БЕЗУМНАЯ ПЛЯСКА МАТЕРИ

   Трудно забыть то, что глубоко ранит сердце человека, оно на всю жизнь оставляет глубокий след в душе.
   Девятнадцатилетней девушкой я ушла на фронт. Не будучи еще матерью, мне пришлось своими глазами видеть страшную картину, о которой и сейчас, вспоминая, я не могу говорить спокойно.
   Это было в 1943 году во время боев на Курской дуге. Наша танковая бригада с боями освобождала село за селом. На рассвете наш батальон подошел к небольшому лесу. Впереди видно было разрушенное русское село. Черный дым окутывал разрушенные избы, языки пламени высоко поднимались в гору, за своим зловеще пожирающим дыханием. Садов не было. Торчали обугленные, кое-где догорающие стволы. Они, как призраки, напоминали о том, что здесь была жизнь. Село, тяжело раненное, истерзанное, лежало перед нами и, казалось, стонало тяжело и горестно.
   Дальнейший путь нашего батальона проходил через это село. Мы въехали на его улицы. В это время я сопровождала на машине раненых танкистов, которых нужно было доставить в санбат. Среди них были тяжело раненные. Фляги оказались пустыми, их нужно было наполнить водой. Возле одного догорающего дома я заметила колодец. Остановив машину, я быстро направилась к колодцу. Приблизившись, я невольно остановилась. У колодца плясала, держа в руке ведро, миловидная молодая женщина и громко раскатисто хохотала. Я сразу была поражена этим смехом, так как на этом пылающем жаром пепелище смех казался страшен, он глубоко потрясал душу.
   Я невольно присмотрелась к "веселящейся" женщине, и тут я увидела красивые ее глаза, которые безумно изливали свой взгляд. Она смеялась, танцевала вокруг колодца. Ее русые волосы то сплетались прядями, то обвивались вокруг ее стройного стана... Как молодая березка, подрубленная жестокой рукой, она извивалась, трепетала в своем безумном танце. На мгновение она прекращала танец, набирала воды в ведро и лила на себя. Струя холодной воды на миг приводила ее в чувство и она бросалась к колодцу, опускалась на колени и к чему-то протягивала руки и уже не смеялась, а стонала и невнятно шевелила губами.
   И здесь я увидела то, что заставило обезуметь эту молодую русскую женщину. У колодца на земле лежал черный обгорелый труп ребенка. Он лежал как-то неестественно, скорчившись, поджав под себя почерневшие ножки. На это нельзя было смотреть, чтобы не содрогнулась душа. За что погублена так жестоко жизнь этого безвинного существа? Горе молодой матери, ее безумство приковали меня: я не могла сдвинуться с места, я забыла, зачем сюда пришла. Я видела перед собою только эту безумную пляску, слышала безумный хохот. Меня сковало холодом этого страшного зрелища. Женщина снова набирала воду, снова и снова обдавала себя и ребенка холодной водой и все плясала и все смеялась с потрясающим душу безумным смехом. И это заглушило все: и шум боя на краю деревни, и грохот взрывов, и рокот моторов.
   Глядя на эту мать, которая была в большом горе, казалось, что она хочет водой воскресить жизнь своего ребенка и себе вернуть сознание. Но рок случившегося был неумолим. Безусловно, что где-то сражается с врагом отец этого сгоревшего в пламени пожарища ребенка, муж этой безумной женщины. Мне хотелось крикнуть ему, чтобы он услышал меня сквозь грохот войны о том страшном горе, которое постигло его семью, и чтобы он жестоко отомстил проклятому врагу за себя, за семью, за великий наш народ, за Родину!
   К вечеру мы добрались до санбата, который трудно было отыскать, потому что наши войска быстро продвигались вперед, преследуя отступающего врага. Женщину мы также привезли в медсанбат вместе с ребенком, которого так и не удалось забрать у матери. Она крепко прижала его к себе с такой силой, будто это было одно целое, неотделимое. Ей была оказана необходимая медицинская помощь, так как она была к тому же еще и ранена осколком в бедро, сделан был снотворный укол; и только после этого, отняв от нее мертвого ребенка, отправили ее в тыловой госпиталь. А ребеночка, которому было не более трех лет, мы с санинструктором Колей Колокольниковым схоронили под ветвистым молодым дубком.
   Да, ни мать, выздоровев, ни отец, вернувшись с войны, не смогли найти могилу своего сына, потерянного в дни жестокой войны. Мы даже не знали имени этого мальчика, чтобы сделать какую-либо пометку. А сколько было потеряно дорогих могил в военном хаосе трудных военных лет?
   День, полный борьбы и гнева, угасал медленно и трудно. Я сидела, прислоняясь к дереву, возле землянки санбата, ноги ныли от усталости, слегка кружилась голова, и в воображении все всплывали и всплывали глаза обезумевшей матери, ее судорожные движения рук, прижимавших ребенка к себе, а в ушах звенел ее странный смех... И вот прошли годы...
   Я мать семерых детей и хочу, чтобы все они были счастливы, чтобы не слышали взрывов бомб, не слышали скрежета военной машины.
   
   Галбан Е.М., Донецкая обл., Новоазовский р-н, 4 июня 1961 г.
    18/VIII - 43 г.
    РГАСПИ, Ф-1, Опись 53, Д 12. Л. 57-61 об