Дежурство в жизни учащихся начальных классов —-это не просто эпизодическое исполнение ученических обязанностей, это священнодействие, которого ждут и заранее к нему готовятся. Ведь нужно приготовить подушечку для вытирания сухой доски, иметь под руками мокрую тряпку, положить в карман кусочек мела, да не один, ведь один может пропасть. Нужно следить, чтобы во время перемены была открыта форточка, чтобы пол был чистым от бумажек. В конце занятий класс сдается следующей смене. Это целая церемония. Стоит учитель, а сбоку — дежурный класса. Дежурный следующей смены проверяет парты, заглядывая в каждую из них, не осталось ли сора, особенно шелухи от семечек, не приклеилась ли между партами забытая-упущенная промокательная бумажка. Нужно сдать класс таким, чтобы он казался только что убранным, тогда, по заведенной привычке, учительница поворачивается к дежурному и говорит:

— Спасибо, детка! Молодец, не подвел меня сегодня!

Личико дежурного озаряется улыбкой, и с сознанием исполненного долга он выходит из класса. От второй смены класс принимала уборщица, закрепленная за этой комнатой. Дежурный первой смены пробегал глазами по стенам: не сдвинуты ли плакаты, не перекосилась ли рамка портрета, политы ли цветы, стоят ли они на своих местах, нет ли где на них сухого листочка, протерты ли стекла, нет ли на забытой или пропущенной парте пыли и, если будет подмечен один из намеченных изъянов, то тут начиналась такая «кутерьма», что просто «любо-дорого». Вызывается приемщица и точно устанавливается, так ли она принимала. Обычно уборщица пускала в ход одно из действующих средств: она уверяла, что этот класс самый лучший, аккуратный, исправный и т. д. Дети, конечно, шли в искусно расставленную «паутинку» и с «миром» отпускали женщину. А если случался в период дежурства урок физкультуры, тут уж хлопот, как говорят, полон рот. Сережа, будучи дежурным в один из таких дней, «переусердствовал». Была хорошая погода, и урок физкультуры проходил на воздухе. Сережа дежурил вместе с Толей. Открыли форточку, просмотрели проходы. Ну, все как будто сделали, и вдруг явились Зина и Аля и сразу — на тебе, прямо в класс.

— Куда? Куда? — закричал Сережа, преграждая девочкам путь.

Аля заплакала. Зина наступала на Сережу, стараясь прорваться.

— А кто за тебя будет отвечать, если в классе что пропадет? Ведь я с Толей отвечаю за все.

Напрасно девочки уверяли, что физрук отослал их домой за родителями.

— А за что? — строго спрашивал Сережа.— Да как же ты смела не послушать учителя! — неистовствовал он.

Поднялся шум. Пришлось идти на помощь.

Физрук, молодая девушка, не искушенная в педагогической работе, позволила себе поступок, осуждаемый в педагогической практике — почти без причины отослала детей за родителями. Помешать этому я не могла: отменять решение педагога, пусть и неправильное, нельзя. Сколько мне стоило трудов доказать Сереже, что он поступил не совсем так, как было нужно, и напрасно не пропустил девочек в класс, Сережа стоял на своем, отстаивал свои права дежурного.

— Чтоб не появлялись в классе, когда не положено! Дежурный отвечает! Зачем я буду пускать каждого в класс?

Прав Сережа, не возразишь, обязанности дежурного он знал. Но как ему растолковать, что случай исключительный, что нужно с большим вниманием относиться к своим товарищам по школе. Я сказала: «А они ведь совсем маленькие, Сережа, и потом — девочки...»

Лишь это возымело действие. Сережа, наконец, согласился пропустить девочек в класс, однако следовал за ними неотступно и не переставал выговаривать девочкам за допущенный непорядок. Бедные девочки чувствовали себя самыми несчастными людьми на свете.

Когда они ушли, я сказала об этом Сереже. Он нахмурился, но никак не мог понять, в чем была несправедливость. Мне же только оставалось поругивать в душе молодую учительницу, которая так легко и без смысла разбрасывается самыми строгими наказаниями.

Снег красивыми пушинками падал на землю. Ребята ерзали на местах, ожидая перемены.

— Снег, снег идет! — то тут, то там раздавались возгласы.

Прозвенел звонок, и все высыпали во двор. Скоро, однако, в классе появились девочки. Отряхиваясь, точно мокрые курочки, они тихо садились за парты. Раздавался звонок на урок, и дети медленно собирались в класс. Вот вбежала их последняя «стайка». Но когда они расселись по местам, я увидела, что Сережи в классе нет. Прошло добрых минут десять, прежде чем отворилась дверь и показалась фигура ребенка, вся запорошенная снегом. В первую минуту я подумала, что это очередная ребячья шутка и спросила:

— Кто это такой?

Присмотревшись, я увидела блестевшие глаза Сережи. Он снял шапку, и класс грохнул от смеха. Лицо, голова Сережи, весь он до самых ног был в снегу. Наверное, только что снег был и во рту Сережи. Веселая картинка. Я тоже улыбнулась, но вдруг лицо Сережи сморщилось, и слезы брызнули из его глаз. Я поняла, что случилось какое-то несчастье. Мы помогли ему раздеться, вытряхнуть из всех уголков одежды снег. Руки его плохо слушались, и я потерла их, а потом велела принести воды в кружке и опустила их туда. Все это заняло еще десяток минут. Наконец Сережа пришел в себя.

— Ну, а теперь расскажи, что же случилось? — спросила я, когда дети вновь пошли на перемену.

— Он в ямке сидел, что вырыли для столба,— крикнул кто-то.

— А как ты попал туда? Ведь это же далеко от двора.

Сережа, теперь немножко с юморцем рассказал о том, как он пристроился к группе старших из четвертого класса ребят — «все стреляли по противнику «партия на партию», да к ним прибавилась «сила», и они нас погнали»...

— Я,— говорил Сережа,— задки, задки шел да не заметил, как попал в яму, вниз головой... Насилу я оттуда выбрался. Она-то ведь (яма) мне с головой, и я никак не выберусь, хоть ты что! — говорил Сережа.— А потом шел один дядька, да и говорит: «Значит не по силам вылезти! Ну, давай руки — вытяну». — Я подал ему руки, и он вытянул меня оттуда...

— Вот видишь, как нехорошо получилось, что ты отбился от своих ребят. Могло быть и совсем плохо, если бы тебя не вытащили.

— Ого, не вытащили! Все равно кто-нибудь бы шел по площади.

— А чего же ты боялся?

— Руки замерзли. Больно...— Сережа смущенно поглядывал по сторонам, угнетенный нахлынувшей слабостью.

Мне было жаль попавшего в неожиданную беду мальчика. Я видела, ребята ему сочувствуют. Но девочки поглядывали на Сережу сердито, кажется, злорадствовали.

Прошел еще урок. На четвертом открылась причина такого отношения девочек.

— Анна Сергеевна, а ребята в класс снег приносили и натирали нам лицо.

— Кто это делал?

Девочки на минуту замялись, а потом сказали:

— Да и Сережа это делал.

Что ж, выходит пора начинать разговор об «уважении к женщине», о сдержанности и нормах поведения. В конце урока я и начала об этом.

— Все мы, вы и я, конечно, были очень обеспокоены, когда Сережа упал в яму. Мы ему очень сочувствовали, и, по-моему, нет ученика, который не спросил бы: «Ну, как ты себя чувствуешь? Не болят ли руки?» Проявление заботы о товарище — это очень хорошо. Это хорошее товарищеское чувство. Но что же делает наш товарищ? Чуть «ожил» и платит девочкам тем, что приносит снег в класс и натирает им щеки. Так отплатил Сережа своим товарищам за внимание, которое оказали они ему в беде. А вот мне хотелось бы видеть другое. Часто вам приходится идти в школу и из школы вместе, иногда доволь-но далеко. А вдруг выскочит злая собака и бросится на девочек. Рядом с ними идет Сережа. Собаки он совсем не боится. Так неужели же он не заступится за своих товарищей, за своих одноклассников, членов своего коллектива? Нет, я думаю, не только Сережа, но и каждый из вас бросится на защиту девочек. Надеюсь, вы поняли меня. Ведь когда мы будем жить дружно, коллективом, то нам никто не страшен. Согласны, ребятки? Кто согласен, тот поднимет руку. Ну?..

Поднялся лес рук. Все старались сказать погромче: да, согласны!

— А теперь идите домой,— предложила я, не желая вступать в длительные переговоры, которые только могли потопить главное.

Во время беседы я нет-нет да и взгляну на Сережу. Полное внимания, глубокомысленное личико его в начале выражало недоумение. Он не знал, как следует поступить ему самому.

Однако через три дня я узнала, какие «выводы» для себя он сделал. Я обратила внимание, что Сережа появился в классе с шишкой на лбу. Девочки, которые вошли вместе с ним, тоже казалось участвовали в драке. У одной синяк, у другой растрепаны волосы. Я спросила, что случилось.

— Ударилась,— ответила она.

Никто не дополнял этого короткого ответа. И только спустя дня два мне рассказали, что случилось.

Ученица нашего класса Лина только что вышла в коридор, как мальчик четвертого класса Иван Перебейнос подставил ей ножку. Лина ударилась об угол двери. Это увидел Сережа. Он сразу же ринулся на Ивана и со словами: «Ты зачем ей ножку подставил?» — толкнул его в грудь. Перебейнос был старше и сильнее Сережи. Он ответил так, что Сережа отлетел в угол, ударившись лбом о косяк двери. Только присутствие дежурного учителя спасло Сережу от дальнейшей расправы.

Да, увы, такими иногда бывают последствия самых правильных, самых обдуманных бесед учителя со своими учениками...

Могло ли мне представиться что мальчик именно таким образом ринется на защиту девочки? Благо, об этом случае не узнали любители теоретических споров о методах воспитания.

Дети любили уроки по развитию устной речи. Материалом для устных рассказов служили различные графические картинки. Они были очень бледными, потертыми и не всегда, конечно, устраивали. Однако, ничего не поделаешь, в районо картинки эти числились в инвентарной книге. А если числились, то надо и служить делу. Глядя на эти картинки, ребята умудрялись составлять неплохие для их возраста рассказы. Сережа пошел дальше. Один раз он принес свою картинку и построил по ней такой рассказ, что ребята раскрыли рты.

— Хорошо рассказал Сережа? — спросила я.

— Хорошо! — восторженно отвечали они.

— А картинку хорошую он нарисовал?

— Хорошую! Лучше, чем вы нам показывали!.. Чем возразишь против правды?

Конечно, картинка Сережи была испещрена цветными пятнами, ломаными линиями. Но может быть в этом и не было особого греха? Дети делают для себя, серьезно, вдумчиво, как и положено. Не к таким ли мерам надо стремиться?

Характерно то, что у Сережи появились подражатели, и у нас совершенно неожиданно оказалась серия картинок, выполненных учениками.

В каждом таком случае надо немедленно идти дальше. Начала самостоятельности, ответственности всегда необходимы в школьных условиях. Мне очень хотелось навести какой-то строгий порядок в санитарном состоянии класса. Многому ли помогут постоянные замечания учителя, выговоры и наказания? Не лучше ли передать заботы о санитарном состоянии самим учащимся?

С началом весны детей потянуло на воздух. Начались игры то в палочки-стукалочки, в копырка, в кошки-мышки. Проходя во дворе школы, я встретилась с ребятами, занятыми играми. Ребята группировались по содруже-ству. Самой буйной группой была обычно та, в которой играл Сережа.

Еще в апреле ребята стали приходить в школу босиком. Кое-кто из них приходил, забыв умыться, а руки мыть перед уходом в школу забывали не только мальчики, но и девочки. Нужна боевая санитарная комиссия, чтобы исправить положение. Она была, но была какой-то «молчаливой», невлиятельной. Я решила собрать ее вместе со всеми учениками и наметить общую программу — приходить в школу опрятными, то есть умытыми, причесанными, с чистыми руками и ногами, обязательно подпоясанными (для мальчиков), со стриженной головой и непременно с носовыми платками; книги держать обернутыми, без помарок и клякс; тетради не мять; чисто, хорошо выполнять домашние задания. А следить за всем этим должна специальная проверочная комиссия, возглавляемая одним из выбранных членов. Начальником один учащийся мог быть только неделю, а затем появлялся другой. Вначале проверка проводилась только в моем присутствии, так как некоторые ребята никак не могли согласиться отдать себя на суд товарищей. А потом это так привилось, что мое присутствие уже не было обязательным. Только тогда, когда комиссия выносила категорическое и суровое решение:

— Иди умывайся! — создавались конфликты, которые решались с моим участием.

Но школьное время не продолжается круглый год. Не все, что хочешь, успеешь сделать в течение одного учебного года. Все чаще и чаще стали слышаться разговоры о том, что скоро начнутся каникулы...

И вот наступил этот день. К нему мы подготовились. Все комиссии, которые у нас были, сделали отчеты, отдали на хранение имевшиеся в классе вещи: полотенце, цветы, часть портретов и др. Все узнали, наконец, о том, кто с какими оценками перейдет в следующий класс (оставшихся на второй год не было). Были ребята, которые не могли бойко читать, ребята-грязнули, у которых тетради всегда оказывались с кляксами, и мне очень не хотелось потерять с ними связь на лето. Я решила провести «прощальную беседу». Я говорила о том, что ждет ребят летом, сколько развлечений, радости дает лето, но тут же напоминала и о трудовой зиме, о предстоящем новом учебном годе. Лица ребят становились сосредоточенными.

— А если я захочу придти в школу, то можно это будет?..— громко прозвучал голос Сережи.

Я рассмеялась.

— Да ты что же думаешь, когда ты будешь отдыхать, то я буду сидеть в школе и ожидать тебя? Я ведь тоже буду отдыхать.

— А как же тогда?...— и Сережа не договорил. Я поняла его и продолжала:

— Ты ведь знаешь, где я живу? Ну, вот, конечно, и придешь ко мне, когда тебе вздумается.

Обеспокоенная физиономия Сережи теперь расцвела.

— Я обязательно приду к вам! Я ведь близко живу от вас...

Свою работу я строила так, чтобы не порвать связи с детьми. Я им говорила о том, как планировать свое время, сколько дней нужно отдыхать от занятий и когда надо взяться за работу. Ведь три месяца — это долгий срок. Можно все забыть. Кое-кто, по договоренности со мной, получил летние задания и срок, в который он должен был сдать их (показать).

Почти все взяли задания, и те, кому это полагалось, и те, кто «просто захотел».

Расстались, однако, ненадолго.

Через несколько дней я встретила группу ребят. Была жаркая июньская пора. Шла я на огород, который находился на берегу речки Каменки. Послышался крик, гиканье, свист кнута, и меня опередила группа шумных ребят. Почти все они были только в трусиках, с открытыми головами. В центре группы бежала большая черная собака, запряженная в детскую коляску. В коляске сидел маленький паренек. Шумная ватага, а с ней и «экипаж» поравнялась со мной. И тут же произошла катастрофа: паренек вывалился из экипажа.

Сергей!

— Здравствуйте, Анна Сергеевна! — радостно приветствовал он меня, протирая от пыли глаза.

Я невольно улыбнулась.

— Куда же это ты едешь?

— А купаться! Орлик везет. Да только он уж уморился. Видите, лег.

Теперь я заметила, что свалив седока, Орлик немедленно улегся.

— А как ты хорошо загорел,— похвалила я Сергея.

— Так я ж целый день на речке, в воде, на песочке!

— А чем ты еще занимаешься?

— А вот скоро начну заниматься. Мы с Надей высчитали, что я третью часть лета отдыхаю, а остальное время буду заниматься.

Увы, мои сроки уже изменились...

Ребята окружали нас плотным кольцом, чумазые, различного возраста, точно толпа чернокожих. Нехватало соответствующего одеяния, а то сошла бы за группу индейцев. У каждого на лице расписной рисунок (к вспотевшему лицу плотно пристала пыль, а будучи размазана руками, она и дала причудливый узор). Нашлись человека три-четыре из нашей школы, остальные были старше по возрасту, их, видимо, привлекла новизна затеи.

Орлик лежал, высунув язык, тяжело дыша. Молниеносным движением Сережа ввалился в коляску, как-то особенно присвистнул, щелкнул кнутом и «упряжка» понеслась. Только пыль курилась по дороге, да долго еще в воздухе стоял галдеж.

Недели две после этого я не видела Сережу, а затем он вновь попался мне на дороге. Проходила я как-то по поселку, возвращаясь от знакомых, и вдруг с крыши сарая слышу возглас:

— Здравствуйте, Анна Сергеевна!

Я подняла глаза и увидела на крыше маленькую фигурку Сережи с большим шестом в руках. Когда я хотела ответить на приветствие, Сережа, заложив палец в рот, пронзительно засвистел, махая палкой.

— Смотри, смотри!..— кричал он.— Не давай садиться!

В воздухе кружилась стайка белых голубей.

— Мы выпустили их потому, что хотим «залучить» чужака, а потом взять отступного,— тараторил он.— Я это чужих голубей гоняю. Скоро у меня и свои будут. Муж Лунин, моей-то сестры, что женилась… тьфу, вышла замуж, обещал мне пару «вертунов». У него все такие, как летят, так все вертятся.

— А где же ты их будешь держать? Спрашивал ты дома разрешения завести их?

— Тьфу-у,— как-то с присвистом произнес Сережа,— деду все равно, а мать... она разрешит.

— Мне не нравится, Сережа, что ты отца зовешь дедом и так небрежно произносишь это слово.

— Ну, право же нет, Анна Сергеевна, это вам так кажется! А дед... отец у нас сердитый! Ни за что отдует... Только попадись... Одно — кхе, кхе... А как поймает за руку, как железом скрутит, не вырвешься,— тараторил Сережа, размахивая палкой.

— А как же с кормом? — говорила я.

Мне почему-то не хотелось уходить, не поговорив как следует с Сережей.

— Ого, я об этом меньше всего... Ребята принесут, да и мать обещала. Я уж хламье поразбросал с чердака, там его было... ужасть!

— Сережа, где же ты слышал такое слово «ужасть»?

— А как?

— Да «ужас» надо говорить!

— А разве это не все равно? А наша мать, да и ... отец, всегда так говорят.

— Ну, до свидания! Приходи в гости.

— А когда?

— Когда хочешь.

И я ушла, с трудом борясь с желанием оглянуться и посмотреть еще раз на Сережу.

Когда-то теперь увижу этого славного паренька?