Дом наш стоял у самой железнодорожной станции Орловская-Сортировочная в Смоленске. Отец трудился сигна-листом на транспорте. В семье нас было шестеро. Я вместе с другими юнцами ходил на строительство, разгружал кирпич с железнодорожных платформ, выполнял разные подсобные работы. Это, собственно, и стало моим первым приобщением к труду, давшему, как оказалось потом, определенное физическое развитие, некую самостоятельность.

...В 1941 году закончил семилетку. Шло обычное -мое тру-довое мальчишеское лето. Шло и остановилось... Так и не про-должалось больше: началась война.

После того как отец отправил cо станции последний эвакуируемый поезд, где-то в последнем обозе уходили'на восток и мы. Но уже через три десятка километров путь нам преградил немецкий десант.

В родной Смоленск, искалеченный, притихший и хмурый, вернулись мы с тяжестью и болью: уже другая, чужая слышна речь и вводятся другие, «новые» порядки.

— В оккупации мы! — только и сказал тогда отец.

А немцы отдавали распоряжения: взрослому населению незамедлительно вставать на учет, беспрекословно выходить на прежние места работы, сдавать, у кого имелось, огнестрельное оружие. И в каждой директиве за непослушание — расстрел.

Детское сознание мое переосмысливало по ночам все виденное, еще и еще раз подсказывало необходимость как-то действовать.

В сентябре сорок третьего года нашу семью и семью Мисюкевичей оккупанты вывезли товарняком на запад, и мы оказались в пригороде Лиды Барановичской области. Сам город запомнился мне зеленым и очень тихим. Особенно хорошее впечатление производили местные жители. При встречах, в беседах по разным вопросам, при обмене кое-каких вещей на продукты питания чувствовалась человеческая доброта людей, их желание чем-то помочь вывезенным, как они говорили, из России. Как-то распознавая нас и убеждаясь, что имеют дело с представителями «Советов», они по доступной цене отдавали картофель, сало, масло.

Были случаи, когда совсем незнакомые люди приглашали в гости. Так получилось, что как-то меня и Андрея Мисюкевича пригласила к себе крестьянка из деревни Новопрудцы Гунефа Адамовна Подгайна. Это была женщина лет сорока, с добрым выражением лица. Она подробно расспрашивала о жизни при Советской власти, вздыхала, что вот, мол, не смогли и они, из-за вторжения фашистов, насладиться хорошей жизнью. Почувствовав теплое отношение Гунефы Адамовны, Андрей попросился к ней на квартиру, где и прожил до ухода в партизаны.

Характерно, что после того, как ушел Андрей, Гунефа Адамовна, чтобы запутать следы, пустила слух по деревне, что его избили и увели с собой неизвестные лица.

С большой симпатией относилась ко мне супружеская чета Клипан из той же деревни. Хозяин любил хорошо угостить русских и, при необходимости, всегда мог дать повозку с конем даже на целый день. Когда встал вопрос, где лучше разместиться на квартире моим родителям, супруги Клипан назвали семью Белявских.

Это были люди средних лет. Часто во время ужина хозяин вспоминал освобождение Западной Белоруссии советскими войсками. Особенно запечатлелось восхищение местных жителей хорошим снабжением, которое установилось с приходом Красной Армии. В магазинах в достатке были все товары, в которых испытывало население острую необходимость: керосин, соль, спички, различные ткани.

Мы поселились в деревне Новопрудцы, в трех километрах от города. Отец стал сапожником и ремонтировал обувь.

Наше внимание чем-то привлек здешний кузнец, у кузницы которого было постоянное скопище людей с повозками. Петр Адамович Лобан, невысокого роста, коренастый, виртуозно крепил подкову к копыту лошади, пощелкивая, будто играя, молоточком, и при этом умел побалагурить. Андрей Мисюкевич и я начали заглядывать к кузнецу. Длд знакомства предложили ему в обмен на продукты раздобытый нами слесарный инструмент. Лобан знал толк в вещах;» Принял с благодарностью. В разговоре он с симпатией вспоминал советских людей, иногда выражал недовольство «новым порядком» гитлеровцев.

Однажды, уже после того, как наша семья переехала к нему на квартиру, он рассказал нам о лидских партизанах, о Ваньке-Матросе, командире отряда «Балтиец».

Несколько дней спустя «пан» Лобан (так мы его величали) познакомил нас с Марией Супрун, молодой скромной девушкой из деревни Бискупцы Докудовского сельсовета Лидского района. Она же через неделю доставила нам из партизанского отряда записку-приглашение, внизу которой стояла подпись: «Командир партизанского отряда «Балтиец» И. А. Пролыгин». И самодельная печать с пятиконечной звездочкой...

План ухода в отряд обсуждался у «пана» Лобана. Из нескольких вариантов выбрали, пожалуй, наиболее смелый — на немецкой автомашине. Мария, всегда решительная, взялась быть проводником. Немецкий инженер Бараньяк, падкий на «подарки», согласился подбросить нас до деревни, где «по сходной цене можно кое-что добыть из продуктов».

Погожим декабрьским днем выехали на грузовике в на-правлении Ивья. Намечалось, как только свернем с шоссе, скрутить немца, сидевшего в кабине с шофером из числа наших военнопленных. Но, на наше удивление, машина, пройдя полтора десятка километров, неожиданно развернулась в обратную сторону. Высунувшийся из машины Бараньяк предложил Марии сойти, наотрез отказавшись ехать дальше.

— Шнель нах Лиду! — только и. услышали мы команду водителю.

Что ж, задуманная операция нам не удалась... Пришлось вернуться в город.

Связь с отрядом «Балтиец» через Марию Супрун нацеливала нас, находившихся по-прежнему в Лиде, на организованные действия. Для отправки в отряд вскоре были подготовлены два человека: Саша Капуста и Миша по кличке «Бульдо». Остро вставал вопрос о взрывчатке для партизанского отряда, патронах, медикаментах, фотоматериалах.

Складывалась и подпольная Лидская группа «Балтийца», в задачи которой входили агитационная работа среди населения и поставка необходимого снаряжения отряду. Можно было позавидовать упорству, с которым Валентин (подручный кузнеца Петра Лобана) и Станислав Адамович Лобан, его дядька, тайком ворошили развалины старого склада боеприпасов, где находили мины, снаряды, которые относили в условленное место для последующей отправки по назначению.

Доставку боеприпасов и снаряжения обеспечивал Станис-лав Ддамович Лобан. В санный возок им искусно был вделан тайник. Так и возил он свои «грузы», всегда шутя: «Отвезу ребятам гостинец, чтоб получше оккупантов щекотали»,

В один из дней конца сорок третьего года Петр Адамович Лобан организовал отправку в отряд Андрея. Вечером того же дня Андрей Мисюкевич, после встречи с командиром отряда И. А. Пролыгиным, вернулся в Лиду с заданием направить как можно больше военнопленных в партизаны, а самому усилить подпольную работу в городе.

Моей сестре Зинаиде удалось подслушать телефонный разговор начальника, докладывавшего в вышестоящую инстанцию о волнениях среди военнопленных и упомянувшего при этом фамилию Андрея. Естественно, чтобы избежать ареста, он вынужден был незамедлительно уйти снова в партизанский отряд «Балтиец», поручив мне выполнение обязанностей руко-. водителя группы.

Однажды через Петра Адамовича Лобана поступило особое задание командования отряда «Балтиец»: срочно необходимы фотоаппарат и медикаменты. Ни того, ни другого в Лиде достать было невозможно. Надо выезжать в Минск. Но как? По железной дороге проезд гражданским лицам запрещен. И тогда родилась идея надеть военную форму с нарукавной нашивкой «Доброволец немецкой армии». Это обмундирование я добыл в лагере военнопленных, а справку о «добровольце» сфабриковала сестра Зина.

Поездом для немецких отпускников, проходившим через Лиду, я и выехал в Минск. Софья Вронская, работавшая в одной из больниц города, через посредство домохозяйки Ольги Фоминичны Володкевич снабдила меня ценными медикаментами. Были приобретены также фотоаппарат и фотоматериалы. Все это по возвращении в Лиду я передал «Балтийцу».

Но медикаментов требовалось больше, чем я поначалу предполагал. Начались поиски источников их получения непо-средственно в Лиде. Помогло знакомство с Татьяной Иосифовной Титковой, жительницей города. Она, работавшая уборщицей в немецкой санитарной части, имевшая самые незначительные представления о медпрепаратах, умела доставать лекарства от любых болезней, всегда зная, сколько и чего прислать. Два свертка медикаментов она прислала к нам в деревню с сыном Валентином, которому было в ту пору, пожалуй, немногим больше девяти лет.

Весной 1944 года в лагерь военнопленных, где мы вели работу, доставили двух новичков, которые подробно рассказывали, как их, летчиков, подбили немецкие зенитки, как они приземлились на парашютах, как были взяты в плен. И вдруг, после месячного пребывания в лагере, летчики исчезли. Брат начальника лагеря, частенько увлекавшийся русской водкой, проболтался, что те двое — провокаторы. Но эти сведения, к сожалению, запоздали. 5 июня 1944 года меня, тогда еще в неполные семнадцать лет, арестовали абверовцы из группы № 307. Вместе со мной взяли Андрея Стропилу из города Калинина, Ивана Семенцова из Ростова-на-Дону, белорусского паренька Василия Мельникова и еще троих, фамилии которых не помню.

Всех семерых поместили в одну камеру трехэтажного здания, что стояло у тюрьмы Северного городка. Допрашивал русский в немецкой форме, иногда немцы. Переводчиком был косоглазый немец из Поволжья.

«С каким отрядом связаны? Откуда партизанская литература? Куда исчезли многие военнопленные?» Допрашивали обо всем и долго. Но ни голодные дни, когда отменялись даже сто граммов полусырого, землистого цвета хлеба и пол-литра баланды, ни пытки резиновыми шлангами, ни слащавые заверения о «райской» жизни в «свободной» Германии не смогли вырвать признания ни у кого из нас.

3 июля, во второй половине дня, после двадцати девяти дней допроса и пыток, меня вывели из камеры во двор. Здесь стояла грузовая, крытая брезентом машина. Через десяток минут она была целиком заполнена. В кузове автомашины разместилось более тридцати арестованных.

Предпоследний ряд у заднего борта занимали женщины. Я понял — в целях предосторожности. У самого борта плечом к плечу — гитлеровские автоматчики. Я, садившийся в числе первых, оказался возле кабины, а рядом — пожилой мужчина с юношей (как позднее выяснил, это были отец и сын, по фамилии Качан), далее Леня и Зоя Кудачевы, связные-подпольщики «Балтийца».

По шуршанию веток о брезент мы определили, что машина идет лесной дорогой. Вскоре остановилась. Фашисты выстроились полукольцом, в шести — восьми метрах от автомашины.

Первыми сошли женщины. Последовал приказ: раздеться. Грянули выстрелы. Люди, остававшиеся в кузове, засуетились, начали прощаться. Рыжеватый парень стягивал с ног обувь... Помню, смело и гордо, взявшись за руки, вышли на расстрел Леня и Зоя Кудачевы.

Немцы уже покончили с женщинами и тут, где-то слева от меня, кто-то крикнул:

— Ребята! За мной!

Раздалась дробь автоматных очередей, крики на немецком и русском языках. Стреляли по пытавшимся бежать и по тем, кто еще был в кузове. Тела, окровавленные, в судорогах, валились на тела. Не успев выпрыгнуть, я оказался зажатым в угол кузова, у кабины, оставаясь живым и даже не раненым. Приподняв голову, увидел, как расстреливали полуживых, стаскивая к яме. Из леса доносились крики «Стой!».

Я поднялся на ноги и стал торопливо разрывать брезентоввый тент. Фашист заметил.

— Руссиш швайн! Раздевайся. Шнель. К яме!

Он стоял в двух шагах от меня, зло катая на зубах ослюнявленную сигарету. Я молча снял с себя комбинезон и в какое-то мгновенье ловко надел его на голову своему палачу. Два прыжка — и траншея. Бежать! Что есть мочи бежать! В ушах — свист пуль, остервенелое: «Стой, рус! Стой,-рус!..» А рядом лес, еще дальше, справа и слева, полосы ржи. В рожь — и ползком!

Глубокой ночью я оказался возле небольшого населенного пункта. Чтобы немного прикрыться, раздел огородное чучело. Затем решился постучать в один из домов. Крестьянин, вышедший на крыльцо, уразумел, кто я и что я: немцы уже прочесывали деревню. Он вынес хлеба, дал брюки и объяснил, как можно обойти немецкие посты.

...А на пороге уже была радость освобождения. И тяжелая горечь за потерянных друзей. И еще воспоминания мальчишеских лет.

Осенью 1947 года я задался целью отыскать человека, по сути спасшего меня в ту далекую тревожную ночь. К счастью, после долгих поисков я нашел его. Им оказался крестьянин Вацлав Петрович Запасник из деревни Боры.

Как выяснилось, он, сам имевший тогда очень большую семью, в 1943 году спас еще семью из трех человек, которую гитлеровцы должны были расстрелять. На мой вопрос, чем был мотивирован его поступок, когда он сам рисковал своей жизнью, Вацлав Петрович ответил: «Хотелось хоть чем-нибудь помочь в борьбе с немцами, в борьбе за нашу Советскую Белоруссию».

<< Назад

Вперед >>