Микола Нагнибеда
КОЛОКОЛА ХАТЫНИ
 (поэма)
   (Перевод с украинского Юрий Саенко)
   
   Выдавцтва
   "Мастацкая лiтаратура"
   1973

КОЛОКОЛА ХАТЫНИ

I

   
   Веселый дождь,
   Весенний дождь,
   Неся земле обновы,
   Струится в зелень майских рощ,
   Шумит в траве ковровой.
   От вспышек молний
   там и тут
   Он сеет жемчугами,
   Ручьи - гонцы его - бегут
   Полями и лугами.
   Он поливает все подряд
   В игривом беспорядке...
   Но вижу - ясени стоят
   Печально в плащ-палатках.
   И скорбно их листва шумит
   Над миром,
   Надо мною...
   Струятся капли на гранит
   И вниз текут слезою,
   Текут по скорбным письменам
   И по резьбе колонны,
   По высеченным именам,
   По именам районов.
   И плачут буквы,
   Вставши в ряд,
   О селах многолюдных,
   Что здесь, на мраморе, горят:
   Хатынь,
   Ляоры,
   Рудни.
   Они сгорели в злой ночи
   От рук фашиста-гада,
   Гранит рыдает и кричит:
   Загорье,
   Свидно,
   Ляды.
   Они сквозь годы
   И сквозь дым
   Сошлись на месте весей,
   Чтоб в пепле
   виделись живым
   Бобруйск,
   Логойск,
   Полесье.
   
   И уж не дождь
   Вся Беларусь
   Здесь слезы проливает...
   И я у этих плит
   Клянусь,
   Всем сердцем присягаю,
   Детьми,
   Судьбой своей клянусь,
   Своим родимым краем -
   Пусть сам я
   В пепел превращусь,
   Коль все позабываю!
   
   Хатынь,
    Барышни...-
   Не простят
   Их палачам проклятым,
   Здесь тыщи Нивок и Бесяд
   Взывают о расплате.
   
   Ты, гнев мой,
   В скорби не слабей,
   Ярись и крепни, воля!
   Струись, весенний ливень,
   Лей
   На вспаханное поле,
   Где тянет сеялку тягач,
   Где зреют урожаи
   И где детей хатынских плач
   Земля не забывает,
   И терпкий привкус
   В наш хлеб
   Приносит с поля,
   Чтоб не забыл
   Ни ты, ни я
   Ее земные боли.
   
   Сквозь шум дождя
   Чуть слышен звон
   Такой глубинно-дальний.
   Бомм-бомм -
   Вызванивает он
   И вновь:
   Бомм-бомм -
   Печально.
   Не оседает тишина
   За чуткими полями,
   Как одинокая струна
   Звенит над очагами.
   Бомм-бомм,
   Бомм-боммм...
   Примолкнет звон
   У бывшей хаты крайней,
   Но над другой плитою он
   Откликнется печально.
   И вдруг
   Призывом этот звук
   Проймет до дрожи в теле:
   "Не забывайте наших мук,
   Мы жить, мы жить хотели!"
   Так день и ночь
   Печаль и гнев
   Блуждают по долине,
   Над скорбным звоном в вышине
   Лишь отзвук журавлиный:
   - Кру-ур, кру-кру,
   кру-ур, кру-кру...-
   Летит под облаками.
   Бомм-бомм -
   прольется на ветру
   Вослед за журавлями.
   Бомм-бомм,
   Бомм- бомм...
   - Кру-ур, кру-ур...-
   И дальше полетели,
   Быть может, вслед им Орадур
   И Лидице смотрели.
   И птицам снились в вышине,
   Над лоном Украины,
   Мои Картелисы в огне
   И сел других руины.
   А может, за морем о них
   Узнали птицы ныне?
   - Кру-кру,-
   Под тучами звенит.
   Бомм-бомм,
   Бомм-бомм -
   В долине.
   И плачет камень,
   Плачет камень,
   И вся Вселенная скорбит,
   И мир дрожащими руками
   Кладет фиалки на гранит.
   И воин, подойдя к святыне,
   Молчит, на миг окаменев,
   Я вижу - он у плит Хатыни
   Острей оттачивает гнев,-
   Чтоб не забыл,
   Чтоб не простил,
   Чтоб не смягчил удара
   По тем, кто зверем здесь бродил
   И разжигал пожары.
   
   
   
   
   

II

   Двадцать шесть домов,
   Двадцать шесть дворов
   Были. Жили.
   Двадцать шесть печей,
   Двадцать шесть звонарей
   На могиле.
   
   И от белых плит
   Много троп бежит,
   Как потоки.
   Через все дворы,
   Через все боры,
   В мир широкий.
   
   В голубой простор,
   За хребтины гор
   Мчатся в дали
   Через океан,
   До заморских стран
   Магистрали.
   Люди по ним идут
   И идут -
   Белые,
   Желтые,
    Черные.
   Их к себе
   Плиты Хатыни влекут,
   Горестные
   И скорбные.
   Люди идут,
   
   Чтоб погибших почтить
   И поклониться могиле,
   Чтобы
   Сердца свои здесь опалить,
   В этом священном горниле.
   
   У очажной плиты
   Встали тесным кружком
   Люди, видно, из местности дальней.
   Здесь кузнец жил...
   И сразу пахнуло дымком,
   И послышался звон наковальни.
   
   Жил Умелец-кузнец тут
   Яскевич Антон,
   В хате жили с ним
   Внуки
   И дети.
   Из железа здесь
   Дива выковывал он,
   Чтобы краше жилось
   Всем на свете.
   
   Мог подкову он выковать,
   Плуг и косу,
   Льнокосилки подладить к уборке...
   Даже слышится ныне
   В Хатынском лесу
   Кузнеца и железа гуторки.
   Даже, кажется, тропка
   За синей сосной,
   Близ дубков, убегая в рябины,
   Помнит,
   Как он с веселой ходил детворой
   В темный бор по грибы и малину.
   О, к мечте его
   Эта тропинка вела.
   Он за шумной беседой с мальцами
   Думал: будут подростки родного села
   Непременно, как он, кузнецами.
   
   На подворье здесь -
   Яблоня
   В майском тепле
   Молодые побеги пустила...
   Видно, буйствует жизнью,
   Покоясь в земле,
   Кузнеца неуемная сила.
   
   Вновь плита.
   К ней шаги тяжелее свинца:
   Имена всей семьи Рудяков...
   Боль ее, бой ее
   Через наши сердца
   Долетят до грядущих веков:
   - Я, Ядвига,
   Учительница села,
   Хлебороба хатынского дочь,
   Здесь подпольно
   С детьми я уроки вела
   Каждый раз, как спускалась ночь,
   Чтоб предатель
   И враг-чужеземец не знал,
   Не глумился кроваво над нами;
   Первоклассник и тот
   В моей школе читал:
   "Никогда мы не будем рабами..."
   Мне, Ядвиге Каминской,
   Неведом был страх,
   Я боролась за правое дело,
   Чтоб у всех белорусских детей на устах
   Белорусская мова звенела.
   Из криничных ключей,
   Из шумящих лесов,
   Чтоб звенела, как наши цимбалы,
   И несла чистоту свою
   В хор голосов
   Песней Якуба,
   Песней Купалы.
   
   ...А вот здесь
   Жил пастух,
   Цимбалист и певец,
   Заиграет -
   Примолкнут долины.
   И по дереву мог он
   Пустить свой резец,
   Выжигал и посуду из глины.
   Да все с выдумкой -
   В радостный солнечный блик
   Птиц посадит
   На миски и кринки,
   Наведет и на чашки огонь земляник
   И кувшины украсит барвинком.
   
   Жил,
   Трудился
   Крестьянин Добрыня Мирон,
   Сбереглась о нем слава
   И ныне,
   Хоть картины свои
   Не носил он в салон,
   Выставлял их
   В светлицах Хатыни.
   
   Трубачей,
   Цимбалистов
   В оркестр собирал
   И на радостях как-то признался,
   Что он в юности
   Песенку сам написал,
   Посвятив ее девушке Ясе:
   "Ой, как жаль мне, моя зорька,
   Что пришел не в пору,
   Когда вышла из-за тучки
   Звездочка над бором.
   Ой, как жаль мне, дивчиночка,
   Что ниточка рвется
   И что другой вокруг тебя
   Буйным хмелем вьется.
   Ой, как жаль мне, что жалею,
   А мог смотреть в гору,
   Если б встретился с тобою
   В ту самую пору.
   Опоздал я - так мне складно
   Дудочки играли,
   Торопился, да цимбалы
   Меня не пускали".
   
   Ой, громами те цимбалы
   По лесам играли,
   От села к селу блуждали,
   К партизанам звали.
   Шли и шли в боры густые
   К мстителям в бригады
   Боевые, огневые
   Группы и отряды.
   
   Но за песнею по следу
   И враги ходили.
   На цимбалах руки деду
   Жгутами скрутили.
   Привезли в село Мирона,
   И людей согнали,
   И фашиста фон-барона
   Приказ прочитали.
   Вместо казни обещали
   Волю цимбалисту,
   Если станет на цимбалах
   Прославлять фашистов.
   Развязали ему руки
   И цимбалы дали.
   - Послушайте ж, дети-внуки,
   Как деды певали:
   "Поховайте та вставайте,
   Кайдани порвiте
   I вражою злою кров'ю
   Волю окропiте..."
   У той хаты, где жил
   Цимбалист и солдат,
   Есть сосна,
   Что все муки видала,
   Как фашисты повесили их в один ряд
   Цимбалиста-певца и цимбалы.
   Только ночь одна знала,
   Как, прячась во мгле,
   Партизаны в село приходили,
   Как Мирона с цимбалами
   В отчей земле
   Под высокой сосной схоронили.
   Говорят, до сих пор еще
   Слышится звон
   В партизанских лесах полуночных,
   Будто там ударяет в цимбалы Мирон,
   И в ответ из Хатыни летит перезвон...
   Двадцать шесть семей,
   Двадцать шесть звонарей
   Неумолчных.
   Вечереет...
   
   
   
   
   

III

   Закат уже краски смешал,
   А в душе
   Все пожар да пожар,
   Будто матери снова
   В сарае горят,
   Прикрывая собою ребят,
   Будто те же
   Рыдают над горем земли
   Журавли, журавли.
   И как будто не каменный, нет,
   А живой,
   С мертвым сыном
   На скорбных руках,
   Ян Каминский стоит
   Над селом,
   Над судьбой,
   Только пламя в глазах.
   
   Я прощаюсь
   И вижу -
   Собираются в путь,
   Словно призраки в мареве бед,
   Вслед за мною:
   Ядвига Каминская,
   Рудь
   И казненный с цимбалами дед.
   
   И еще
   Обостренный от горечи взгляд
   За хатынскими видит детьми
   Вереницы арабских,
   Ангольских ребят
   И вьетнамских детей из Сонгми.
   
   Укрываясь
   Вечерним багряным плащом,
   Вслед за мною
   Идут они в гай,
   И я слышу,
   Как листья шумят под дождем:
   Не прощай!
   Не прощай!
   Не прощай!
   Я иду,
   Из Хатыни доносится звон,
   Весь я в скорбные мысли свои
   Погружен,
   Вместе с гневом они
   В мою душу вошли...
   А под тучами вновь журавли
   Над детьми:
   Сон-гми.
   Сон-гми.
   Сон- гми.
   
   ...Нет, Хатыни звон -
   Не прощальный звон,
   Не смиренный звон,
   А набатный звон!