Глава 11
АРЕСТЫ

   К рассвету из Первомайска в Крымку прибыл карательный отряд из двухсот жандармов. Все село было охвачено плотным, непроходимым кольцом вооруженных солдат. Около сотни жандармов с овчарками и пулеметами было расставлено вдоль опушки леса по берегу Кодымы. В этом месте локотенент Анушку больше всего боялся побега окруженных партизан.
   Имея список членов подпольной организации, жандармы с помощью полицейских начали массовые аресты.
   Охваченное диким ужасом, пробудилось в это утро село. Из края в край неслись крики матерей, стоны избиваемых арестованных, грубая брань жандармов. Пьяные, озверелые, они, врывались в хаты, стаскивали с постелей юношей и девушек, нещадно, с остервенением избивали их на глазах родителей и полураздетых бросали в ма- шину.
   Машина шла по улице от хаты к хате. Следом за ней бежала огромная толпа народа. То были матери, сестренки, братишки арестованных. Полураздетые и раздетые, с непокрытыми головами женщины кричали:
   - Куда вы их увозите?
   - За что хватаете детей?
   Жандармы будто не слышали. Они прикладами отгоняли женщин, толкали в снег, Но матери поднимались снова, не чувствуя ни холода, ни боли от побоев, ни страха перед свирепыми жандармами, обступали машину.
   В это время группы карателей были посланы по соседним селам. Шли аресты в Катеринке, Петровке. Были схвачены Маруся Коляндра и Соня Кошевенко, вернувшиеся ночью с налета на жандармский пост.
   В Петровке арестовали руководителя группы Николая Демиденко, Петра и Бориса Демиденко.
   К полудню почти все члены подпольной организации были арестованы.
   Но начальник жандармерии не мог успокоиться на этом. На свободе оставались главари организации: Парфентий Гречаный и Дмитрий Попик, ускользнувшие из его рук. Он был уверен, что раненый и измученный Попик не мог уйти из села. Да и вообще, Анушку надеялся, что жандармский заслон не выпустит из села ни одного человека.
   - Антон! - позвал Щербаня к себе в кабинет капитан Анушку. - Займись этими главарями. Хорошенько поищи по селу. Если не разыщешь - арестуй семьи и ко мне в жандармерию, в камеру. Жену учителя тоже.
   На притихшей улице снова послышался шум.
   Лукия Кондратьевна глянула в окно. К хате подходила группа жандармов, предводительствуемая Щербанем. Он шел в распахнутой меховой куртке, широко размахивая руками. Когда вошел в хату, молча оглядел все кругом и спросил:
   - Где сын?
   - Не знаю,- ответила женщина.
   - Ах, не знаешь? - вспыхнул Щербань. - А муж?
   - С утра вышел куда-то и до сих пор вот нет.
   - Но ты знаешь, что твой сын главный бандит?
   - Нет. От тебя впервые слышу, что мой сын бандит.
   - И муж твой тоже бандит, с ним заодно был.
   - И об этом не знаю, не слыхала.
   Щербань недоверчиво посмотрел на женщину.
   - Я не замечала за ними ничего.
   Антона будто плетью хлестнули.
   - Брешешь, стерва, скрываешь! Говори, куда спрятала мужа и сына! Запорю, как собаку!
   Женщина молчала. То, что муж и сын были на свободе, придавало ей мужества. До прихода Антона она тревожилась, что их тоже арестуют, но теперь эти опасения исчезли. А за себя она не боялась. Уж пусть теперь с ней что хотят делают.
   - Если не скажешь, где прячутся твои бандиты, вместо них в петлю пойдешь.
   - Ну что же, твоя сила, вешай, - произнесла женщина.
   Рассвирепев, Антон наотмашь хлестнул плеткой Лукию Кондратьевну по лицу. Та не вскрикнула, не ахнула, а молча повалилась на кровать. Маня в испуге бросилась к матери.
   - Мама, только не плачь,-шопотом произнесла она и уставилась большими, серыми глазами на мучителя.
   - Маму не трогайте, лучше меня возьмите, - решительно сказала девочка, - меня повесьте, ведь вам все равно, кого вешать.
   Полицай оттолкнул Маню и почтительно обратился к жандармам:
   - Надо обыскать хорошенько, они научились прятаться.
   Долго рылись жандармы в каморке и сарае, лазили на чердак, в погреб. И нигде ничего не нашли. Антон бросил:
   - Одевайтесь поживее, да пошли с нами. Так вернее дело будет.
   - По-твоему я тоже бандитка? - спросила женщина. - И она бандитка? - указала она на дочь.
   - Без разговоров! Давай, пошли! Там объяснят, кто вы такие.
   Карп Данилович в это время сидел на чердаке сарая в каморке. Он услышал, как прошли мимо жандармы и скрылись в хате, потом, через несколько минут, шуршали рядом на чердаке, перерывая во всех уголках солому, затем, ругаясь и отплевываясь от пыли, снова ушли в хату. Среди слитного шума голосов он различил голос Щербаня:
   - Нечего и запирать, коли тут жить никто не будет.
   Несколько секунд было тихо. Вся группа шла молча и когда вышла на дорогу, женщина решительно крикнула:
   - Не пойду! Никуда от своей хаты не пойду!
   На мгновение Карп Данилович услышал короткую возню, хлесткий удар и пронзительный, леденящий душу крик. И тут же вместе с криком смешалась грубая матерщина и плач девочки. Было ясно, что жену и дочь уводят.
   Сжав в руке наган, Карп Данилович бросился к отверстию. Но будто кто-то непомерно сильный схватил его за руку и удержал. Ведь спрыгни сейчас вниз, он обнаружил бы каморку на чердаке. А там оружие, боеприпасы, знамя.
   "Нельзя",- подумал он.
   Стиснув до боли зубы, Карп Данилович опустил наган в карман и слушал, как удалялись по хрустящему снегу шаги, и через несколько минут все стихло. В голове стоял звон, рябило в глазах. Он упал ничком на перебитую солому и долго лежал с широко открытыми глазами и плотно стиснутыми зубами. Слова Щербаня-"твои бандиты сами придут" - говорили о том, что Парфентий на свободе. Это облегчало его страдания.
   Через некоторое время он успокоился и стал думать, правильно ли поступил, что не вышел к жандармам сам. Тогда бы жена и дочь, может быть, остались дома и не подвергались бы мучениям. А что же дальше? Его схватили бы как партизана и отца главаря подпольной организации. Все равно мать и дочь жандармы не оставили бы в покое. Он не допускал мысли, что неповинную женщину и девочку могут наравне со всеми пытать и подвергать всяким мучениям. Подержат в камере, постращают и выпустят. Ведь не весь же народ они будут сажать в тюрьмы и убивать.
   Карп Данилович сошел вниз. В углу сарая тихо и грустно промычала корова.
   "Одна остается, без присмотра",- подумал хозяин и, достав большую охапку сена, набил в ясли.
   - Ешь. А уж насчет пойла придется потерпеть. Может, хозяйка твоя вернется, - Карп Данилович надеялся, - что жену с дочерью выпустят.
   Осторожно он прошел в сени. Все двери были настежь распахнуты и в хате гулял холод.
   - Ишь ведь, как скоро уходит тепло, когда нет в жилье человека,- с грустью подумал он, закрывая дверь.
   Карп Данилович вспомнил, что не курил с самого утра, не было с собою огня. В углу на печи были разостланы для просушки листы табаку. Он достал их и, раскрошив, набил полный кисет. Потом свернул огромную цыгарку. Спички он нашел в обычном месте за грубой и прикурив, с жадностью глотнул большой комок дыма. От крепкого табака закружилась голова. Не отрываясь, он делал одну затяжку за другой, будто спешил накуриться на всю жизнь. Докурив цыгарку до конца, он растоптал на полу окурок и тихо, будто спрашиваясь у кого-то, промолвил:
   - Ну, я пойду.
   У порога под ногами прошмыгнул белый комочек. Он ласково потерся о голенище хозяина и стал проситься на улицу.
   - Посиди дома, Мурчик, хозяйки скоро вернутся.
   Карп Данилович вышел, закрыл снаружи дверь на замок и ключ спрятал в условленном месте.
   Над селом опускался вечер. В лесу за рекой стояла настороженная тишина. Жандармы покинули свои засады. По земле, обвивая стволы деревьев, тихо шуршал снег унимающейся поземки.
   Карп Данилович перешел по заснеженному льду речки и направился вглубь леса. Сначала он ступал осторожно, от дерева к дереву, поминутно останавливался, вглядываясь в темные проемы между стволами. Он еще опасался, что может наткнуться на кого-нибудь. В этот день не мудрено было встретиться с жандармом или полицаем, рыскавшими по селу и вокруг села. Но, по мере углубления в лесную чащу, эти опасения проходили, и он шел по глубокому ровному снегу, думая о семье, о покинутой хате, о сыне, которого по своему предчувствию надеялся теперь встретить.