Каркает воронье, кружит над пепелищем. Чернеют обугленные срубы хат, сиротливо смотрят в небо колодезные журавли, печные трубы стоят, как памятники над могилами. Ветер, скуля, будто жалуясь, клубами гоняет пепел над пожарищем, раскачивает опаленные огнем яблони, груши, вишни... Ой, лишенько-лихо! Вот враги что наделали!
   Приходят на пепелище люди. Каждый день приходят, чтобы услышать о беде хатынской, чтобы самим увидеть и всему миру поведать о страшном злодействе.
   - Ой, людцы добрые! - говорит и плачет бабка Юлька, что жила на хуторе близ Хатыни.- Ой, людцы добрые! Гляжу это я - а Хатыня горит, а солнце тьмяное-тьмяное от дыма стало! Немец все обобрал, а потом подпалил все. И людей попалил, душегуб! Загнал всех в сарай, ворота закрыл, облил бензином и подпалил, злодей! А как огнем все охватило, мужчины ворота те выломали и вместе с воротами целой кучей попадали. А сказывают еще люди, что это полицай ворота открыл... может, и он?.. Кто ж его знает?.. Это когда немец от огня отошел, жарко ему стало. А как стали выбегать люди, злодеи в них стрелять стали. Всех покосили, нехристи. Все лежали, что дубы побитые... А сгорело сколько! И Кункевич Антон из Юркович сгорел, что в гости в Хатыню пришел, и Адэлька, и Ядвися!
   А деточек сколько!..- Слезы душили бабку Юльку. Немного успокоившись, она продолжала дрожащим от слез голосом: - А как ушел супостат, пошли мы спасать тех, кого он не добил. Смотрим - а и спасать некого. Увидела я сынка Желобковича -Виктора, не узнать было его: почернелый весь, что головешка. А он ко мне, да как взмолится:
   "Тетенька, родненькая, возьмите меня! В огне сгорели братья, сестра, татка. Мамку убили. Один я остался!"
   Я и взяла его к себе. Как тут не возьмешь? И Вовку с Соней Яскевичей взяла, племянников моих. Хлопчик в яме картофельной захоронился, а потом в Мокрядь убежал. А Соня в лес уползла огородами и тоже там захоронилася, и сидела там, пока люди ее не нашли... А как спросила я хлопчика Желобковича, помнит ли он, как возле мертвой мамки лежал: "Нет, говорит, не помню". И где ж тут помнить! От такого умом повредиться можно, хоть и малое дите!.. А Иван, бедный, горел... сперва одежа на нем сгорела, потом и сам... Три дня жил у сестры в Козырях. Потом помер. Так у него болело все, когда живой был, что и надеть на него ничего нельзя было... И Жидович Савелий, колхозный бригадир, возле сарая мертвый лежал, и Яскевич Антон, кузнецом что был... На другой день пришел сын его Вовка, племянник мой, что в яме захоронился, и только по зубам узнал своего отца: зубы у Антона приметные были. Две сестры, родственницы Зоей Климович, из огня выскочили, в лес убежали. Вылечили их партизаны. В Хворостенях они потом жили, и там лечили их. Люди приют им дали. А когда уже ходить сестры стали, пришли в Хворостени злодеи и все равно сожгли их вместе с домом. Одну почему-то в колодце нашли: то ли сама кинулась, то ли немцы ее туда бросили... никто так и не знает... Весь день и всю ночь горела Хатыня, и еще долго горела, пока один пепел не остался от косточек людских. На третий день пришли партизаны, сколотили два ящика, как носилки, и все, что осталось от людей,- в эти ящики. А рядышком две ямки выкопали и туда все... могилки сделали. А кто позже помер, того возле ямок этих похоронили. Вот так и Ленку Желобович, племянницу мою, родной сестры дочку, рядом со всеми похоронили. Как вошли немцы в Хатыню, Ленка в лес побежала. Догнал ее изверг и убил. Лишь через пять недель, бедненькую, в лесу нашли. Только по платью и узнали... принесли на носилках и похоронили, со всеми теперь лежит бедное дитятко... А говорят люди, маленьких деток матки собою прикрыли, чтобы крыша на них не рухнула, так и остались они целенькими, но от дыма задохлись... Если б живые были, так и спасти б их можно было...
   Плачет бабка Юлька, а ветер, вторя ее плачу, со свистом пепел разносит над пожарищем. Слушают люди бабку Юльку и тоже плачут. Плачут свидетели страшного, неслыханного злодейства.
   Вытерла слезы бабка Юлька, глянула в небо и сказала:
   - Говорят еще люди: Адам, Каминского сынок, добрый хлопец был, перед смертью своей сон пророческий видел. Будто жаворонком обернулся. Пырх в небо- и полетел, полетел!.. Может, он и летает там, и детки все наши... Кто ж его знает?..- задумчиво проговорила бабка Юлька.
   В небе летали жаворонки и как ни в чем не бывало пели свои песни. А внизу скулил ветер, как осиротелый верный пес над могилой своего хозяина. Посмотрела бабка Юлька на дорогу и сказала:
   - А вот и Каминский идет. Он часто сюда приходит...
   К пепелищу шел высокий худой старик. Он присел на обуглившийся сруб своей хаты и о чем-то задумался. Он сидел не двигаясь, как каменная статуя, и только ветер шевелил его седые волосы.
   Очнулся Каминский от клекота аиста. Над пепелищем кружила белая птица. То в вышину взлетит, то снова снижается. И все кружит, кружит над обгоревшей липой, увенчанной старой бороной. Видать, вернулся аист из теплого края к старому гнездовью, да не узнает родных мест. Покружил, покружил да улетел. Только жаворонки со звонкой песней летают над пепелищем, поют о чем-то своем.
   О чем они поют?.. Вот один ближе всех подлетел к старику, над самой головой его повис и поет ему что-то. Смотрит тот на птичку и думает: "Не мой ли это Адасик?" А птичка поет ему, поет, будто утешить хочет одинокого, убитого горем человека. Слушает Каминский, головой кивает; он понимает, что поет ему серая пичужка...
   - Да, да... это мой жавороночек... это он... мой сынок...- И глаза его затуманились слезой.