательную рубаху.
Теперь Александр признал, что они находятся в соседском доме. В окнах уже развиднелось. Весь пол комнаты был залит кровью. Там, где недавно лежал Василек, остались лохмотья. По всему полу были разбросаны ребячьи фуфайки, шапки, истоптанная бумага. Сам он стоял у простенка в одних штанах. Это наверняка квартира соседки Мальцевой. Рядом проживают другие соседи — Дорошенко. До своего дома — рукой подать. Там — мать, отец. Родители ничего не знают. И соседей он не видел. В комнате — лишь два полицая и немцы. Один. Другой. Третий. Перед его лицом, в нескольких шагах сверкают дула пистолетов.
— Это ты, стервец, продавал газеты на базаре? — размахивал Бондарь кулаками перед лицом Александра.— Ты писал красным карандашом?
— Я.
— Всех убью! И отца, и мать. Всех партизаиов изничтожу.
— Отца нашего не трогай,---бросил Александр в сторону полицая.— Мы умрем и ничего тебе не скажем, Бондарь! А мамку с батькой не трогай. Слышишь? —Он сильнее сжал руку младшего брата.
— Все слышу!—отмахнулся пистолетом Бондарь.— Найду конец и вашим родителям. А поначалу с вами рассчитаюсь. А ну... выходи на улицу.
Василька пришлось вести под руки. Женька еще крепился. Он твердо стоял на ногах.
— Бежим. Санек...— шепнул он брату, когда они вместе переступили порог. Утренний мороз обжег босые ноги, оголенные плечи. Женька с опаской задержался на крыльце.— Бежим...
— Не уйдешь, малец!—отозвался рядом злобный голос полицая. Младшему брату Бондарь скрутил руки за спину и уже не отпускал его от себя.
Александр успел подставить ногу второму полицаю. Тот поскользнулся и упал в снег. Немцы крепко схватили Александра у самой изгороди.
— Беги! Беги, Санек! — вырвался Женька из рук полицая. Он кричал, еще надеясь освободиться. Бондарь свалил его в сугроб. Выхватил из плетня длинную палку и оглушил ею Женьку.
Самая счастливая минута была потеряна. Когда Александр открыл глаза, брата и Василька опять связали веревками.
— Ишь, шустрые какие! Не убегете...— это Бондарь кричал на ребят. Их погнали широкой улицей. Поселковые бабы, разбуженные криками, выглядывали из калиток, в испуге прятались от немцев.
Александр шел впереди. За ним — Женька, Василек. Босые ноги утопали в снегу. Поначалу снег казался мягким. Но потом занемели пальцы. Морозный воздух сковал все тело.
За последними двориками раскинулась неоглядная степь. Кругом — белым-бело. Раннее солнце еще не успело подняться из-за далекого пригорка.
Александр узнавал заснеженную дорогу. Их вели в сторону Костикова хутора. Почему? Зачем? Он не дойдет до ближайшей балки. Ноги совсем закоченели. Морозный ветер перехватывает дыхание.
Вдруг Женька рванулся в сторону. За ним побежал немец. В его руке пистолет. Короткий выстрел не остановил Женьку. Второй. Третий. И было видно, как братишка утонул в сугробе, раскинул руки на снегу.
Женька еще дышал, когда немец приволок его от дальнего сугроба. Пуля раздробила ногу. Александр хотел подскочить к брату, но полицай опередил его и прижал к земле. В недолгой схватке Бондарь оказался сильнее. Ему на подмогу поспешил и второй полицай. Он бил сапогами, а под конец оглушил Александра длинной палкой.
— Да што мы с ними нянчимся?—вдруг закричал Бондарь.— Тута решим... и концы в воду.—Густая испарина заслонила его лицо.
Немецкий солдат не отошел от Женьки. После второго выстрела Женька поднял голову, успел взмахнуть рукою. Третий выстрел был последним. Немец видел, как пальцы мальчугана схватили комок снега.
Василька прикончили сразу. Он упал и даже не вскрикну.
— Ну, кажись, управились...—посмотрел в его сторону Бондарь-полицай.— Скольких убивал, а таких прытких бугаев не встречал...
Три пистолета теперь уставились на Александра. Он лежал в снегу и не мог оторвать спины от земли.
— Управились... Гады! — захлебнулся в злобе Александр.— Стре-ляй-те! Прощай, земля. Сашенька, прощай...
Это был его последний крик.
6.
Так и не успел Александр Фомин рассказать Сашеньке о том, что хотелось ему высказать.
Не успел. Не дождался своего счастливого часа.
