Урал встретил эвакуированных из Прибалтики бесконечной вереницей заводов и рудников, полями, на которых полным ходом шла уборка хлебов.
Женщины и дети не отрывались от окон вагонов. Как мало знали они о своей стране. И как много чепухи о Советской России вбивали им в головы в школах и гимназиях. Дикий край! Места ссылки каторжников! Сплошная тайга!.. На запад из этой тайги, из глубины России шли сейчас эшелоны с танками и пушками, с бензином и продовольствием. И видя все это, люди укреплялись в сознании скорой победы над врагом.
Вместе с другими ехали в тыл и сестры-близнецы Леэн и Анна Кульман. В первые дни эвакуации были они молчаливы и замкнуты. Забившись в угол вагона, молча переживали свое горе.
Едва вырвавшись из осажденного Ленинграда, после тяжелого, изнурительного перехода через Ладогу, сестры случайно узнали о гибели старшего брата Бориса. А всего лишь за несколько дней до этого они виделись с ним. Он был как всегда жизнерадостен, шутил, мечтал вместе с сестрами о послевоенной жизни. Наказывал им не щадить своих сил в тылу, где бы ни пришлось работать, а уж он, боец Ленинградского фронта, знает, что делать: бить врага до последнего вздоха.
...Сестры не разлучались ни на час. Спали на нарах рядышком, подложив под головы солдатский вещевой мешок с одеждой, которую удалось прихватить из Таллина, укрывались одним пальтишком. Поезд увозил их все дальше от родных мест. Но не о себе думали Леэн и Анна. Как там, в далеком Тарту, сестры с матерью? Живы ли? А младший брат Агу? Что с ним? После гибели Бориса особенно беспокоила его судьба.
Люди засыпали и просыпались под стук колес. Ночью плакали дети, кто-то храпел, кто-то стонал, больные заново переживали в бреду ужасы эвакуации из Таллина в Ленинград. Это были страшные дни. Казалось, что и земля, и море, и небо - все объято пламенем; воздух содрогался от взрывов снарядов и бомб, и смерть, подстерегая корабли, переполненные войсками и мирным населением, увлекала их в пучину ...
Когда вагон засыпал, Леэн доставала из вещмешка измятую тетрадь и карандаш. При свете свечи перечитывала горькие строки дневника. Но что писать?.. Воспоминания тугой петлей перехватывали горло, слезы слепили глаза. Бледное пятно свечи расплывалось, мысли путались, и она снова прятала дневник в мешок.
И в эту ночь достала она тетрадь, начатую в самые трудные дни ее жизни, прочла прежние записи.
"20 августа. Это было в Раазику. На оборонительных работах. До последнего момента убеждала себя и других, что Таллин мы защитим. Налетели немецкие самолеты, и люди побежали на станцию Арукюла, куда должны были быть поданы вагоны. Собрала всех своих, взяли провизию, сели на машины. По дороге видели воздушный бой и бомбежку. Немцы бросали бомбы на станцию Арукюла. Гибли наши люди. Раненых было 15, убитых 13. Перевязывали раненых, уносили убитых. Вечером болела голова, била холодная дрожь. На следующий день началась эвакуация. Шли с рюкзаками за спиной. Расставались с родным домом. Нас, комсомольцев, было 30.
25 августа. Получили указание явиться в Центральный Комитет ЛКСМ Эстонии. Ночью погрузились на ледокол "Суур Тылл", который находился на Таллинском рейде. Три дня и три ночи были свидетелями героической защиты Таллина. (Воинские части и флот, защищавшие Таллин, оставили город 28 августа по приказу Верховного Главнокомандования.)
28 августа. Около 6 часов утра мы снялись с рейда. В нашем караване около 100 кораблей. Под артиллерийскую канонаду продолжалось наше путешествие на "Суур Тылл" до вечера 29 августа. Когда сейчас вспоминаю эти часы, то перед глазами возникает море, которое как будто кипит от снарядов. Все мы были готовы прыгнуть в воду, если снаряд попадет в наш корабль. Комсомольцы сидели у трапа и тихо пели, подбадривая себя и других. Когда прибыли в Ленинград, поняли, что вырвались из пасти смерти. Приняли нас хорошо. Красноармейцы организовали вечер. Даже танцевали. Но не покидала мысль: погибают близкие, хочется и нельзя плакать. Нельзя быть слабой. Для настоящей борьбы нужны железные люди.
Разместили нас в школе на улице Чехова, 15. Под руководством Юлианы Тельман ходили на работу в больницу, помогали на эвакуационных пунктах. Несколько раз нас пытались переправить через Ладогу. Но наступление немцев помешало этому.
15 сентября. Вчера видели Бориса. Я обезумела от радости. Когда считаешь, что близкого человека нет в живых, при встрече сразу трудно осознать всю радость. Я была так счастлива! Вчера весь день прошел словно в каком-то радостном тумане, гуляли допоздна по берегу Невы. Сегодня Бориса не видать. Сейчас ведь война, и каждый счастливый миг может смениться горем...
Начали работать в Павловском институте. 26 сентября. В этом институте очень уютно. Для 30 человек комната и веранда. Имеются две кровати. Жизнь интересна. Получили известие, что опять налаживается дорога через Ладогу.
29 сентября. Ночь провели в 7 километрах от Ладоги, в лесу. Спали в стогу сена.
30 сентября. Наконец переправились через Ладогу. Ночевали с Ану в сене. Два одеяла помогли нам согреться. На следующий день варили суп из капусты, которую собрала Ану, работая в поле. Там же собирали картошку. У меня сохранился кусочек мяса от институтского пайка. Как было вкусно! Утром сели в товарные вагоны. Доехали до Вологды. Медленно, по 6-7 километров в день, пропуская воинские эшелоны, движемся в сторону Урала".
 Лидия Мурдвеэ (1965 г.) - иать Леэн Кульман |
По утрам вагон оживал рано, особенно перед станциями, на которых приходилось подолгу стоять в ожидании паровоза. Открывалась скрипучая тяжелая дверь, начинались обычные хлопоты. Возле железной времянки женщины стирали пеленки и варили кашу, кто-то, примостившись на нарах, писал письмо... На станциях искали по вагонам знакомых и близких. Искали иногда тех, кого уже не суждено было найти.
В третьем от паровоза вагоне, в котором ехали сестры Кульман, было двое мужчин - старичок из-под Луги и здоровенный детина средних лет, в чей адрес женщины то и дело отпускали саркастические реплики.
- Везем "на развод", - шутили они, не стесняясь его присутствия.
Детина был розовощек, подвижен, угодлив и большой мастер врать.
- Не способен я носить оружие, - оправдывался он, строя глупое лицо.
Как-то раз молчавший до того старичок из-под Луги спросил его:
- А скажи все-таки, мил человек, почему это ты не на войне, а?
- И чего, батя, привязался? Сказано, не способен я, у меня, может, протез...
- Покажи культю, - не отступал старичок.
- Отцепись... Мог бы и сам с ружьишком-то!..
Старичок весь затрясся от такого нахальства, достал с нар и вынес на середину вагона, к времянке, свой мешок. Дрожащими руками развязал его и извлек пачку разных бумаг. Смех в вагоне утих.
- На-ка, читай, толстомордый!
- К чему же оскорбления, батя? - примирительно сказал детина и стал просматривать бумаги.
- Читай вгул, всему обчеству! - выкрикнул фальцетом старичок.
- "... Лужский райвоенкомат сообщает, что Ваша просьба о посылке Вас на фронт оставлена без последствий ввиду Вашего преклонного возраста".
- А ну, вот эту читай!
- "Лениградский областной военкомат сообщает, что ввиду Вашего возраста - год рождения 1876 - Вашу просьбу удовлетворить не можем"... Ну ладно, отец, извини...
- Постой, постой, а ну, вот еще эту!
- "Народный комиссариат обороны..." - здесь одно и то же, - сказал обидчик, возвращая бумаги.
- С ружьишком!.. Да известно ли тебе, что я в японскую воевал, и в гражданскую, а вот на эту не берут ... - не мог успокоиться старичок.
Поезд затормозил, завизжало дверное колесико, яркий солнечный свет ворвался в вагон. Люди зашумели, полезли наружу. Вагон быстро опустел. Леэн и Анна тоже было собрались выйти, как вдруг в раскрытую дверь вагона легко влетел большой мешок картошки. Вслед за ним мигом забрался розовощекий. Сестры расхохотались, так это было неожиданно.
- Вы что это, курочки, раскудахтались? - весело спросил детина. - Не думайте, не уворовал. Честно купил у колхозницы одной...
Едва успел он убрать мешок, как в дверь просунулась женская голова в косынке. Женщина осмотрела вагон и сердито прокричала:
- Пустой-то мешок отдай, разбойник!.. И так на четверть тыщи обмишурил... Отдай тару, колхозная она!..
Розовощекий швырнул мешок к дверям.
Вдоволь насмеявшись, Леэн и Анна спрыгнули с нар и пошли погулять вдоль вагонов. Здесь они снова увидели женщину, продававшую картошку, и улыбнулись ей. Она тоже узнала их и поманила к своей телеге. Девушки подошли.
- Какие вы похоженькие! - всплеснула женщина руками. Тут она обернулась, порылась в сене, вытащила четыре больших яблока и протянула сестрам.
- Спасибо.
- Кушайте на здоровье!.. А куда ж вас везут и откуда?
- Из Эстонии, в Нязепетровек, должно быть.
- Из самой Эстонии! Из заграницы, значит, ай-яй-яй!..
- Что вы, Эстония - советская республика, - ответила Леэн.
- Ну да, ну да, - согласилась женщина, - советская, советская, а какой же ей быть?.. Значит, в Незяпетровск? - переспросила она и достала еще четыре яблока.
- Да вы берите, не стесняйтесь, по кармашкам-то разложите, пригодится... Случаем попадете в село Ункурду - найдите Кузнецова, Ивана Андреевича, там всяк его знает, одноногий он, инвалид, так то мой родной брат... Поклон ему от Пелагеи, то есть от меня...
Женщина замолчала, затянула узелок сползавшего с головы платка и вдруг заплакала.
- У меня ведь трое сыновей там... воюют с погаными ...
Сестры смущенно молчали.
Потом женщина спохватилась, вытерла слезы и перекрестила девушек.
- Это я так, я не верующая, - сказала она. - И картошку тоже... Я не спекулянтка, не думайте, колхоз наш деньги на танк собирает, так что не думайте...
- Ну что вы! - сказала растроганная Леэн, - мы не думаем!.. Спасибо вам, вы очень хорошая и похожи на нашу маму...
Они еще долго потом вспоминали эту русскую женщину, ее добрую улыбку, натруженные руки и то, как перекрестила она их на дорогу. И вновь сжимала сердце тоска по матери...
На каком-то глухом разъезде эшелон стоял мучительно долго. По обе стороны насыпи запылали костры - варили картошку, стирали и сушили белье. Вокруг матерей вертелись дети - давно немытые и полуголодные. Они лопотали на русском и эстонском, литовском и латышском, не понимая друг друга. Общим языком для них стала игра, где непременно были и "наши" и "фашисты".
Сестры подошли к небольшому костру, у которого хлопотал старичок-лужанин. Над огнем висел почерневший солдатский котелок.
- Присаживайтесь, красавицы, - приветливо сказал старичок. - Палун, как говорят у вас в Эстонии. Будем есть картуль...
Он достал из мешка коробочку с махоркой, свернул цигарку, прикурил от уголька, потер ладонью седую щетину на подбородке, осмотрелся.
- Эва, костров-то. Цельная дивизия на привале!
- Доброе утро! - услышали вдруг девушки. Они обернулись. Перед ними стояли их давнишние подруги по комсомольской работе в Таллине - Хильда Тальтс и Эрна Пент.
Девушки не виделись с момента погрузки эшелона после перехода через Ладогу и теперь, усевшись у костра, наперебой принялись рассказывать о своих дорожных приключениях. А потом снова вспомнили 28 августа. В тот день фашисты ворвались в Таллин. Бои шли уже в Кадриорге и у ипподрома, когда комсомольцы последними покидали свой город. На ледоколе "Суур Тылл" Леэн назначили старшей группы, и она под страшной бомбежкой и обстрелом с берега, измученная бессонными ночами, подбадривала подруг.
- А что, девчонки, - сказала Хильда. - В нашем эшелоне не меньше сотни комсомольцев. Давайте соберемся вместе, обсудим свои дела, хватит киснуть!..
Леэн грустно улыбнулась. Ану влюбленно смотрела на сестру и ждала, что она скажет.
- Ты молодец, Хильда. Я всегда ценила твои предложения.
- С радостью принимаю, - просто ответила Эрна. - В одном только нашем вагоне столько девчонок!
- И ребята есть, допризывники. Возьмем всех комсомольцев на учет, проведем собрание, а?
И девушки вдруг приободрились, повеселели, куда-то отодвинулись в сторону мелкие дорожные заботы. Они еще не знали, о чем поведут разговор на собрании, но исподволь уже рождались планы: надо облегчить положение обитателей товарных вагонов, подбодрить, помочь больным, особое внимание уделить старикам и детям...
Конон Игнатьевич - так звали лужанина - между тем снял котелок, слил воду и поставил его перед подругами.
- Угощайтесь, палун!
Девушки поблагодарили, взяли по картофелине и принялись сдирать кожуру.
Два дня подряд сколачивалась комсомольская организация на колесах. А потом на долгой стоянке в Перми все собрались в одном вагоне и обсудили, с чего начинать работу. Было много шума, много споров, много пустой болтовни. Были и "молчальники", которым не понравилась сама идея создания организации на какую-нибудь неделю, оставшуюся до конца пути. Но энергия сестер Кульман, Эрны Пент и Хильды Тальтс одержала верх. А поздно ночью Леэн достала из мешка свой дневник и сделала очередную запись.
"10 октября. Вечером были в Перми ... Долго любовались огнями города. Они - как тысячи светлячков. Природа резко изменилась.
В вагоне провели комсомольское собрание. Когда я попросила товарищей указать мне средство самовоспитания, то Т. посоветовал натянуть "толстую кожу". Я сказала, что предпочитаю оставаться прямой и резкой, нежели "толстокожей". Удивляюсь Т. и восхищаюсь его прямоте. Он сказал мне: "Чувствую себя неловко, когда разговариваю с тобой. С тобой нельзя говорить по пустякам и плоско шутить, надо выбирать содержание и тон беседы". Этого я не знала. Видно, поэтому многие девочки держатся от меня на расстоянии, а мальчики помалкивают. Это даже подняло мое самосознание. Во всяком случае, от собрания была польза. Мы - Ану, Хильда и я - еще больше сблизились".
| << Назад | Вперёд >> |