Михалина возилась у припечка. Звякнул пустой чугунок, заслонка.
   - Адасик! Проснись, сынок! Не к добру что-то разоспался! Иди дров наколи! И ведра пустые. Помоги, дитятко. Батя только к вечеру, видать, вернется,- будила сына Михалина.
   Как ржавые ворота, ошалело завизжала на всю хату Машка, Михалина наступила ей на хвост.
   - Брысь, чтоб тебя холера! Путаешься тут под ногами!.. Адась! - уже в сердцах крикнула Михалина.
   Адась протер глаза, нехотя встал. Непонятная тоска щемила сердце. И чтоб облегчить свою душу, рассказал свои сны матери. Выслушала Михалина и сказала:
   - Не к добру твои сны, дитятко. Врагу бы нашему такие сны.
   В сенцах послышались шаги, и тут же в дверях показалась голова бабки Тэкли.
   - Есть тут кто живой?
   - Пока все живы, кума,- невесело отозвалась Михалина.
   - Поздненько что-то вы встаете сегодня. А вот мне так не спалось. Сердце за ночь наболело. Так наболело, что ни вздохнуть ни охнуть не могу. И чего только не передумала! И чего только не припомнила! Измаялась вся. А твой-то где?
   - Ушел с вечера. Может, и сменяет ухваты да топор на что-нибудь? Да и соли нет. А без соли обед кривой, сама знаешь.
   - Знаю, как не знать,- ответила Тэкля.- Мой топор притупился, точить пора. И дров им не наколешь. Хорошо тебе, Михалина, хозяин в хате, да еще кузнец.
   И стала рассказывать Тэкля о своих горьких думах, на жизнь жаловаться. Михалина тоже поведала ей свои заботы-печали, сны Адася рассказала. Перекрестилась Тэкля, услышав сны такие.
   - Как бы немец не пришел. Вот же Рудню спалил, Холметичи, Ляды... Бензином лил, огнем палил. Ой, боженька мой, боже! А деток сколько загубил! А чтоб у него руки поотсыхали! А чтоб его самого на том свете огнем пекло, не отпускало! И за что господь бог нас покарал? Послал же на нашу головоньку нечистую силу! Ложишься спать и не знаешь, что тебя утром ждет... Болячка ему в бок! - сокрушалась бабка Тэкля.
   Послушал Адась разговор матери и бабки Тэкли, и не утихла его боль, на душе еще тревожнее стало. Взял он ведра, за водой пошел.
   Простуженно заскрипел колодезный журавль, окунул дубовое ведро в черную студеную воду и, кряхтя, тяжело стал вытаскивать его со дна колодца. Качается ведро, выплескивается вода и где-то глубоко, внизу сруба, плюхается с глухим звоном. Наклонился Адась над колодцем, смотрится в зыбкое зеркало. Вдруг рядом с его головой еще одна голова появилась, пляшет, кривляется.
   - Ау! Адасик!.. Ха-ха-ха!.. "Ха-ха-ха!,." - эхом отдалось в колодце.
   От неожиданности вздрогнул Адась, и полведра воды плюхнулось вниз. За спиной Адася стояла Мария. Вгляделась она в лицо парня и смеяться перестала.
   - Что это ты сегодня такой? - спрашивает.
   - А какой же? - засмущался Адась.
   - Чудной ты. Скучный.
   - А чему радоваться? - ответил Адась и грустно-грустно поглядел на Марию. Взял у девушки ведра, помог ей воды набрать.
   Мария стояла и задумчиво теребила кончики своего платка. Притихла чего-то.
   - Ишь какой ты сегодня?.. Уж ежели ты такой, то, может, и зерно за меня намелешь?.. Партизанам! - последнее слово она шепнула ему на ухо, обдав своим теплым, как парное молоко, дыханием.- Придешь?
   - Приду,- буркнул Адась, улыбнулся Марии и пошел от колодца, ступая осторожно, боясь пролить воду.
   За стол в Адэлиной хате сегодня сели позднее обычного, ждали Василя. Он ходил по дворам, яйца собирал. Завтра повезет их в Борисов на соль менять. Кончились запасы соли и у крестьян, и у партизан. Плохо без соли. Так вот и живут хатынцы: соберут яйца с каждого двора, потом в Борисов везут, на соль меняют, и соль эту между крестьянами и партизанами делят. Теперь Василя очередь в Борисов ехать. Вот и ходит он по дворам. Вернулся Василь, когда все сидели за столом и выскребывали жидкую затирку, заправленную салом. Ели без соли. Василь подсел к столу.
   - Что с них возьмешь,- ворчал он, поднося ложку ко рту,- у Тэкли одна курица осталась, да и та нестись перестала, у Иосифа Барановского одиннадцать ртов, девять бесштанников бегает, выводок целый. От таких и одно яйцо отнять грех. Выкрутимся как-нибудь, дадим им соли.
   Адэля, прибрав со стола, плакалась на судьбу. Вот и зерно кончается, скоро не то что на хлеб, на затирку муки не будет. Весна ведь уже. Зиму как-то промаялись, а теперь хоть зубы на полку.
   - Лялю кормить нечем. Одни ребра торчат. Два литра только и надоила. Что ж это будет, Василь?
   - А то и будет. Вон Барановский говорит: "До травки б дожить". Как все, так и мы. Чтоб только немец не пришел. Неспокойно что-то. Тихо в селе. Даже собаки не брешут. К чему бы это? Ходят слухи, что немец за партизан во как взялся! Лес вырубают. Боятся, гады. Чтоб их самих повырубало!
   - Никак, голосит кто-то?.. Слышишь?.. - Адэля замерла с рушником в руках.
   Василь прислушался.
   - Собака воет,- сказал он.
   - Не хотела тебе говорить, Василь, потому как знаю: не любишь ты приметы слушать. А сегодня скажу. Ляля наша... так жалостно смотрела на меня, так жалостно... все утро мычала, из хлева бежать порывалась... Слышишь?.. Опять мычит...
   - Стихни, Адэлька! - не дав договорить жене, вдруг прикрикнул на нее Василь.- Ишь чего выдумала. Все будет хорошо, дурничка,- закончил он уже ласково. А у самого тревожно забилось сердце.