Глава 6
КОМИТЕТ РЕШАЕТ

   Долго рылись жандармы у Гречаных. Все перевернули, разрыли, перемешали.
   Но Парфентий с отцом были спокойны. До прихода жандармов они перепрятали в более надежные места все, что казалось на их взгляд, плохо спрятанным. И только когда жандармы, забравшись на чердак, стали перерывать солому, колоть штыками крышу, отец с сыном забеспокоились за судьбу каморки.
   - Ну, сынку,- тревожно шептал Карп Данилович, прислушиваясь к шумам на чердаке,- если наткнутся, нам с тобой не сдобровать.
   - Да, петля, тату.
   Но жандармы ничего не нашли.
   - От дома никуда, ни на шаг не отлучаться обоим. Слышите? - прохрипел Семен Романенко.
   - Не глухие,- сурово пробасил Карп Данилович, искоса взглянув на "бульдога".
   - Пронесло, - облегченно вздохнул он, когда жандармы ушли.
   - И на этот раз не нашли. А ведь как рыли. Я думал, всю крышу снесут,- заметил Парфентий.
   - Плохой нюх у этих собак. Стало быть, сынку, поживем еще трохи.
   Они зашли в кухню, где также царил беспорядок после обыска. В хате громыхала мать, устанавливая на прежние места кровать, стол, скамейки, опрокинутые жандармами.
   - И стены, и пол - все поковыряли, испортили, будто клад искали, или тут воры какие живут...- При этих словах Лукия Кондратьевна посмотрела на мужа и на сына с легкой, примирительной укоризной.
   Лукия Кондратьевна, как ни старались скрыть от нее муж и сын свои дела, чувствовала и понимала, что этот обыск был не без причины. Но вместе с тем она сознавала, что они правы. Она верила в здравый смысл всегда честного, прямого мужа, который не терпел в жизни несправедливости и всегда восставал против нее. Непоколебимо так же верила она и в правоту взглядов любимого сына и считала, что если Парфуша думает так, то, значит, - иначе думать невозможно. А если она и ворчала иногда, то ведь какая мать не тревожится, чувствуя, что сын подвергает себя опасности. "Но они, молодые, лучше нас знают, что к чему".
   - Дошептались вы, как видно,- проговорила она, вздохнув.
   - Эх, Лукия, ведь их собачье дело такое - гавкать и кусать. Они за этим и пришли к нам в Крымку. Хотят, чтобы все перед ними смирненькие были, чтобы во всем угождали им. А теперь они, псюги, видят, что в хозяевах им тут ходить недолго осталось, ну вот, напоследок, и кусают, как мухи по осени.-Отец прикрыл дверь в кухню.- Что дальше будем делать, сынку? - спросил он тоном, в котором слышалась все та же нарастающая тревога.
   - Нужно срочно решать. Я думаю, тату, надо уходить нам всем в лес как можно скорее.
   - Это правильно, но...
   Парфентий понял мысль отца.
   - Арестованных товарищей надо освободить.
   Отец покачал головой: - "как же это можно"?..
    - Трудное дело. Это уже открытый бой, но иного выхода нет. У меня такой план, тату. Сегодня ночью вооруженной группой напасть на жандармский пост и освободить Дмитрия с Михаилом.
   - Ну и...
   - И уходить в савранские леса.
   В глубине души Карп Данилович был потрясен всем случившимся, но его несколько успокаивали смелость и решимость сына. И он так же твердо сказал:
   - Да, да, сынку, это правильно. Уходит" надо. Я ведь тоже с вами должен...
   Великое дело, когда юноша, почти совсем мальчик, видит, что отец разделяет его мысли, идет вместе с ним плечом к плечу в борьбе. Тогда рождается чувство радости и могучая уверенность в себе и в своих поступках. Такое трепетное чувство сейчас испытывал Парфентий.
   - Тату, знаешь, что я думаю? - Парфентий нежно взял отца за крутые крепкие плечи, глянул в серые отцовские глаза и сказал: -Тебе, тату, надо остаться дома.
   - Почему? - вскинув брови, удивился отец.
   - Так надо, тату. Жандармы сейчас нацелились на нас, комсомольцев, и к старикам не будут цепляться.
   - Я не старик, я твой отец, - промолвил Карп Данилович.
   - Послушай, тату, - тихо, но горячо заговорил юноша. - Если я уйду один, то тебя могут за меня арестовать, подержать в жандармерии или в тюрьме и выпустить. Но если уйдем вместе, тогда они и маму, и Маню,. А так нельзя, тату...
   Отец помолчал, обдумывая слова сына.
   - Ты все равно будешь с нами. Борьба ведь в самом разгаре. А там наши скоро придут.
   Они стояли лицом к лицу, оба белоголовые, одинаковые ростом, только рядом с коренастым, несколько грубоватым отцом Парфентий казался нежным, стройным, но крепким, как молодой дубок. Сейчас они были как боевые товарищи. Они одинаково понимали, сколь трудная наступила минута. Обоим была дорога организация и оба в равной мере были объяты тревогой за судьбу "Партизанской искры", которой грозила гибель.
   - Оно, конечно, ты правильно говоришь. Но стыдно остаться в стороне и в такую трудную минуту оставить вас одних.
   - Мы не одни, тату. Нас много, очень много. И в стороне ты не останешься. Будешь помогать нам отсюда. Мы еще покажем этим гадам, как лезть в чужую хату и хозяйничать на чужой земле. Ты будешь с нами. Я ведь знаю тебя. Ты любишь правду. Ты всегда любил правду.
   Последние слова сына тронули отца до глубины души, задели за живое. И колебания в душе Карпа Гречаного исчезли, и совет сына он ощутил, как свое собственное решение.
   - Добре, сынку, говори, что делать надо.
   - Срочно нужно собрать членов комитета. Помоги мне. Передай Андрею Бурятинскому и Поле. Соне Кошевенко сообщит Маня. Пришли ко мне Юрия Осадченко немедленно. Для него у меня особо срочное задание. Все это нужно сделать срочно, тату.
   Экстренное заседание подпольного комитета было назначено на острове за рекой. В самом селе собраться было уже нельзя. Повсюду шныряли жандармы, полицаи, к каждому появившемуся на улице человеку придирались.
   Крымчане сидели по хатам, поэтому, если не считать жандармов и полицаев, село казалось необитаемым.
   Члены комитета, получая извещения, шли на остров в лес к месту сбора. Пробирались туда дальними обходными, путями, тайными тропками, известными, может, только одним крымским подпольщикам.
   Метель, бушевавшая два дня, унялась. Февральский ветер сердито сдирал с земли сухие затвердевшие снега и гнал их нивесть куда. Шипя ползли огромные злые языки, обвивая ноги, словно диковинные белые змеи.
   Ни Андрей, ни Поля, ни Соня, не участвовавшие в подрыве железнодорожного пути, не знали точно, что произошло минувшей ночью там, на перегоне между Врадиевкой и Каменным Мостом. Однако арест товарищей и это экстренное заседание вдали от села в такую погоду говорили о том, что над "Партизанской искрой" нависли грозовые тучи. И каждый чувствовал, что идет навстречу суровым испытаниям.
   Собрались члены комитета на серебряной поляне, молча жали друг другу руки, чувствуя при этом какую-то особую сплоченность, рожденную опасностью.
   Когда все собрались, Парфентий открыл заседание.
   - Говорить много нечего, потому что дорога каждая минута. Мы собрались здесь, чтобы решить...
   Парфентий на секунду остановился, обдумывая, как сообщить товарищам о том, о чем так тяжело было говорить.
   Поля заметила, как потянулась правая рука Парфен-тия к чёлке - его всегдашний знак волнения, услышала, как тихо хрустнули суставы пальцев в крепко стиснутом кулаке левой руки.
   - Нашу организацию предал подлый изменник.
   Стало тихо и жутко от сказанных слов. Но вот, в напряженной тишине стали падать другие слова, тяжелые, как камни.
   - Вчера ночью на линии железной дороги в бою с жандармской засадой ранен Дмитрий Попик, комиссар нашей организации. Вчера жандармы схватили его и Михаила Клименюка. Мы уверены, что арестованные товарищи ни под какими пытками ничего не скажут. Но жандармы убедятся теперь в том, что не только этот неудачный подрыв железной дороги, но и другие диверсии в этом районе совершены нами, крымскими комсомольцами, или с нашей помощью. Нам припомнят и рощу, и листовки, и цистерну с керосином, и ферму, и многое другое.
   Как невыносимо тяжело было слышать, что обрывается самое дорогое, самое святое в жизни. И трудно было вместить в себя все это внезапно обрушившееся горе, и казалось, что даже юного пылкого воображения не хватит, чтобы представить себе все происшедшее.
   Несмотря на то, что дорога была каждая минута и нужно было принять какое-то твердое решение, все долго молча стояли. Навалившаяся беда давила всей своей тяжестью.
   - Это он предал? - глухо, будто сама себя спросила Соня.
   - Больше некому. Жандармы не могли знать место подрыва.
   И каждый из присутствующих здесь подумал о Сашке Брижатом. И в душе каждого поднималось чувство гнева.
   - Кулацкая кровь заговорила!
   - Убить предателя!
   - Смерть изменнику!
   Парфентий поднял руку, прося тишины;
   - Предатель не уйдет от расплаты.
   - Нужно спешить, иначе он предаст остальных, - сказал Миша Кравец.
   - Сейчас он не может этого сделать, потому что начальник жандармерии уехал в Первомаиск и вернется только к вечеру. Да и выследить предателя днем невозможно. Он теперь забился куда-нибудь и сидит, черная душа.
   - Парфень, поручи мне это сделать. Сегодня же вечером я обещаю привести приговор в исполнение.
   - Нет, Кравец, тебе будет другое задание. Выследить Брижатого, уточнить его виновность и в удобный момент застрелить предлагаю поручить командиру разведки Юрию Осадченко. Но нам нужно уходить из села, всем комсомольцам, о которых знает Брижатый. Может, он успел уже рассказать в жандармерии обо всем, что знает. А если так, то завтра утром, а может быть, и сегодня ночью, нас могут схватить.
   - Что же делать? - послышался вопрос.
   - Выход один. Вырвать из рук жандармов арестованных товарищей и уходить из села как можно скорее.
   Связаться с Савранью у нас нет времени, а поэтому нужно решать самим. Решайте.
   - Другого решения нет и быть не может, Парфень,- сказала Поля. - Уйдем и будем продолжать борьбу. Мы же комсомольцы!
   Горячие слова девушки прозвучали призывом.
   - Уходить и продолжать борьбу!
   - До конца!
   - До последнего фашиста!
   - Мы вот здесь, на этом месте, дали перед знаменем клятву, и мы ее не нарушим.
   Парфентий видел, что товарищи его готовы на все.
   - Задание трудное и опасное.
   - Мы не боимся, Парфень,
   - Тогда предлагаю следующее...
   - Ты командир, Парфень, не предлагай, а приказывай. Мы пойдем за тобой, - сурово отозвался Андрей Бурятинский.
   Все понимали, что настала минута, когда кончаются обсуждения, высказывания, и на их место становится строгий приказ командира и беспрекословное повиновение.
   - Хорошо, - тихо сказал Гречаный, и мягкая, юношеская улыбка чуть приподняла уголки губ. Но это только на короткий миг. Лицо Парфентия стало строгим и голос зазвучал решительно.
   - Приказываю. Сегодня в два часа ночи совершить вооруженный налет на жандармский пост и освободить арестованных товарищей. План такой: создать две боевых четверки. Первая - Михаил Кравец, София Кошевенко, Андрей Бурятинский и Парфентий Гречаный. Вторая группа-Осадченко Юрий, Полина Попик, двух человек нужно подобрать.
   - Со мной пойдет Мария Коляндра,- заявила Поля.
   - Хорошо. А второго возьмет Юрий. Осадченко примкнет к нам там, на месте. Оружие чтобы было в боевой готовности. После боя всем рассыпаться по селу. Когда все утихнет, поодиночке собраться на серебряной поляне. Отсюда будем уходить. Всех комсомольцев до ночи предупредить, чтобы тоже были здесь. А сейчас разойтись по домам и приготовиться.
   
   Дверь открыл отец.
   - Ты, сынок? - слышит Парфентий голос матери из кухни.
   - Я, мама, жив и невредим, - шутливо отзывается он.
   - Поешь и ложись спать. Поздно уже.
   - Ты спи, спи, мать,- говорит Карп Данилович и уводит сына. - Ну, какие дела, сынку?
   - Дела такие, тату. Сегодня в два часа. Помоги собраться.
   Отец смотрит на часы. Двенадцать.
   - Скоро уже,- шепчет он про себя.- Тебе что нужно с собой?
   - Полезь на горище, там достань наган и автомат. Патроны в мешочке, в ящике.
   Отец выходит.
   Парфентий подходит к матери.
   - Что тебе? - приподнимает голову мать.
   - Ничего. Спи, мама, спи. Я сам достану. Поем и лягу, а ты спи.
   - Молоко на окне, коржи в миске на плите,-все-таки объясняет мать.- Ешь тут, там скатерть обляпаешь.
   - Ничего, я осторожно.- А сам подумал: "Милая мама, до скатерти ли тут?"
   Парфентий наливает в кружку молока. Но молоко не идет. Чувствуется неимоверная усталость от пережитых волнений. Все мысли его сейчас сосредоточены на налете. Перед глазами здание клуба, мрачный, узенький, как спичечная коробка, коридор жандармерии, камера с висячим замком на дверях. На полу избитые до неузнаваемости товарищи. Сердце Парфентия радостно забилось, когда он представил себе, как ворвется в камеру и шепнет: "Пошли!" Да не шепнет, а крикнет в голос, потому что кроме них там никого в живых не будет.
   Парфентий не слышал, как вошел отец и сказал: "Все в порядке".
   Оба некоторое время молчат. Карп Данилович закручивает непомерно большую цыгарку и тянется к лампе прикурить. Парфентий замечает, что рука отца слегка дрожит. Как хорошо чувствует он это отцовское волнение. Парфентий с трудом задает вопрос:
   - Тату, скажи, если тебя за меня будут таскать, издеваться, ты не обидишься на меня, тату?
   Отец ласково глядит на сына.
   - Нет. Ведь и тебе не легко будет. Будем все делить пополам. Я горжусь тобой. Не у всякого отца есть такой сын.
   Время летит. Стрелки часов скачут, как угорелые. Вот они обе перемахнули через единицу и минутная, обогнав часовую, поползла вниз. Пора уходить.
   Парфентий стоит посреди хаты большой, красивый, смелый. Он откидывает со лба упрямую золотую прядь волос и, обняв отца, целует его в лоб, в губы, в небритые жесткие щеки. Потом осторожно, на цыпочках подходит к Манюшке, сняв шапку, наклоняется к сестренке и целует ее в горячую щеку.
   Маня что-то бормочет сквозь дремоту.
   - Спасибо, Манюшка.
   Маня не понимает.
   - За что спасибо?
   - За все, за все, понимаешь? Прощай, сестренка, скоро увидимся,- шепчет Парфентий и бежит в кухню. Он приподнимает с подушки голову матери и осыпает ее лицо горячими поцелуями.
   - Прости меня, маменька, милая!
   - Что с тобой? - спрашивает мать.
   - Потом все узнаешь, мама. После. Тато тебе все объяснит,- бросает он на ходу и выбегает из хаты.
   Мать вскакивает с постели и, замерев, слушает, как хлопнула наружная дверь и проскрипели по снегу торопливо удаляющиеся шаги.
   - Ушел,- как бы про себя произносит отец.- Так надо, мать