Началась работа. Уроки, встречи, знакомства, первые трудности, в которых, конечно, никто не был виноват.

Начальная школа шахты № 5 имела только четыре своих класса. В 5—7-ой классы принимали ребят из школы им. 19 МЮДа и школы им. Горького. Набор предполагали проводить по территориальному признаку. Но это было де-юре, де-факто дело обстояло несколько иначе. Все организованные, хорошо успевающие учащиеся оставались на местах. К нам попали ребята еле терпимые в школе. Новое здание школы им. Ворошилова еще достраивалось, и они пришли в старые классы, забитые партами, иногда с единственным проходом для учителя.

Пятый «В» стал моим подшефным классом.

Меня встретило море различного цвета голов, стриженых и нестриженых, а больше вылинявших за лето, с вопросительно любопытными глазами.

— Зовут меня Анна Дмитриевна, фамилия моя Колотович...

Смешок, ибо где-то в углу послышалось примерно: «вич, вич, перевич...»

Сказала я им о том, что поведу их до седьмого, а то и до десятого класса, что жить нам нужно дружно, каждому добросовестно выполнять свои обязанности...

— А ваши какие обязанности, наказывать нас? — спросил белоголовый мальчик и сразу скрылся. То ли под парту он нырнул, то ли поменялся местом с соседом.

Я ждала.

— Ну, кто же это предложил мне вопрос и сам на него ответил?

Ребята молчали. Спросивший не отзывался тоже. Я решила продолжать беседу и искала возможность полностью овладеть вниманием класса. Девочки слушали, слушали и ребята, но не все, многие были заняты «своими делами» и старались показать, что все происходящее не интересует их.

Мог помочь прямой вопрос. Но какой? Необходимо немедленно втянуть ребят в общую беседу, тогда станет легче.

— Получали вы летние задания?

Тишина. Никто не отвечает. В это время кто-то выкрикнул:

— Пора на перемену! Надоело!

Я увидела «храбреца» и спросила его фамилию.

— Не знаю,— грубо отвечал он.

Повернувшись к другому мальчику и стараясь оставаться спокойной, обратилась к нему:

— Он забыл свою фамилию, скажи ты.

— Я тоже не знаю,— отвечал он, уставившись на меня дерзкими серыми глазенками. Волосы его выгорели, низко спадали на лоб и, наверное, давно не причесывались.

— Может, ты знаешь? — спросила я соседа, заметив его напряженный, настороженный взгляд. Он потупился и ничего не ответил. Кто-то вполголоса произнес.

— Только ссиксоть!..

За моими плечами — двадцатилетний педагогический стаж. Помнились разные случаи из педагогической практики. И все же я не помнила случая, чтобы не могла овладеть классом в течение урочного времени. Увы, теперь это случилось. Прозвенел звонок и, точно меня не было в классе, ребята, перепрыгивая через парты, бросились во двор. Остался только один коротышка-мальчик, с серыми глазами, открыто смотревшими на меня из-под сросшихся бровей. «Может быть, этот станет моим первым другом?» — подумала я и спросила:

— Как тебя зовут?

— Сергей, а фамилия— Тюленин,—он выжидающе смотрел, не двигаясь с места.

«Надо с ним попроще, не следует обвинять его товарищей».

— А что же это ты не идешь на перемену?

— Я еще успею к ребятам...

— Иди, не отставай...

Сережа повременил немного, а потом медленно вышел из класса. И столько было самостоятельности в каждом его движении, что я невольно улыбнулась.

На второй урок в класс пошла молодая учительница украинского языка. Я работала в 6 «А», соседнем с пятым. Урок начался вяло: я прислушивалась к тому, что происходит там. Прошло минут пять сравнительной тишины. И вот раздались взрывы смеха, а затем беготня по коридору. Мои ребята насторожились. Урок ведь только начался. Я слышала, как в класс пошел директор, слышала, как установилась тишина, как все время хлопали двери, впуская опоздавших. А после звонка я увидела в учительской рыдающую молодую учительницу.

— Я в пятый «В» больше не пойду!..

Собрались все учителя. Они сочувственно поглядывали на молодую учительницу. Анисимов разводил руками.

— Класс полностью переведен из школы имени МЮДа. Что с ними поделаешь?..

Преподавательница математики Надежда Денисовна нервничала больше других: ей предстояло идти сейчас на урок в пятый «В». Один Евграф Федорович, самый старый педагог школы, ухмылялся и чувствовал себя, как ни в чем ни бывало. На последнем его уроке произошло такое, чего никто не знал. При его появлении в классе ребята били крышками парт в течение десяти минут, пока им не надоело. Старый учитель терпеливо ждал. Потом, когда установилась тишина, сказал:

— Спасибо за приветствие. Правда, оно немножко затянулось, мы могли помешать другим классам. Но ничего, я думаю, на первый раз они нам простят.

Работник Кировской школы, он многих знал по фамилии, и, не открывая журнала, вел обычную беседу, не относящуюся к уроку. Установилась тишина, и Евграф Федорович, на основании опыта своей первой встречи, теперь мог утверждать, что проводить уроки в этом классе можно.

— Сумейте с ними поладить, а потом оно все образуется,— посоветовал он Надежде Денисовне.

Конечно, и Надежда Денисовна не сумела «поладить». Как мы и ожидали, ничего не «образовалось». Класс ее встретил стоя, половина мычала, закрыв рты. Бедная учительница недобрым словом вспомнила Евграфа Фе-доровича.

Но что же делать? Во время рабочего дня я несколько раз пыталась зайти в класс, но мое присутствие просто не замечалось большинством учащихся. «Сумею ли я когда-нибудь овладеть классом? Что породило такую недисциплинированность? Где искать корни поведения учащихся? Как лечить обнаружившуюся страшную болезнь?»

На внеочередном, довольно бурном совещании, было решено вызвать заведующего школой им. МЮДа, ни при каких условиях учителю не покидать класс, поступать строго с зачинателями шума и т. д.

Но во время совещания у меня созревал свой план. Что же теперь звать заведующего прежней школы?

Надо действовать самим. Прежде всего надо познакомиться с бытовыми условиями ребят. Необходимо завязать связь с родителями, твердо помня, что организм и среда—едины, что окружение не только формирует, самое главное — дает моральный облик человеку, то есть закладывает все то, с чем он пойдет в жизнь. Я хорошо понимала, что не изучив болезнь, нельзя ее лечить. Ребят кто-то обидел, чей-то сильный характер толкает их в сторону. Нужно им объяснить, что среди всего, где они начинают жизнь, где проходит труд их отцов и матерей, стыдно устраивать для себя часы безделья и неприятного шума.

Выявилось одно интересное обстоятельство: почти все мальчики 5 «В» были жителями «Шанхая», двух-трех прилегающих к городу кварталов. «Шанхаем» назывались домики-мазанки, которые подобно пчелиным сотам пристраивались к окраинам городов и поселков. Видимо из-за своей бедности и темноты, напоминающей в то время китайскую, они и получили свое название. Стало быть, ребята постоянно бывают вместе. При таком положении оторвать одного от другого—нельзя. Легко ли сделать такое, если не только малыши, но и взрослые постоянно подчеркивали спаянность и дружбу на основе принадлежности к одному жилому району. Забредет, бывало, «чужой парень» в качестве провожатого «шанхайской девушки», какие только наказания ему не приходится переносить. Шанхайские не давали себя в обиду. Так это же взрослые. А малыши?

Надо пойти к ним.

Стояло погожее сентябрьское утро. Вооружившись блокнотом и карандашом, я подходила к землянкам, слыша воинственные крики ребят. То наши питомцы, жители «Шанхая», играли в войну.

Весть о моем появлении, видимо, сразу же распространилась, и я заметила осторожные взоры, мелькавшие головки, выглядывавшие чуть не из-за каждого угла мазанки. Продвигаясь по кривым улочкам, я вышла на небольшую площадку (пустующее усадебное место), по которой стройными шеренгами шли с деревянными ружьями на плечах ребята. Впереди — два барабанщика, умело и четко выбивающие дробь. Барабанщики не просто шумели, извлекая звуки из своих довольно ветхих инструментов. Было что-то особенное в мерных ударах палочек, что давало возможность стройнее держаться, четче шагать и бодрее себя чувствовать. Поравнявшись со мной, колонна остановилась. Я сначала не заметила, кто командует ребятами и искала его глазами. В просвете между шеренгами я увидела фигурку Сережи Тюленина, который шел перед шеренгой как-то боком, четко отбивая шаг своей пружинистой походкой.

— Отставить! Стать вольно! — скомандовал Сережа. Кое-кто подвинулся ко мне ближе, не теряя, однако, ряда. Я смотрела на лица ребят, отыскивая своих питомцев. Их было много. На мое приветствие ребята от-ветили вразнобой, что заставило меня улыбнуться и тут же сказать о цели моего прихода. Не приближаясь ко мне, Сережа громко сказал:

— К нам, Анна Дмитриевна, не ходите. Никого нет дома — раз. Собака злая — два...

— Ну, от собаки ты меня проводишь!

— Я ее сам боюсь,— говорил Сережа,— она у нас на цепи!

Итак — отказ. Причем, последовал от мальчика, который мне сразу понравился. Но делать нечего, надо идти, отступать нельзя.

— Собак я не боюсь,— сказала я после короткого раздумья и, не обращая внимания на строгие, настороженные взгляды ребят, пошла.

С удивлением, но в общем доброжелательно встречали меня родители. Я им не жаловалась на детей. Я только говорила о необходимости совместной работы, которая поможет школе выполнить поставленные перед ней задачи: дать нужные знания детям, сделать их культурными, полезными гражданами Советской страны.

— Это ведь и ваша задача,— говорила я, а сама следила за тем, есть ли уголок для занятий, порядок в доме, необходимая обстановка в комнате.

Были случаи, что собирались две-три соседки, то ли с целью предупредить мой приход, то ли руководимые другими побуждениями, но все же охотно вступая в беседу. Постепенно меня окружили «конвоиры» из сестренок и братишек наших питомцев, и достаточно мне было назвать фамилию ученика, чтобы раздавались голоса:

— Сюда, сюда!..

Обошла я свыше десяти квартир.

Квартиру Тюленина решила посетить последней. Не знаю почему, но так казалось лучше.

И вот я на обратном пути. Слышу обычные возгласы к которым уже привыкла:

— Сюда, сюда!..

В сторонке я заметила группу ребят с Сережей ко главе. Ребята не подходили, о чем-то совещаясь между собой. Вот и двор. Где же злая собака? Ах, вот эта! В стороне от дома сидела тощая собачонка, старая и ленивая. Она хрипло тявкнула и залезла в какую-то дыру. «А Сережа называл ее злой собакой. Не хотелось ему, чтобы я заходила к нему в дом».

Во дворе показалась низенькая, плотная женщина.

— Со школы?.. А что, Сережка в школу не ходит?.. Ходит?.. Не знаю, к учебе он будто охоч. Заходите в дом, чего ж тут стоять.

В доме было тесно, но опрятно. Простая обстановка и особая приятная общительность хозяйки Александры Васильевны Тюлениной располагали к откровенности и полезной для нас обеих беседе. Я старалась выспросить необходимое, в каких условиях живет и готовит уроки мальчик.

— С работой он должен справиться сам, а ваше дело создать ему условия для этой работы. Где его рабочее место, есть ли расписание уроков? В каком состоянии книги, тетради, есть ли чернила, карандаши? Когда он учит уроки, сколько времени?.. Чем занимаете вы его по хозяйству? С кем дружит? Ходит ли в кино? Как часто даете деньги? Есть ли обувь, одежда для зимы?..

Александра Васильевна неторопливо отвечала. Ответы были толковыми, вдумчивыми. Я обратила внимание на то, что она во всем верит сыну.

— А он никогда вас не обманывал? Вот мне он сказал, что у вас злая собака, на самом деле—она еле ходит...

— Может, по мелочам и обманет, но то — не беда.

Меня поразило это нивесть откуда взявшееся у простой женщины убеждение по главному вопросу воспитания, вокруг которого не один раз среди педагогов завязывались самые ожесточенные споры — «надо верить ребенку». Да, если постоянно следить за ним, придираться к мелочам в его поведении, добиваться одного лишь контроля за его поведением — ничего не добьешься. Александра Васильевна заметила еще:

— Хорошо, что вы на них не жалуетесь. Мой не любит, когда на него жалуются. Да я и не допускаю до этого.

Я услышала еще одно замечание, которое в устах женщины звучало просто, а в педагогической практике приносило огромное количество хлопот. Ведь в сущности, ребята очень ценят того учителя, который не идет жаловаться на них директору, а старается сам уладить все недоразумения. Надо смотреть, как поступить и уж во всяком случае не становиться на дорожку, подсказываемую любой формальной инструкцией. В те годы таких инструкций писалось величайшее множество, а идеи А. С. Макаренко признавались зачастую только на официальных собраниях, а с практическим их применением не спешили.

Мы тепло распрощались с Александрой Васильевной. Я увидела а ней своего друга.

Уже следующий день принес с собой перемены. Ребята явились в школу в чистых рубашечках, а главное — с чистыми руками, аккуратно причесанные. Я могла радоваться первой победе.

Но не рано ли?

Прошла неделя. Окликну по фамилии мальчика, а близстоящие шепчут:

— Ого, теперь держись!..

Между ребятами и учителями начались какие-то новые отношения. Однако до настоящего школьного порядка было еще далеко. Появилась необходимость в общей беседе учителей с родителями.

Первое родительское собрание дало стопроцентную явку. Оно проходило прямо во дворе старой школы, и к нему мы тщательно готовились. Помню, мы говорили о необходимости являться в школу аккуратными, с книгами, ручками и т. д. Говорили, что родители должны следить за выполнением домашних заданий, об обязанности родителей предоставить ребятам эту возможность и т. д. Нас слушали очень внимательно. И мы выслушивали с неменьшим вниманием то, о чем рассказывали родители. Достигнуто было главное — все поняли — надо работать сообща, советоваться, чаще видеть друг друга.

Наш директор ликовал, но это не помешало ему сразу же извлечь пользу из такого сотрудничества: он попросил помощи о приведении в порядок отстроенного здания школы. Согласие родителей и вовсе его обрадовало.

— Теперь нам все ясно,— заявил он учителям.

Но еще о чем другом, а о ясности говорить, конечно, было рано. И я в этом убедилась на следующий же день. Во время беседы с ребятами (проходил воспитательный час), к окну, с его наружной стороны, настойчиво липли детские физиономии. Вначале на них поглядывали тайком. Потом постепенно стал нарастать шум. И как я ни старалась увлечь ребят беседой — ничего из этого не получалось. Вдруг Сережа Тюленин порывисто вскочил и сказал:

— Анна Дмитриевна, разрешите мне пойти поговорить с ними!

Сбоку послышалось:

— Он тебе поговорит!

— Да ведь это — Кондык, что же ты не видишь!

Я с сомнением посмотрела на небольшую фигурку Сережи. Да и могла ли я разрешить ему вступать в драку с каким-то Кондыком? Тянулись томительные секунды. Сережа ждал. В классе стоял одобрительный гул. Надо что-то предпринимать. И вот я решилась, наконец, отпустить Сережу. Он моментально выскочил за дверь.

Время тянулось невыносимо долго. Я старалась не выдать своего волнения. Но руки и голос предательски дрожали. «Если с Сережей что-нибудь случится, вина будет только моя»...

Однако беседу надо было продолжать.

— К пожилым людям следует относиться с уважением...

Я расскажу ниже, почему пришлось говорить с учениками на эту тему. Весь ужас был в том, что одним из виновников этого разговора являлся Сережа Тюленин, который неправильно поступил в одном из недавних случаев. В момент, когда я решила говорить о самом случае, появился Сережа. Я думала он войдет запыхавшийся, со ссадинами, со следами какой-то борьбы с Кондыком. Но он вернулся спокойным, в таком же виде, как и вышел. Что ж, это уже лучше, и не следовало расспрашивать, как там он поладил с Кондыком и его товарищами. Я решила продолжать начатую беседу и не обращать внимания на инцидент.

— Скажите, ребята, правы ли были ваши товарищи...

И я рассказала о следующем. По площади, недалеко от школы, шел рабочий шахты Шелупаха, в прошлом красный партизан, инвалид гражданской войны. Он выпил, хватил, как говорят, лишнего. Споткнувшись, Шелупаха зашатался и потерял шапку. Пробовал поднять ее, но все неудачно: его клонило то в одну, то в другую сторону, и он еле держался на ногах. А все же хотел шапку поднять и бормотал:

— Постой, постой, вот я тебе сейчас...

Бегавшие недалеко ребята заметили Шелупаху, подхватили шапку и начали перебрасывать ее из рук в руки. Шелупаха попросил их, чтобы они возвратили ему шапку. Ребята не унимались — смешно ведь, забавно.

Все можно было бы и позабыть, если бы не упомянули другого о Шелупахе. Говорят, он начал просить ребят:

— Ребятки, деточки, я ведь с горя-то выпил! Бабку я похоронил... похоронил...— и он начинал плакать.— А она ведь моложе меня на десять лет и здоровая была, а вот поди ты... брюшной тиф, и не стало...

И он плакал пьяными слезами.

Ребята закинули шапку в соседний огород, а сами, по звонку, пошли в школу. Махнул Шелупаха рукой и уже без шапки продолжал свой путь.

Рассказала я, как пионеры помогают маленьким, старикам, даже, помнится, прочитала какой-то отрывок. Ребята приумолкли. Видно, никто не подумал так, как всем теперь представился этот случай, и тревожные мысли зароились у них в головах. Сережа нахмурился пуще других. Шапку он не кидал, но, как заводила среди ребят, конечно, нес ответственность за их поступок. Он спросил:

— А как, Анна Дмитриевна, нужно было тут поступить?

— Надо было поднять шапку, поглубже надеть ему на голову, взять с двух сторон под руки и быстренько доставить домой. Ведь и живет-то он — рукой подать от нас. А вместо всего этого ребята сделали забаву для себя, обидели старика. В огород за шапкой полез проходивший мимо рабочий и отвел старика до самого дома. Мне, ребята, стыдно за вас, стыдно за класс, стыдно за школу, которая не смогла научить вас самому дорогому в жизни — внимательности к людям.

Сосредоточенно слушал меня Сережа, пристально следя за каждым моим движением, а потом, воскликнул:

— Эх вы, герои, над старым человеком!.. Сеча, Греча и Ким только ведь на это и способны! Дайте, Анна Дмитриевна, право, завтра ребята приведут деда к нам, и мы ему расскажем, что вчера было.

— А ты видел?— спросила я.

— Нет,— ответил он серьезно.

«Верить или не верить?» Я чувствовала, что попала в такой сложный лабиринт отношений между ребятами, их давнишних привычек и взглядов, что одно чувство поможет мне выйти из него. Никакие заданные советы пе-дагогики, конечно, не могли пригодиться. Я уже вступила однажды на путь доверия, однажды допустила недозволенное— разрешила силой прогнать Кондыка, установила тон дружеских отношений с ними. Ох, это все получилось само собой, без всякой ясности, о которой так бодро заявлял директор. Теперь, несомненно, надо продолжать начатое.

— Да, я верю тебе, Сережа,— сказала я.— Кто внесет другие предложения?

Этот мой вопрос был также неожиданным для ребят, как и для меня. Он вырвался невольно. А появившись на свет, потянул за собой и другое — я начала записывать выступления.

— На что это бумагу изводить? — сказал кто-то.

— А чтоб не забыть всего того, о чем говорили. Мы вот еще свои решения будем проверять в следующий раз. Читать и выявлять, кто же их нарушил.

— Правильно! — первым одобрил мою затею Сережа.

— Правильно! — послышались другие голоса.

Я опустилась в изнеможении на стул. Всего на несколько секунд, чтобы затем снова подняться. В ту минуту я не могла побороть состояния невероятной усталости и такого чувства, которое, наверное, испытывают бегуны, перервав ленточку финиша. Ведь я услышала первые слова о принятии какого-то порядка. Значит мы начнем совершенно новую жизнь, не похожую на преж-нюю, мы будем сообща проверять принятые всеми нами решения.

Игра в серьезность?

Да, игра, всегда необходимая для ребят.

Прошло несколько дней. Иду я по улице и вижу, как по площади, направляясь домой, идет дед Шелупаха. Теперь он трезв. Поравнялся он с ребятами играющими «в дука».

— Отставить!—скомандовал Сережа и, подняв палки на плечи, ребята в один голос гаркнули:

— Здравствуйте!

Дед даже остановился от изумления. Пропустили они его молча и тогда только возобновили игру, когда он отошел на приличное расстояние.

Сережа серьезно поглядывал на старого партизана. Какие уже мысли витали в голове этого мальчика,— не знаю, но в ту минуту я еще определеннее почувствовала симпатию к нему.

Я хотела знать о нем все...

Мне показалось, что ребят беспокоит еще что-то очень важное. Наверное, до пятого класса у ребят была какая-то своя интересная школьная жизнь и в другую, более интересную, они пока не верили. Не поговорить ли с прежними педагогами?

Да, это совершенно необходимо.

Я встретилась с Анной Сергеевной Житковой, учительницей школы им. 19-го МЮДа. Человек она очень интересный и, собственно, как я и ожидала, почерпнула из разговоров с ней очень много важного.

Кстати, о подобных встречах учителей. К сожалению, они случаются очень редко. Ребенок переходит из школы в школу, и учитель, его учивший, не всегда встречается с учителем, к которому пришел его ученик. Не знаю, что и сказать по этому поводу. Возможно, нам, педагогам, следует поучиться у людей техники. Они, когда передают друг другу чертежи и машины, обязательно встречаются между собой. Как же можно относиться формально к передаче школьника из рук в руки? Ведь должна быть какая-то преемственность в воспитательной работе, должно быть продолжение прежней линии воспитания и в высшей степени тактичное отношение к привычкам и правилам прежней жизни ребят.

Анна Сергеевна рассказывала...