Утреннее солнце щедро золотит стены комнат, все вещи. А через открытую форточку врывается такой нежный, ласковый ветерок. Мама будит меня на заре.
   Она давно уже возится: печет нам в дорогу три лепешки-"колобка", варит ржаные галушки.
   Глаза закрыты, поднять веки трудно, во воем теле сладкая истома, и так хочется спать, спать. Мама сердит своей назойливостью:
   - Вставайте, вставайте! Вы же хотели в шесть выйти!
   Притворяюсь, что не слышу. Может, мама забудет? Поспать бы еще немножечко, ну минут хотя бы пятнадцать.
   Что делать с глазами, чтобы раскрылись? Их точно медом кто-то залепил ночью.
   Наталка первая соскакивает с постели, за нею - Маруся. Придется все же встать, не то могут подумать, что боюсь дальнего путешествия, стыжусь заниматься "обменными операциями" (а я таки стыжусь).
   Решительно срываюсь с кровати. Наталка и Маруся почти готовы.
   - Ты поменьше возись! Скорее собирайся, а то и так проспали! -подгоняет сестра.
   Двадцать минут - и я готова. Даже причесала и заплела косы.
   Вещи для обмена, лепешки, мешки- в корзине. Завтракаем. Дети еще спят. Потихоньку советуемся, выслушиваем последние мамины наставления и уходим.
   Теплый ветерок, подсохшая земля и теплынь-теплынь. Оделись легко, удобно. На ногах, обмотанных портянками, мужские ботинки крупного размера, чтобы не натирали. Вид, вполне достойный профессии "обменника".
   Шагаем легко и быстро. Мы не одиноки, спутников много, то и дело слышатся возгласы:
   - Вы за картошкой? Куда именно?
   - В Демидов. А вы?
   - В Дымеровку.
   Идут и идут люди. Попадаются путники, идущие в Киев. Они утомленные, согнувшиеся под ношей, но довольные: за плечами или же на плечах пуда полтора картошки. Сладкой будет она за столом! Угадываем профессии встречных, а кое-кого попросту знаем.
   - Это учительница, факт.
   - Врач, ручаюсь.
   - Заведующая нашим детсадом.
   - Эта с обувной фабрики.
   Знакомых лиц много. Где же я их видела? На конференциях, в поликлинике, в детсаде Маринки, да мало ли где.
   Когда миновали санаторий водников, начались незнакомые места. В стороне осталась Пуща, чудесная наша Пуща, хотя и изувеченная донельзя оккупантами. Идти становилось все интереснее, приятнее.
   Воздух-то какой!
   Идем по шоссе, которое тянется лесом. То и дело белеют заплаты снега. Вокруг - сосны, лес живой и шумный. Птицы подняли щебет. На дороге особенно нагло и невыдержанно ведут себя воробьи. Из глубины леса слышны робкие, прерывающиеся посвисты.
   - Ой, послушайте: неужели соловей?
   Наталка и Маруся заспорили.
   - Это щегол. Соловью еще рановато петь, - говорю я.
   Наталка и Маруся продолжают разговаривать. К ним примкнули два "обменника". Тема беседы заранее известна и нисколько меня не привлекает.
   Нарочно отстала на несколько шагов. Наедине вспоминаю прошлогоднюю весну, хор лягушек в Горенке, вечера и утренние зори с соловьями, Михаила... Счастлив человек, которому в пору бедствий и горя есть о чем вспоминать, помечтать!
   Ветер ласкает щеки, солнце наполняет все существо животворным, чудодейственным теплом; оно обновляет твое тело и душу. Кажется, будто впервые видишь мир, весну, торжествующую природу. Я смотрела на все жадными главами и рада была тому, что трудная зима позади.
   Попадались один за другим дорожные столбы с условными знаками для водителей немецких автомашин. Радовали оставшиеся наши надписи. А в одном месте, неподалеку от дороги, чудом уцелела выложенная из камушков пятиконечная звезда. Немцы проносятся на машинах, не замечая "крамолы", а свои люди берегут дорогой сердцу символ.
   Шоссе тянулось ровное, бесконечное, блестящее, мириадами мельчайших драгоценных камней переливался на солнце асфальт. Вот бредут несколько босых охотников за продовольствием. Асфальт теплый, а в далекой дороге натерло ноги. Почему бы, в самом деле, не разуться?
   Лес тянется и тянется. Он напомнил мне пущу и вновь вызвал несколько воспоминаний, таких близких и, однако же, бесконечно далеких. Были минуты, когда забывала о войне, голоде, цели нашего путешествия. Казалось, сверну вот на ту дорожку - и она приведет меня в семейный уют, в спокойную радость. Буду готовиться к урокам, читать, петь, беседовать с мужем. Но появлялась немецкая машина, и воображение возвращалось к действительности. А легковые машины проносились часто.
   Шли уже несколько часов, когда нас догнал грузовик, набитый людьми. Он ехал за бревнами. Я машинально махнула шоферу, вовсе не надеясь на то, что он окажет услугу, но, к нашему удивлению, машина остановилась. Мы побежали, знакомые - за нами. Через минуту-другую все оказались в кузове. Доехали до Лютижа, где нас высадили, но до Демидова уже было совсем близко.
   По пути в село встретили Коломну понурых людей, которых гнали в Германию. Музыки не было. А то ведь бывает и так, что впереди колонны, тоже в сопровождении полицая, совершает насилие над людскими душами еще и гармонист.
   Вот и двор Панаса Панасовича. На крыше соседнего дома - гнездо аистов, нет - даже два. Такие же гнезда и на других домах. Улица тянулась вдоль речки Ирлень и, видимо, была живописной. Теперь вид ее портили несколько разваленных снарядами зданий и могилы немецких солдат с крестами и касками. Это напоминало о происходивших здесь боях. Но село в общем уцелело. После того как линия фронта отодвинулась, жители вернулись и кое-как живут.
   В гнездах стояли комичные аисты и чистили носы. Долгоносые, с огромными клювами, имеют неприятный голос, могут лишь скрипеть. Но есть у них и достоинства. Аисты прекрасные "мужья", нежно заботятся о своих "женах" и семье, очень постоянны в своих чувствах.
   Пахло навозом, молоком, влагой от реки и землей. У Панаса я никогда еще не была, но шла к нему, как в дом родной. Вот мы на просторном дворе.
   Во дворе на телеге сидел хозяин и несколько женщин-соседок. Грелись на солнце (воскресенье) и сокрушались, горевали: угоняют людей в Германию. Такая участь ждет единственного сына Панаса Панасовича.
   - Ну, киевляне, рассказывайте, как там у вас? Что слышно? Где сейчас фронт?
   - Да не по-газетному говорите, а то, что слышали. Газете этой мы не верим...
   Мы сели. Отдохнули, побеседовали, рассказали обо всем, что интересовало селян.
   "Уходя, оставлю Максиму сообщение Совинформбюро, вот обрадуются!" - решила я про себя, имея в виду сына Панаса Панасовича.
   - Подождите, жена придет с дымерского базара, картошку сварит, - удерживал нас хозяин, но мы решили пойти на базар. Был еще ранний час, должны поспеть. Тогда завтра не доведется брести в Литвиновку за луком.
   Пока мы беседовали, Наталка пошла к Карпу, зятю Панаса Панасовича, и сделала обмен, о котором договорилась еще зимою. Теперь надо раздобыть лук, и можно тронуться домой, чтобы ко вторнику поспеть на работу.
   Сестра поделила домашнюю лепешку на троих. Мы подкрепились и вновь двинулись в путь. Скрипели аисты. Двое летели к гнездам с кормом для подруг, которые стояли в задумчивой позе, на одной ноге, и, исполненные спокойствия, ждали. Счастливые аистихи!
   Вышли за село, на шоссе. Еще восемь километров - и Дымеровка. Солнце припекает, подувает теплый ветерок. Навстречу стали чаще попадаться "обменники", измученные, худые, но не сдавшиеся голоду, борющиеся за жизнь.
   Вокруг поля и поля. Над ними высокое-высокое и по-весеннему синее небо. Поля, плодородные колхозные толя, лежат необработанные, просят рук и машин, ждут своих хозяев.
   Вспомнилась статья из "Нового украинского слова", расточавшая "медовые слова" про будущую "счастливую и свободную" жизнь крестьянина-единоличника "при немецком строе и самостийной жизни на Украине", тошно было читать разглагольствования об "огромной роли цапки, лопаты и граблей" в сельском хозяйстве.
   В Демидове Наталка и Маруся побежали к Карпу, а я осталась с Максимом. По его словам, крестьяне думают об одном: поскорее бы прогнали непрошеных "освободителей". Все живут воспоминаниями о недавнем прошлом: "В минувшем году в эту пору колхоз...", "Наш колхоз имел..." Люди привыкли работать сообща, возделывать землю машинами, а им тычут в руки цапки да лопаты и назойливо зудят: "Земля будет ваша!" А чья же она была?
   У Максима гневно сверкают глаза.
   - Так и увидят они меня в своей Германии! А воевать я еще буду, потому что есть за что воевать!
   Дымеровка - большое красивое местечко. Немцы еще не успели ограбить его до нитки. Мы купили на базаре лук, семена для огорода. Спекулянты и здесь вздули цены на лук, но все же он дешевле, чем в Киеве.
   Мы не спешили уходить из Дымеровки. Посмотрели на свадьбу - "весiлля" с дружками, сватами, старинными обрядами. Молодежь торопится обвенчаться, надеясь на то, что дадут "льготу", не пошлют в Германию.
   За день мы загорели, почернели. От души смеялись друг над другом. Встретили нескольких знакомых из Киева.
   Вечерело, когда мы вернулись в дом Панаса Панасовича. Пока варилась картошка, отведали борща и "мочання". Все казалось очень вкусным, а вот наесться не могли. Мы бы вола сожрали! Особенно мало было вкусного "мочання" - творога, перетертого с молоком. В эту жидкую массу макают блин и едят. Но блюдце на троих-это ведь котятам.
   Но мы, конечно, были и за то благодарны. В Демидове хлеба нет, сами выменивают.
   Вечер был чудесный, я и Максим уселись на крылечке и беседовали допоздна. На первый раз он увернулся от угона в Германию, сославшись на больной желудок (врач - свой человек), а там, даст бог, ноги унесут подальше. Убежать хотят еще несколько хлопцев. Сперва в ближний лес, а потом к партизанам или же к линии фронта,
   - А мать плачет. Все ей кажется, что ночью меня заберут. Нет, не успеют.
   Тетя Варя действительно как в воду опущенная, жалуется, что руки ни к чему не лежат.
   С Максимом я виделась впервые, но беседа наша была непринужденной, откровенной, говорили как давние знакомые. С Панасом Панасовичем семья наша давно в дружбе. Приезжая в Киев с колхозными продуктами, он всегда ночевал у нас. О Максиме я знала по его рассказам.
   Получив от меня перепечатанное сообщение Советского Информбюро, Максим запрятал его за пазуху и тут же ушел. Я просила его быть осторожным.
   У них в селе как-то ходили по рукам листовки, на церковной ограде время от времени появляются карикатуры на Гитлера. А песен, частушек, антинемецких поговорок - хоть сборник издавай. Одна из их преподавательниц тайком записывает новый фольклор.
   Когда возвращались в Киев с мешками на плечах, было нелегко. Да что там нелегко! Глаза вылезали на лоб. Снова посчастливилось: часть дороги ехали.
   В дом вошли с картошкой, точно с несметными сокровищами. Шум, суета! Дети пищат, Маринка пытается что-то рассказать и кричит, мама приглашает есть суп. Наталка показывает детям литр молока.
   Мешки с четырьмя пудами картошки заняли свое место в углу. А мы через час уже работали на огороде.
   Тетушка завидовала матери. Расхаживая по садочку, она добродушно ворчала:
   - Ишь, и картошку, и лук принесли, и на огороде дело себе нашли. Хорошо иметь дивчат!
   Да, дивчат иметь хорошо, пока их не угнали в райх! А ведь это не исключено.