г. Москва 13 ноября 1944 г.

Родилась в 1925 г. 28 августа в Орловской области Дятьковского района, п. Стари.

У нас была большая семья, так что я закалилась еще с детства, приходилось и голодать и езжать в деревню за хлебом, там холод переносить, так как я все это умела и мать меня пускала спокойно одну в дорогу. Училась я хорошо, родные старались меня хорошо одеть, и я понимала, что это им трудно, я их не подводила. Окончила я 7 кл. в п. Старом, а потом меня тетя взяла к себе жить, потому что у нее не было никого из маленьких детей, и мы с ней жили вдвоем. Я начала учиться в 8-м кл. Поступила в комсомол и выполняла комсомольскую работу, была пионервожатая в 4 кл. Мне очень приятно было быть преданной комсомолкой и выполнять комсомольское задание. Я этим гордилась, и тут началась для меня замечательная жизнь. Пионеры любили меня, я всегда старалась быть больше с ними. Они меня уважали, потому что я была ростом с них, потому что я всегда находилась с ними — и в школе в одной смене, и в кино коллективно, и перемены в школе всегда проводила, и когда шла по улице в школу, они всегда мне говорили: «Всегда готов», я им — будьте, ребята, готовы и они меня никогда не подводили, учились неплохо, большинство отличников было. И пионеры мои закончили 4 кл., а я 8 кл. Когда я окончила 8 кл., думала поступить учиться в техникум и иметь специальность и помогать родине учить своих сестер и братьев, но мои планы не выполнились, потому что на нашу страну напали немецкие изверги и я осталась ни при чем.

Когда изверги напали на нашу страну, в нашем поселке вскоре организо-вался комсомольский отряд самообороны, мы охраняли мосты, вообще мы охраняли весь свой поселок. Но немецкие палачи все же заняли наш поселок, и отряд самообороны ушел в лес, а я была оставлена на подпольную работу. В 1941 г. изверги пришли в наш поселок, я в это время была дома у тети, к нам прибегали 2 военнопленных, которые работали на немцев, они наставили на нас винтовки и начали кричать, где партизаны, накричались вволю, взяли все продукты у нас, которые мы собрали, чтоб бежать в лес, галоши сняли у тети с ног и начали пускать ракеты около домов, и тут же появились самолеты. Они очень довольны были, вот мы, мол, какие люди, но жители, как звери, выглядывали из домов и тряслись. Они подсмеивались над жителями, над старыми и малыми. Прошло немного времени, и немцы стали ходить по домам и проверять паспорта, и когда они пришли на крайнюю улицу, т.е. на нашу, и увидели партизан, которые только что зашли напиться, один партизан убежал, а другой спрятался за диван, и когда немцы пришли в дом и увидели бинокль, тут же остолбенели, а в это время партизан выстрелил и одного немца убил, а другого ранил, тогда немцы бросились бежать, и партизан убежал, пока они собрали всех своих немцев, но тут им зло было не на ком сорвать, они и начали издеваться над жителями, сожгли три улицы, вырезали одну семью, из которой тут был председатель по доказу. Они собрали всех немцев и жителей и стали перегонять жителей к комендатуре, они погнали нас не по мосту, а по воду и обувши, разуваться не давали, но тут были прямо утесы, дети кричали, крик, гвалт, старухи молились, и все говорили: ну, последние минуты дышим, нас убьют. Побыли около комендатуры часа 2, а потом расходитесь все, кто куда, несмотря на то что все жители были раздеты, разуты, немцы не дали ничего взять, все сожгли; они были рады, что он отпустил их свободно. Хорошие дома немцы сами заняли, а у плохих семьи 3—4 жили.

Когда они прибыли, то, чтобы показать, что они хорошие, выдали по 2 кг хлеба и полкилограмма соли, то голод был и жители ему поверили и думали, что он будет всегда давать. А оказалось наоборот. Вот один пример, пришла одна бабушка в комендатуру и говорит: «Пан, хлеба, гут, гут, матка, зитце». Она села, он дает ей сигару курить, она: нет, пан, у меня так голова болит, он ее заставил насильно курить, она выкурила эту сигару и стала пьяной, тогда он выгнал ее на улицу, надел противогаз и начал маршировать, а сам умирал со смеху. Немцы, которые видели это, тоже кричали: «Русс, русс». И когда другие приходили, он просто пускал поленом в них и выбрасывал вон. Над ребятами, которым было 12,13 лет, он их обучал и заставлял петь песни про русских, конечно, плохие. Но тут у меня появилась такая злоба на них, и я решила отомстить им за все.

Я связалась с партизанским отрядом и регулярно подавала сведения, но и девочки, которые хотели отомстить, они желали тоже выполнять боевые задания, а особенно, которая больше всего знала, это Каус Нина. Мы с ней часто ходили вместе в лес за листовками, за газетами, вообще чтоб распустить легенду, а им носили нужные сведения, например, сколько немцев, какое вооружение, где посты, где полицейские живут, а партизан приходили и уничтожали их и уводили коров. Собрали деньги, облигации, одежду, питание, лекарство, я все передавала. Они нам выносили два раза благодарность. Все это проходило в 1942 г. А в начале 1943 г. немцы угнал комсомольцев и всю молодежь, забрали много подозрительных, у которых были дети — партизаны, или расстреливали, или угоняли в рабство, большинство убивали. Я имела немецкий паспорт и писалась, что мне четырнадцать лет, и меня на работу не гоняли, а когда было много работы или сено убирать, или окопы рыть, то они всех выгоняли, и старых и малых, и приходилось рыть окопы и переносить очень тяжелое, они отдыхать не давали, а все подгоняют да кричат «рус, рус, работать», а сами подсмеиваются да песенки поют: война пришла, война гут, матка, дома двадцать тут. Но они своих паненок, которые работали у них и жили с ними, окопы рыть не посылали, а только говорили, вот, мол, хорошие паненки, а после, когда они им надоедали, то выгоняли их и набирали новых.

И вот в начале 1943 г. я была арестована, в феврале месяце 13. Я раски-дывала листовки и не заметила, что девчонка, с которой я училась, видела меня, а она в это время дня два уже жила со следователем, и она пошла и заявила, чтобы меня арестовали, но еще не рассказывала ничего. Ко мне пришли на дом полиция и русский следователь с оружием и сказали: вы арестованы. Я отвечаю, за что, они молчат, говори, где списки партизанские. Я говорю, не знаю. Молчать, начали рыскать по квартире, обыск делать, собрались немцы, тетя плачет, я сижу под арестом, а они грозят тете, что и тебя, мол, заберем. Немцы кричат, партизан, партизан, начали плеваться, кулаками грозить. Меня повели, что дома делалось, я не знаю, а мать ничего не знала, потому что я жила у тети. Привели меня на допрос, начали спрашивать, в комнате были два русских следователя и один офицер, большой, рыжий, и девушка русская с ними работала, и стали спрашивать, сколько лет, какая семья, почему не у матери, а здесь, отец партизан? Я говорю — нет. И они начали перечислять партизанские отряды. И партизанский отряд Цыганкова, и говорят, это твой отец, я говорю, нет, ну все это хорошо, разговаривают, как с ребенком, и спрашивают, какая у тебя кличка была. Меня называли только цыганкой, а больше никаких, ну, хорошо, а знаешь ли ты, какие пушки бывают, знаю вот, мол, камарады возят на саночках, он засмеялся и говорит: ребенок ты еще, ну-ка глянь мне в глаза.

Я глянула. О ты, какая, у тебя и глаза черные, ничего не видно там, а до этого взяли меня и привязали к стулу. Ну, хорошо, дитя, ответите все и идите, я говорю, домой. Нет посидите денечка три, может, поумнеете, и тогда отпустим. Я пошла, за мной два полицая, вооруженные, и посадили меня в тюрьму. Просидела я там три дня, и меня вызывают на допрос, отвечайте. Я говорю: я ничего не знаю, как это так ты представляешься маленькой, ты скрываешь, что ты комсомолка, что ты работала, и начал все подробно читать мою характеристику. Немец затопал, закричал. Я была, как убитая, отвечай, партизанка. А я все думаю, кто это предал меня, кто это все рассказал о моей характеристике, знать, она заявляется, нарядная, на руке золотые часы, и улыбается. Следователь: «Ну, как теперь, вы скажете?» Я молчала. «Тогда раздевайтесь». Разделась, разулась. «Ложись». Легла на пол, только и видела, в углу стояла железная палка, и начал избивать. Мне так обидно было, если бы немец, а то ученый, молодой парень, а немец улыбается: рус, рус. Сперва я кричала, а потом потеряла сознание, тогда они меня вытащили в холодную комнату, где было полно снегу, а там сразу образумилась и замерзла, тогда они меня свели опять в тюрьму, и такие пытки надо мной продолжались 3 раза, а четвертый, т.е. первый прошел хорошо, и если бы не подбрехнула она, меня бы выпустили. И я была полуживая-полумертвая и думала только о смерти, и поскорей, и вот я до этого дня дожила, этот день я никогда не забуду, это был день 29 марта. В 5 ч вечера собрали собрание немцев и жителей, а я как чувствовала всегда ходила лохматая, а то убрала голову, повязала летний крестьянский платок и стала чувствовать ничего, ночью, конечно, поспала, а днем веселей была, чем всегда. И вот в 5 ч вечера нас вывели 7 чел. Я не помню их фамилий, но знаю, что семь человек мы вышли. Я была меньше всех, и меня поставили первую. Нас охраняли 14 немцев под конвоем, у меня кружилась голова, потому что на улице давно не была, я иду, шатаюсь и думаю — неужели я последний раз вижу родной поселок, где я стала счастливо жить, неужели я не дождусь конца войны, но они еще на дороге стаяли снимать одежду, у меня даже с головы платок сняли с волосами, я даже чуть не упала. У тети у одной галоши. Ведут, подталкивают оружием, кричат что-то. Я не видела никого из знакомых, только мне хорошо запомнилось, и это я никогда не забуду. Стоят две девочки, расфуфыренные, и улыбаются — рады. Я только подумала, когда-нибудь и вам это будет, а у самой от злости встало сердце. Я не могла этого перенести и только думала, хотя б поскорей, но улица была большая и вся заполнена немцами, жителями, крики, смех, и я выбросила записочку, которую еще написала в тюрьме, если разрешат, похороните меня в лесу в этом же платье. Офицер крикнул на солдата — поднять. Подвели нас на ул.Карла Маркса за погост, в окопы ихние. Поставили лицом к лесу. Я в последний раз помахала рукой, где жила, и перевернулась передом и хотела раздеваться, но мне сказали — не надо, только не немцы и я, распахнувшись в красном платье, стояла перед немцем, он на меня забалакал, перевернись, мол, задом, а я стою да стою и думаю, нет не умру. Не может быть этого, ведь я еще ничего не видела в жизни. Но тут читают приговор, как большим, а о чем этот приговор, я не слушала, а потом я только слышала: — айнц, цвай, — и больше ничего, и когда я образумилась, тоже не знаю, но слышу, кто-то идет, я притворилась, не дышу, а около меня кто-то дышал, он подошел, пристрелил его, и дыхание прекратилось, а потом подошел ко мне и начал разувать. Я стала не давать ему, сжала ноги, а потом сразу сообразила и обратилась в мертвую. Он ушел, я долго боялась подниматься, а потом осмелилась, думаю, смерть, так смерть. Я стала вылезать из могилы, а мне очень тяжело было, потому что я лежала головой в окоп, а ноги вверх, я захлебывалась, но не понимала, что я в лицо ранена, потому что у меня было рукам очень больно, а когда я поднялась и на меня ручьем полилось, я думала, что пот, а когда хватилась за лицо, нащупала одни клочки от щеки, но я не испугалась, я взяла от пальто отодрала подкладку и завязала платком, потом скинула пальто и легла на убитых чтобы согреться, но меня трясти еще хуже стало, и тогда начала соображать, как мне ползти и куда, я посмотрела, где находится пост, пост недалеко от меня был, ах, думаю, убьют, убьют, поползу, и я в одном платье, разувши, поползла, ползти нужно было с километр полем, а там реку нужно переползти, у меня ноги опухли, руки опухли, ничего не действуют, но я все же боролась, хотя доползти бы до лесу. Когда я реку переползала, то лед был тонкий, и провалилась в реку, и все же добралась до лесу, и тут вскоре часовой ракету дал, но я была в лесу, он меня не заметил. Меня в лесу клонило очень в сон. Я от дерева к дереву, ничего не видела, лицо опухшее было, и рана близко была к глазу, и все глаза залиты кровью. Но я старалась, чтобы мне не уснуть и дойти до деревни. Но я все же с большими трудностями доползла до деревни и стала проситься ночевать, но меня никто не пускал, я замерзла, палец отморозила большой на ноге, а руки кое-как оттирала. Повязку на голове потеряла, рана стала колоть больно, не вижу, холодно, всюду разливы. Я переночевала в сарае, где рану спрятала под волосы, села в ящик и там была до утра и боролась со смертью. Наутро меня переодели в сухую одежду, меня сильно трясло, и просилась на печку, но я была страшна, вся в синяках, опухшая. Боялись меня пустить, потому что немцы могли нарваться, и они мне дали тифозную одежду, а другой у них не было, и я носила дальше.

Я шла 10 км без передышки и наконец дошла и думала, может, тут кто пустит погреться, но они не то что погреться, даже напиться не давали, потому что очень много было предателей, и они меня отгоняли от дома, ой, обидно мне было, я хотела спать, но меня толкали и отгоняли каждый от своего дома и говорили, куда ты пришла, ведь ты умрешь скоро, посмотри на себя, и тут же я увидела свое ранение в лицо и не выдержала, упала, я все время пила, но в домах жили и полицаи, я не заходила, я пила из лужи и ела снег. Вся мокрая была, лапти большие, так горько очень, обидно, ой, не знаю, как я только жива осталась. А потом я была в лесу и очутилась в партизанах, помню, что ко мне сестра старшая замужняя прибегала и очень плакала. В общем, раненую меня родные видели, потому что, где жила мать, немцев не было.

Меня взяли наши местные партизаны, начали делать операцию и сшили клоки на щеке, я была очень плохая, и операция была тяжелая, инструментов не было, по-живому зашивали, и я плохо себя чувствовала, но не кричала ничего, только смотрела и думала — теперь-то я не умру, все думали, что я умру, а я думала — не умру и переборола это и стала чувствовать ничего, стала вставать, как вдруг на меня напал тиф, и я опять слегла, но тут подавно все думали, что теперь не выживу. Ко мне приходили спрашивали все необходимое для них, но мне очень трудно было говорить, но я старалась. Я знала, что может что случиться. Но они мне не давали задумываться о смерти, все уговаривали, да будет твое лицо исправное, не волнуйся, скоро опять пойдешь мстить им. Но я то и надеялась и не надеялась на жизнь, но они мне виду не показывали, что я плоха, температура, говорили, что 37, а на самом деле 40 с десятыми. Но я, конечно, думала, температура не высокая, авось и выживу. Так и вышло, а потом, когда мне говорили, что скоро с нами в бой пойдешь, а потом взяли и отправили меня на аэродром. Я так плакала, то я нужна была вам, а теперь вы и не хочете мне оставлять, и питание хорошее стало, а они отвечают, ты едешь на Большую землю, там тебе будет лучше. Но я этого не знала и не поняла, что за меня здесь будет заботиться советская власть, но меня здесь не бросили, одели, хорошую жизнь дали, и я теперь думаю: счастливо заживу в дальнейшей своей жизни. Но никогда не забуду и все время переживаю за свое лицо, какое оно было и какое оно стало, Это все сделали немецкие идиоты, я все время буду мстить им, никогда не прощу за свою жизнь, что они надо мной сделали

Цыганкова Мария Николаевна.

<< Предыдущее воспоминание

Следующее воспоминание >>