Масловская Анна Ивановна, Герой Советского Союза

С первых дней войны пионервожатая Лынтунской школы Вилейской области Анна Ивановна Масловская ушла на фронт.

В кровопролитных боях танковый батальон, в котором она служила, столкнулся с превосходящими силами врага и был окружен. Вырвавшись из окружения, Аня возвратилась на родную Вилейщину, в деревню Черенки, где жила ее сестра, и начала подпольную работу.

Обнаружив однажды недалеко от деревни шестерых раненых бойцов, Аня ночью перенесла их к себе домой, а когда они совершенно поправились, переправила их через линию фронта.

Немцы свирепствовали: жгли, грабили, убивали и вешали, угоняли на каторгу людей. За отказ от работы немцы зверски замучили Анину мать. Убитая горем, Аня не склонила головы. В сердце ее горела лютая ненависть к врагам. Аня сколачивает небольшие подпольные группы из молодежи, ведет агитацию среди населения, собирает винтовки, связывается с первыми партизанскими отрядами, переправляет к ним все новые и новые группы людей. Осенью 1942 года она устраивается на постоянное местожительство в гор. Поставы. Здесь она зорко следит за противником, подсчитывает его силы, узнает пароли, устанавливает маршруты движения вражеских воинских частей. Из лучших юношей и девушек в городе создается подпольная комсомольская организация. Такие же боевые единицы создаются и в окрестных деревнях. Руководит ими Анна.

Настойчиво ведя агитацию среди солдат вражеских гарнизонов, Аня Масловская добивается того, что весь гарнизон гор. Поставы, состоящий из литовцев и поляков, мобилизованных немцами, в количестве 67 человек, перешел к партизанам. Перед уходом они взорвали склад с боеприпасами и расстреляли 5 немецких офицеров. С собою они принесли 11 пулеметов и более 100 винтовок.

Каждую ночь пылали дома, занятые немцами, взлетали на воздух переправы, мосты.

Однажды ночью Масловскую арестовали, и после пыток немцы решили ее расстрелять. Выстроив смертников в городском парке, немцы велели им рыть ямы. В самый последний момент Аня со всего размаха ударила немецкого солдата лопатой по голове и пустилась бежать. За нею в разные стороны бросились бежать и другие. Началась беспорядочная стрельба. Но Ани и след простыл. Она ушла в партизанский отряд и в этот же вечер вела на боевое задание отряд партизан.

Командир 1 -й Вилейской партизанской бригады имени Ворошилова товарищ Марков вспоминает, как однажды партизаны громили гарнизон Полесья. Аня первая ворвалась в немецкий дзот и открыла оттуда стрельбу по врагу. Это решило исход операции.

15 августа 1944 года Анне Ивановне Масловской присвоено звание Героя Советского Союза.



СТЕНОГРАММА БЕСЕДЫ С ГЕРОЕМ СОВЕТСКОГО СОЮЗА тов. МАСЛОВСКОЙ А.И.
25.XI-44 г.

Родилась я в 1920 году в семье крестьянина. Отец погиб от руки бело-поляков в 1922 году, он был красногвардейцем в Гражданской войне, потом, когда мне было уже 7 лет, я пошла к одному крестьянину-середняку работать нянькой и поступила в школу. Это было в дер. Менченятах. Окончила я 6 классов, дальше учиться уже нельзя было, т.к. школа была шестилетней, затем, когда арестовали брата за подпольную работу, я вынуждена была оставить школу, да и, кроме того, поляки не разрешали, чтобы дети подо-зреваемых людей учились в школе. Я решила тогда поехать на работу в Латвию. Это было примерно в 1236 году, поехала туда со старшей сестрой, проработала там 2 года — 2 года я пасла коров, работая у помещика.

Этот помещик имел 500 коров. Затем я вернулась к себе домой в конце 1933 года, поступила учиться на портниху. С приходом Красной Армии в 1939 году я поехала работать в редакцию районной газеты и работала там в качестве наборщицы до 1940 года, в 1940 году в мае месяце, примерно 14 мая, я вступила в комсомол. Райком комсомола послал меня на курсы пионервожатых, я окончила эти курсы, и в начале 1941 года поступила работать старшей пионервожатой Лынтунской школы Поставского района. Работала там до начала войны. Когда началась война, мы эвакуировались с райкомом комсомола под Полоцк, а потом разъезжались, кто куда хотел, т.к. все было распущено, все бежали, кто куда хотел, порядка не было.

Я вступила в 71-й танковый батальон медсестрой, участвовала в трех крупных боях, под Витебском наша часть была в окружении. Командир батальона майор Броднин послал меня вместе с председателем райисполкома Нагорным в тыл врага. Точного задания, что нам надо делать, не было, сказал, что надо только вредить, и все, не говорили нам, что надо делать точно. Я пошла в тыл врага одна, никакого задания не дали, мне только сказали: иди работай и мсти, а что делать, никто не знал, никто не знал, как мстить, что делать. Я пошла. В Глубоком была задержана, была задержана при переходе линии фронта, но у меня ничего не нашли, комсомольский билет был далеко спрятан, немцам я сказала, что я иду с работы домой.

Пришла домой к сестре. Она жила в Поставском районе, в дер. Черенки. В тов ремя там было полно немцев. Вечером я разговаривала с сестрой. Она мне сказала, что недалеко от деревни она нашла четырех тяжело раненных красноармейцев, которым она носила кушать. Наступила темнота, и мы с сестрой переползли через картошку и пришли к красноармейцам. Я сделала им перевязки, и каждый день я уже стала ходить к ним с сестрой, мы выкопали яму, постелили солому, принесли им одежду и перенесли их туда. Затем, когда я ходила по лесам, я еще нашла группу красноармейцев в 18 человек. Мы с сестрой собрали их всех вместе. Командир в этой группе был Тимошенко. Мы своровали лошадь, забрали раненых, которые не могли ходить, и они стали собираться переходить линию фронта. Я их провожала 20 километров, проводила дорогой, где не было немцев. Эти товарищи линию фронта перешли и после прислали мне письмо, в котором сообщают, что все перебрались и погиб только один из раненых. Встретила в лесу еще 14 человек красноармейцев, которые скрывались 4 дня, сделали в лесу землянку, и так они и жили в лесу. Пробраться самой через линию фронта мне было нельзя. Мы с сестрой организовали группу из красноармейцев, их уже набралось 30 человек. 7 человек стали собираться переходить линию фронта и дали адрес, где у них закопано оружие. Это место было под Полоцком. Мы это оружие отыскали, достали 16 винтовок, боеприпасы, 4 пистолета. Отыскали это оружие с одним красноармейцем, звали его Геннадием, а фамилии его я сейчас не помню.

С этой группой я имела связь. Вместе с этой группой мы ключами развинчивали рельсы, спускали под откос поезда. Моя работа заключалась в том, чтобы узнавать, где немцы, сколько их, что можно сделать, как бы достать оружие, боеприпасы, а затем я налаживала связь с нашими ребятами, с местными, в частности, с Василием Осиненко. Я наладила связь между местными ребятами и скрывающимися в лесу. Потом они уже стали действовать вместе. Был у них командир отряда, и они мне давали задания. Это было примерно в декабре 1941 г. Они дали мне задание, и я организовала комсомольскую группу в г. Поставах. Делали плакаты, разную литературу от руки и расклеивали, узнавали, где немцы, доставали кое-какое оружие. Задания были самые разнообразные: узнавали вражеское расположение орудий, где находятся склады с боеприпасами, количество полицаев, где они проходят, узнавали ночные пароли, сжигали важные мосты и т.д.

Когда я пришла к сестре, то все были против того, что я пришла, некоторые местные жители радовались приходу немцев, говорили, что теперь наступил конец и комсомольцам и коммунистам, что всех их теперь будут вешать. А немцы повесили объявление, что те, кто будет скрывать красноармейцев, те семьи будут повешены. Это распоряжение немцев нам с сестрой было хорошо известно, и мы решили, что пусть нас повесят, но мы будем помогать красноармейцам, ведь наш отец погиб в Гражданскую войну, и мы будем работать. Мы работали, и даже не было страшно. Однажды я везла на лошади оружие, километров 60 ехала по лесу, наложила на воз сена, а под сеном было оружие. Конечно, если бы немцы нашли это оружие, то убили бы сразу, на месте.

Когда мы ходили на спуск поездов, то я обычно договаривалась с немцами: я говорила им, что вот у нас сегодня танцы, придут девчата из другой деревни, и если они будут переходить линию ж.д., вы их не перестреляете? Они говорят, что, пожалуйста, танцуйте, пусть ваши девушки приходят — стрелять не будем, а если нужно, то вот наш пропуск. И обычно так делали — я дежурю, а ребята разворачивают рельсы. Поезд подходит, рельсы отвернут, и поезд летит к черту.

Там стоял украинский батальон. Нам нужно было как-то добывать оружие и боеприпасы. Мне дают задание, чтобы я наладила связь с этим батальоном. Иду. Разговариваю с одним украинцем. Говорю ему: какой ты украинец, если служишь у немцев? Он отвечает: а что же мне делать, я ведь после плена, еще слабый и делать ничего не могу. Я ему говорю, что можно было бы утащить у немцев оружие и боеприпасы. У нас тогда особенно было плохо с боеприпасами. Он говорит, что это делать они смогут и будут делать. А я ему отвечаю, что за это мы будем давать сала, водки. Эти украинцы принесли нам 4 винтовки, патроны, гранаты, наберут патронов в карман и приносят мне, а я все это относила партизанам.

В километрах 14 от нашего дома было немецкое кладбище. Из крестьян никто туда не ходил, в деревне все верующие и говорили, что там разные явления по ночам бывают. А мне-то это дело как раз и хорошо, туда никто не ходит по ночам — все боятся, и на это кладбище я ходила на встречи с партизанами. Приходят ребята туда, а я уже сижу. Потом уже немцы обнаружили это дело, сделали засаду, нас обстреляли, тогда мы условились встречаться в другом месте, еще дальше, километров за 18, в дер. Раловцы. Этим украинцам я стала говорить, чтобы они переходили в партизаны. Это было осенью 1942 года, они ответили, что мы еще слабые, оттягивали и не хотели идти. Тогда в партизанах было страшно тяжело, и в то время приходилось опасаться крестьян, т.к. везде висели объявления, что за связь с партизанами будут вешать. Немцы много сделали страшных дел. Они резали народ, вешали, расстреливали, ломали руки. Потом они стали реже приходить ко мне. Я им стала говорить: почему не приходите, ведь мне нужно много. Один говорит, что у нас очень вредный офицер. Я ему говорю: а вы бы его убили! Он ответил: подумаем, и утром зарезали этого офицера ножом. Их арестовали 18 человек, потом арестовали еще впоследствии 6 человек, и немцы начали над ними издеваться. Я стала разговаривать с немецким переводчиком, говорю ему: ведь это неправильно, нельзя же из-за одного немца убивать столько народа. Выручите их! Он спрашивает: а как? Я говорю, что мы дадим сала, яичек, а ты, мол, скажи, что не виноваты. Он отвечает, что так нельзя, нужно, чтобы хотя бы один человек взял всю вину на себя, а иначе ничего не выйдет.

Я пошла к ребятам и сказала им про это дело. Был там один комсомолец, Дуденко. Он сказал ребятам, что «если вы дадите мне слово и будете бороться за Родину, я возьму всю вину на себя». Все ребята поклялись, что они все будут воевать против немцев. Тогда этот Дуденко сказал немцам, что он убил офицера, что он сам нанес ему 16 ножевых ран. Его схватили, избили и повели на расстрел. После этого все ребята пришли и сказали, что мы теперь будем делать все, что нужно, и их Николай Дудник повел к нашим ребятам, а Вася Дронов повел группу в 18 человек к украинским партизанам, и с того времени они начали вести партизанскую борьбу против немцев. Они стали писать письма к ребятам, которые остались в городке, а я им передавала.

В г. Поставах были наши ребята, они пришли ко мне и говорят, что им в городе больше нельзя быть, что за ними следят, а оружие достать они не могут и что мы хотим пойти к партизанам. Я сказала, что в партизаны вас без оружия никто не примет. Тогда у меня было 2 гранаты. Я им отдала их и сказала, чтобы они доставали себе оружие этими гранатами.

Примерно 9 мая были танцы у полицейских и немцев в г.Поставах, и они пригласили всех своих баб. Я сказала ребятам, чтобы они использовали эти гранаты. Они пришли туда, и где было больше немцев — туда и бросили гранаты. Убили двух немцев, трех полицейских, четырех ранили, были ранены и 3 женщины. Город моментально весь окружили, приехали полицаи, а наши ребята пробрались через речку в городок, взяли у немецкого полковника лошадь, забрали патроны, 6 винтовок, боеприпасы, а возчику, который возил полковника, сказали: ты иди отдохни, а мы сами поедем за полковником. Тот пошел отдыхать, а ребята все загрузили в закрытый фаэтон, взорвали склад с боеприпасами и уехали к партизанам. Немцы, обозленные такой выходкой, сделали поголовные допросы, но никто ребят не выдал.

Надо было организовать связь с полицией. Я послала в полицию двух человек для работы там, послала туда Горяненко и Павла (фамилию Павла сейчас не могу вспомнить). И они нам все передавали, когда полицаи поедут на засаду, а эти сведения я ходила к партизанам и передавала. Затем узнавали, где и из какой гмины выезжают полицаи на засаду и куда. И сейчас же эти сведения я передаю партизанам с тем, чтобы они встречали полицаев, ребята приходят и разбивают полицейских гранатами, забирают оружие, боеприпасы, убивают, а потом встречают тех, кто возвращается с засады, и проделывают такие же операции и с теми.

Примерно в мае месяце 1943 года приехала новая школа СС. Да, забыла я. Линию фронта перешли у нас 24 человека, потом еще 6, затем еще 3. Четверо были расстреляны немцами, остались 12 человек, из которых мы потом организовали группу. Командирами были Пертятко Витя и Баруто Сеня, им было поручено отвечать за группу и отвечать за тех людей, которые были организованы в группе впоследствии. И вот в это время приехала новая школа СС. Кстати сказать, одного из нашей организации немцы повесили. Мы все разволновались. (Это было примерно 2 мая 1943 года.) Мне сообщили,.что в гор. Поставах будет чистка, что начинается массовый расстрел. А у меня была связь с одним инженером из дорожного отдела, Люльковским, он кое-что узнавал, передавал мне, доставал карты Поставского района, бумагу, компас, одежду, часы, сапоги, оружие, и, где мог, он всегда помогал. Я была у них и вышла на улицу с его женой и говорю: вот если бы начали расстреливать, то пусть бы меня первую расстреляли, чтобы я не видела, как будут расстреливать других.

Мы с ней сели. Смотрю, идет по улице какой-то ужасно страшный человек, глаза у него, как у змеи, как у гадины. Я смотрю на него и говорю, что это, наверное, самый плохой человек из них. Он меня спрашивает: что вы на меня смотрите? А я смотрю на него и вижу, что на фуражке у него череп, на рукавах тоже черепа. И отвечаю ему, что интересно, приехали какие-то войска во всем черном... Он смотрит на меня и говорит: что же тут интересного, все очень просто! А я ему отвечаю, что совсем не просто, что приехали какие-то войска, что разговариваете вы по-русски, а одежда у вас черная. Он отвечает, что мы русские, что мы школа СС. Я задаю ему вопрос: а что это такое? Он смотрит на меня и говорит: можно около вас сесть? А я сидела на высоких ступеньках. Садитесь, говорю ему. Он сел и говорит, что задания этой школы заключаются в том, чтобы уничтожать партизан, что эта школа действует как истребительная, которая расправляется со всеми, кто поддерживает связь с партизанами. Я его спрашиваю: а почему вы по-русски говорите? А он отвечает — мы русские. Тогда я ему говорю, что этого не может быть, ведь вы же — русские, тогда зачем же вам расстреливать своих же, русских? Говорю ему дальше, что я этому не верю, что если в партизанах служит ваш брат, так вы и его будете расстреливать? Он смотрит на меня и говорит: я вас понял. А я ему отвечаю: а я вас не поняла. Я к вам зайду завтра, говорит он. Пожалуйста, отвечаю я ему, заходите, у нас хозяин хорошо играет на аккордеоне, радио играет. Нет, нет, я по другому вопросу зайду к вам! Пожалуйста, приходите. Он поднялся и пошел. Отошел немного, повернулся, хотел что то сказать, но махнул только рукой и пошел дальше.

Хозяйка на меня накинулась: дура, ты себя теперь выдала! Теперь и тебя расстреляют и меня, и теперь партизанам помогать не сможешь, что мы будем делать? Я ей отвечаю: ну и черт с ними, пусть расстреливают! Хозяйка мне говорит: уходи, сегодня же уходи, а то завтра тебя расстреляют! А я говорю: ну, может быть, еще и не расстреляют, ну, а если и так, так что ж такого?

Назавтра приходят ко мне вдвоем. Начал этот человек говорить со мной серьезно. Включили радио. Мы беседуем. Он мне говорит: знаете, я вас примерно понял из вашего разговора вчера. Отвечаю ему, что мне это очень приятно, но что я хотела бы вас понять! Второй, пришедший с ним, рассмеялся. Первый говорит: ну, хорошо, вы попали на своих! Я спрашиваю: как это на своих? Свои есть разные, по разным вопросам, о каких «своих» вы говорите, я не знаю. Он говорит: нас прислали на расправу с партизанами, а мне очень бы хотелось повидать их! Вы их хотите увидеть, спрашиваю я. Вы недостойны их видеть, ведь вы же их враги, как же вы хотите их видеть? Он говорит: вы поймете сами, мы не хотим воевать, а мы хотим поговорить с ними. Я ему отвечаю, что они со всякими не разговаривают. Он спрашивает: почему вы нас презираете? Я отвечаю ему, что они этого заслужили, решила ему говорить все открыто, думаю, или я выиграю, или же погибать, так погибать с треском. Он говорит: я думаю, что вы все-таки поймете меня. Я был в плену... я ему говорю, что если мы свои люди, то будете и работать иначе, а если вы сволочи, так что же такого! Он говорит, что очень хотел бы встретиться с партизанами, на это я ответила, что встретиться вы с ними не можете, но если уж так хотите, то можете написать письмо, а я постараюсь их увидеть и передать ваше письмо. Он написал письмо партизанам, написал, что мы приехали с такой-то целью, но что мы хотим перейти к вам и работать вместе с вами и бить врага. Я это письмо взяла.

Радио было включено, играло оно громко. Это было сделано с той целью, чтобы и другие подходили к нашему дому. Ребята из группы этого человека стали заходить. Мы с ним продолжили разговор. Имя его Ник. Краснобаев. Он говорит, что у него есть группа своих ребят в 11 человек. Я ему говорю, пусть и они напишут письма партизанам. Написали. Я собрала эти письма и пошла. Встретилась с партизанами и передала эти письма. Партизаны написали ответ этим ребятам. Это было в понедельник, а потом партизаны пошли в деревню и убили трех украинцев из этой школы. Я этого не знала. Партизаны дали мне письма для нашей организации, что должна делать комсомольская организация, что должны предпринять, что должны сделать агентурщики, а потом дали мне литературу. Это был большой тюк, спрятать его некуда было. Пошла. Только выхожу из леса у деревни Липники, в трех километрах от Поставов а там — засада. Там залегли немцы и полицаи, пулеметы, смотрю, стоят два украинских офицера, два немецких, пулеметы стоят для перекрестного огня и солдаты лежат. Вышла я из леса, а деться некуда, нигде не спрячешься, вернуться назад — все равно догонят, идти дальше — впереди обязательно проверят. Что делать? Решила идти, ну, думаю, будь что будет, может быть, как-нибудь дойду. Подхожу к ним. Стой! Проверка! Остановилась я и говорю; ох, как я устала! Разрешите около вас отдохнуть! Один из них, такой противный, говорит: пожалуйста, можно. Я положила литературу, снимаю жакетку (это было 10 мая) и сажусь возле своего свертка. Думаю, ну, погибла. А раз погибну я, то до ребят не дойдут письма, пропадет столько работы... Сижу. Около меня стоит немец, старый, противный... Я обращаюсь к нему и говорю: садитесь. Он говорит: нет, нет, я должен стоять на посту. И смеется. Я поднялась, взяла его за руку и говорю, улыбаясь: да садитесь же... а он меня за руку жмет. Тут я ему сказала, чтобы он проводил меня до деревни, потому что мне надо идти на работу, я могу опоздать а потом меня будут бить, а с вами меня не будут останавливать. Он говорит: ну, хорошо. Я сейчас же поднялась, сунула ему в руки жакетку, литературу взяла сама, а его взяла под руку и иду. А эти все оставшиеся хохочут и говорят: вот тебе хорошая паненка попалась... Подходим к деревне, я подаю ему руку, а он говорит: адрес, адрес. Ну, я ему наговорила такой адрес, что век не найдешь. А наши ребята из леса видели, что меня задержали, думали, что я и не выберусь, а потом увидели, что я вышла.

Только я пришла домой, не успела эту литературу спрятать под подуку, снимаю жакетку и вдруг вижу: прямо к нам в дом полицаи, гестапо ворвались и сразу же к моей кровати и все стали сдергивать, и вся моя литература рассыпалась. Стали они с кровати одеяло сдергивать, я смотрю — там лежит голая женщина, у нее расстреляли мужа и детей, вели и ее г. расстрел, а она убежала и вбежала в наш дом. Она уже стала ненормальной. Немцы ее схватили, вывели во двор, и слышу там: бах, бах. А хозяйка думала, что они нашли литературу, а они даже и внимания никакого на эту литературу не обратили, им нужна была эта женщина, и моя хозяйка летит немцам навстречу, подбежала к одному немцу да как хватила его за морду. Схватила и держится за него. А немец этот растерялся, матка, матка, что ты! А в руках у него одеяло, он думал, что она за одеяло его схватила, он говорит: я отдам, я отдам... Я слышу, что кричит хозяйка, и думала, что её арестовывают, вытаскиваю свой маленький пистолет, держу его в руках, ну, думаю, хоть одного убью, и то будет хорошо. Вышла, смотрю, а немцы потащили эту женщину. В это время прибежали ребята, спрашивают, что случилось. Я отвечаю, что изловили женщину и вот потащили ее. Разобрали литературу. Было задание разбиться на две группы и идти кому в Козьянский лес, кому в Мядельский лес.

А эти люди из эсесовской школы говорят, что хотят видеть партизан.

12 мая мы пошли в лес, я вызвала партизан, и они договорились помогать друг другу. Только мы пришли, а назавтра приходит тов. Орлов, который работал у немцев переводчиком, и говорит, что немцы будут завтра у всех отнимать оружие и что мы остаемся без оружия и что немцы, когда надо, тогда и будут выдавать оружие, а так будут у всех отнимать. Решили действовать. Я пошла к Краснобаеву Николаю и сказала, что он будет от вечать за группу, Орлов — за переход, Шклярук — за оружие, всем поручила разные дела и сама ушла от них. Их назначили в полевой караул, все были уже подготовлены, назначили в полевой караул 80 человек, собрали оружие, патроны, пулеметов 11 штук, стали уже отходить, а тут Мирошниченко полез еще за одним пулеметом, который был разобран. Идет, а навстречу ему немец, Мирошниченко этим пулеметом дал этому немцу по голове, взорвали ребята склад, убили 8 немцев, одного офицера и вышли. Началась стрельба. Немцы открыли огонь, и полицаи открыли огонь. Так, перестреливаясь, наши ребята пробрались, куда им надо. В бригаде Ворошилова перешли 47 чел., в бригаде Пономарева 20 человек. Когда они шли, в это время узнали о моей деятельности, и меня арестовали, меня арестовали по доносу.

Меня выдала Новицкая — сестра хозяина этого инженера. Потом ее арестовали. Я просидела только 4 дня, был допрос, всовывали мне иголки под ногти, руку сломали. А затем я со своими товарищами убежала. В полиции работал свой человек, он нас пропустил, трех человек, нас послали в лес копать яму, а мы лопаты побросали и удрали, а его расстреляли.

28 мая 1943 года я вступила в партизанский отряд. Меня встретила группа начальника штаба Шишкова из бригады Ворошилова, и с ним я выполняла первое боевое задание — жгли немецкое имение. Я должна была разведать, где помещается главное здание командования. Я подошла к немецкому часовому и спрашиваю: здесь коровы задержаны? Он как заорет на меня: какие тебе коровы! Что ты, не видишь, какой это дом — это дом с армией, здесь полиция, вон там, у сторожей спрашивай, где коровы. Стою, с ним разговариваю, а наши к нему подошли и без единого звука сняли его. А когда часового сняли, то все наши наскочили и начали стрелять. Подожгли этот дом, забрали скот, раздали его крестьянам.

Потом мы ходили на засаду, сбили 3 автомашины. У меня была винтовка, затем меня послали работать в Литву, на связь с литовскими гарнизонными партизанами, командиром бригады был Башкис, примерно в июне я пошла туда. Мы были посланы под Свентяны. Мне и еще двоим товарищам дали задание, были у нас автомат, пистолет ТТ, и пошли действовать. Понесли мы с собой литературу. Узнали, что в полиции идет мобилизация. Я говорю ребятам: вы останетесь в лесу, а я ухожу в гарнизон. Переоделась, взяла литературу. А куда ты ее денешь, спрашивают у меня ребята. Как-нибудь управлюсь. Нам было такое задание, чтобы перед мобилизацией раздать эту литературу. Переоделась я в грязную юбку, ноги грязные, специально в болото влезла и пришла в город, а из литературы сделала большой пакет. Пришла. Никого знакомых не вижу. Пришла в это здание, а меня часовой спрашивает: что, бабка, стоишь? Да у меня сына в армию забирают, вот я и ищу его. А он говорит: ты смотри его вон там. Смотрю, стоит один полицейский, я его знала до этого. Я подхожу к нему и называю его по фамилии: Мастеница! Он обернулся — что такое? Я отвечаю: у меня к тебе просьба. А ты чего стала такая страшная, спрашивает он. Отвечаю ему: а ты не знаешь, как сейчас в деревнях живут, и прямо ему в упор: у меня есть задание от литовских партизан, и ты должен его выполнить. Да ты с ума сошла! А я продолжаю: я хочу, чтобы вот эту литературу взял и расклеил ее до мобилизации, чтобы мобилизацию задержать! Да ты ошалела, что ли? Да нет, говорю, не ошалела, а вот сделай, и все. А если не выполнишь, то все равно тебе плохо будет, я скажу, что и ты со мной вместе работал! Он испугался, покраснел и эту литературу в карман стал к себе убирать и крутится передо мной, боится. А около нас недалеко стоял один паренек, и говорит он: слушайте, давайте мне, взял эту литературу и пошел, а этот стоит и голову опустил, покраснел и молчит. Пошла я. Около одного мостика тоже разбросала литературу, наклеила ее, по дороге еще одному парню всунула ее. Наклеили, а народ ходит и читает. Я поскорее сматываться стала через огороды. Часов в 8 вечера пришла к ребятам и счастлива, что все так хорошо обошлось, рассказала ребятам. Думала, что этот мой знакомец пойдет в гестапо и все расскажет, и только я это проговорила, слышим голоса, если бы мы подняли головы, то немцы, несомненно, нас увидели бы, а так мы слышим голоса, видим подвод 30 — оказывается, это погоня за мной. Они залегли, но нас не видали. Если нам подняться и идти вперед, то ничего не выйдет, впереди открытое поле, а если идти по лесу, то они нас пулеметной очередью стали бы прочесывать. Немцы залегли, а мы лежим. Уже стало темно. Ну, говорю, как только будет темно, надо уходить, а то при свете они быстро нас отыщут. Мы подползли к немцам поближе, а немцы стали уже кучками собираться, курят, оставили свои пулеметы. Мы подползли к пулеметам и в полный рост с автоматам бросились на немцев. И дали очередь по кучке немцев. А наш парень Витку Лесной схватил ручной пулемет и стал им работать, Немцы не ожидал такого удара, они ожидали, что мы будем с другой стороны, они начал стрелять, но уже ничего не могли сделать. Никто из нас не пострадал, только Лесному немного обожгло руки. Мы стали выбираться к деревне. Мы совершенно не знали, что там залегли полицейские, но их выдали собаки. Когда собаки залаяли; немцы стали стрелять, ну, мы обратно в лес. Они за нами и окружили этот лес. Держали нас в этом лесу 6 дней, но не нашли, мы очень хорошо замаскировались. Мы убили тогда 7 человек немцев. Потом мы все-таки выбрались из леса. Мы были довольны, что вся мобилизация была сорвана, да к тому же 7 немцев убили. Мобилизованные после того как прочитали нашу литературу, поразбегались домой.

Получила задание связаться с литовским офицером в Подбродье. Я пошла туда. Фамилия этого офицера Кангаис. Я с ним виделась и раньше, когда скрывалась у своего хозяина, несколько раз разговаривала с ним, он тогда спрашивал меня, что я думаю, думаю ли я, что Красная Армия победит. Я отвечала, что Россия никогда не была побеждена и не будет побежденной. Затем мы уже разговаривали по-дружески. Он начал давать некоторые сведения, начал сообщать, где стоят части Красной Армии, где наши самолеты, что разбомбили, и я решила использовать его с тем, чтобы он работал вместе с нами, с литовскими партизанами. Я пришла к его дому. Часовые меня задержали. Куда идешь? Я ответила, что иду к такому-то поговорить. Один из них пошел ему докладывать, что, мол, спрашивает вас какая-то женщина. Он говорит — пропустите. Я подхожу к нему, он меня не узнает, а после уже говорит — я понял, почему вы пришли ко мне, но мне очень удивительно, почему вы ко мне пришли, ведь я работаю у немцев, а если я с вами что-нибудь сделаю? Я ему говорю: подумаешь, большое дело сделаете — одну бабу убьете. Ну, хорошо, говорит он, поговорим. Поговорили. Он написал письмо партизанам и затем говорит мне: теперь есть очень хорошая задача, и, если бы вы сумели ее выполнить, было бы очень хорошо. С фронта едут на отдых немецкие офицеры, награжденные Железными крестами, и если бы вы смогли этот эшелон спустить, вот было бы замечательно! Пусть бы они «отдохнули»! Я ответила «есть»! Прибежала к своим, взяла 28 кг тола, а этот офицер примерно знал, в какое время должен прийти поезд, вообще все поезда проходили товарные, а этот состав должен быть пассажирским. Поставила мину около станции между Ново-Свентянами и Подбродьем, поставила ее примерно в 400 метрах от станции и сама ожидаю. И вот слышу, подходит поезд, чах, чах, пыхтит, все быстрее и быстрее едет, и вдруг как бахнет! И все 13 вагонов в доски! Подбила и паровоз. Тогда примерно человек до 200 погибли.

Вернулась в свою бригаду. У меня было теперь уже новое задание — связаться с одним из Гадутишской полиции, это в Литве, который работал у немцев в тайной полиции. Я с ним связалась, поговорила, и он обещал помогать нам, взял наши листовки, сказав, что надо подружиться с полицией. Я вернулась опять в бригаду. Основное задание был выполнено, и надо было связываться с Поставами. Я пошла говорить на эту тему с начальником бригады, но он не разрешил идти туда и сказал, что надо работать у нас. Дали мне задание работать уже по линии комсомольской организации, сказали, чтобы я связалась с полицейским гарнизоном в Лынтуне. Это было в конце 1943 года, в декабре месяце. Прихожу к начальнику гарнизона Антонайтису, он меня спрашивает: что вам нужно? Я отвечаю, что я послана к вам из штаба партизанского движения на договор с вами. Как он перепугался. Так перепугался, что и не знает, что и говорить-то! А я ему продолжаю: что ж тут такого? Как что? А он весь дрожит и говорит: вы уходите отсюда, а потом приходите. Он страшно испугался и все озирается по сторонам, не видит ли кто его. А я ему отвечаю: нет, господин комендант, вы обязаны сейчас же написать письмо партизанам, потому что я не могу прийти к ним с пустыми руками. Или вы будете работать с нами, или же вы отказывайтесь, т.к. я должна принести ответ ваш партизанам. Он даже не знает, что и делать, а я смотрю прямо ему в глаза и говорю: вы напишите письмо им. Ну, что я напишу? Пойти в партизаны я не могу, т.к. у меня семья, дети... А я ему отвечаю: вы помогите нам оружием, боеприпасами. Мою записку он взял в руку, а я ему подаю руку и говорю: желаю вам успеха в работе. Он дал обещание помогать. Подает мне руку, а сам боится и думает, вот уж нахальная женщина навязалась на его голову! Я пошла. Потом он стал помогать, а если бы этого не делал, то партизаны моментально опубликовали бы его письмо, и так или иначе ему был бы конец. Дал он нам 3 винтовки, боеприпасы, а в этот раз все эти вещи я погрузила на санки и поехала.

После этого я пошла в Свентяны на договор к начальнику полиции. Он сам — литовец. Этот мне обещал, что он будет с нами работать, позвал коменданта, и мы вместе все разговаривали, и комендант дал согласие работать вместе с партизанами. Они тоже дали мне письма к партизанам, в которых заявили о своем согласии работать совместно с партизанами. Я ушла. Вижу, мчится полиция, ну, думаю, наверное, меня хотят поймать. Но я не растерялась и спряталась. Оказывается, это не за мной. А в этой полиции работал один старичок — русский. Я с ним раньше еще много разговаривала, давала ему то водочки, давала немецкие деньги и говорила ему, чтобы он мне помогал, а что я тебя никогда не обижу платой. На этот раз я вызвала его. Он приходит. Я ему говорю: знаешь, старик, что обидно, что партизан расстреливают, а кстати сказать, он не знает, что я партизанка, говорю, что дело плохо, видишь, наших товарищей повели на расстрел, убили их, что бы такое сделать, чтобы отомстить немцам за смерть партизан? Говорю ему, что у меня есть русская литература, а немцы устраивают вечер, вот ты возьми и напихай эту литературу им в шинели, сложи ее как-нибудь так, чтобы они увидели. Он им наложил столько этой литературы около стола, а немцы ничего не понимают по-русски, положили мы и сводку «Говорит Москва», сводки Информбюро. Сидят немцы, сидят полицейские и вот берут газеты, чтобы свернуть покурить, рвут нашу литературу, и в это время заходит немецкий переводчик и просит закурить, а один вытаскивает из кармана эту! литературу и дает переводчику. Тот смотрит, а потом и говорит: а, вы вся этим делом тут занимаетесь! Забрал литературу и пошел. Пришел к себе, вызвал немцев, пришли, началась здесь драка. Почему и откуда литература? Никто ничего не знает. Сейчас же проверка, обнаружили еще больше нашей литературы и стали драться, друг другу в морды дают! Немцы тогда расстреляли четырех полицаев, затем всех полицейских обезоружили, арестовали, а наши ребята взорвали почту, станцию, подожгли их базу с хлеботарой, с солью; собрались все вместе и пошли, как будто бы ничего и не знают. В общем, мы отомстили за своих товарищей, и крепко.

Мне дали поручение наладить связь еще с одним немецким полковником. Я его вызвала на разговор через лесничего. Сижу в лесном домике, предварительно я написала письмо, что комендант должен явиться на переговоры туда-то и туда-то, и подписалась — секретарь подпольной комсомольской организации. Вдруг, смотрю, приезжает полиция на 30 подводах, а я сижу одна. Выходит комендант полиции, а я уже вижу, что все приехавшие залегли кругом домика, а я одна и вижу, что хорошего здесь мало будет. Держу пистолет наготове, он вошел и смотрит, что я с писто-летом, он тогда вытащил свой и стоит около дверей и дальше не идет, а я уже отвела курок и только что не нажимаю на него. Потом я опустила пистолет, опустил и он свой. И говорю ему, что я пришла не стреляться, а переговорить с вами, я вас вызывала только одного, почему вы приехали с 60 человеками? А он и говорит: а почему ваши партизаны перестреляли и не только наших, но и своих перестреляли? А правда, была до этого вылазка партизан неудачная, когда они в суматохе перестреляли даже своих 27 человек, а немцев убили 170 человек. Поэтому он и боялся как бы не вышло здесь какой-либо ловушки.

Я ему говорю, что вы должны написать письмо партизанам, а больше мне от вас ничего не надо и чтобы вы народ здешний не трогали, ведь как много вы расстреляли здесь народу из местного населения и издевались над ними! Он тут же написал письмо о том, что он согласен пойте на такие условия, что он согласен работать с партизанами и чтобы, когда находились в засадах, чтобы никто не стрелял — ни партизаны в них, ни немцы в партизан, что он будет помогать партизанам, что они нам не будут вредить. Написал письмо, подписал его и пошел. Дал свисток, а кругом полиция залегла. Ну, думаю, сейчас позовет, окружат меня, и я пропала, но ни за что живой в руки не сдамся, пистолет мой работал безотказно, одну пульку и для себя оставлю. Собрал он свой народ и уехал, а мои ребята сидели в лесу и переживают за меня, думали, что полицейские меня с собой повезли, и никак про мою судьбу узнать ничего не могут. Я пришла к ним, и они говорят, что мы никогда не думали, что так может получиться, думали, что тебе живой не уйти от них. Но все обошлось.

Я занесла письмо партизанам в бригаду и пошла с ребятами действовать по-другому. В это время у нас как раз был заряд на мину, что можно ставить под поезда, и мы узнали, что должен был проезжать немецкий поезд с немецким генералом, и этот поезд мы хотели спустить под откос.

Мина была магнитной, подложили под нее а наверх наложили тол и взрывчатку и поставили, а когда ее устанавливали, нас обстреляли и затем обнаружили мину. Ее сняли, они сфотографировали ее три раза, и мы все видели, как понесли эту мину. Принесли ее в Подбродье. А проезжал в этом поезде не генерал, а полковник. Про это дело он узнал, собрал всех военных и начинает проводить с ними совещание. Поставили эту мину на стол, собрались люди, и он говорит, что вот вы все должны быть такими же примерными, как эти солдаты, которые не дают проходить бандитам, и только он это сказал, как мина взорвалась, ведь она была замедленного действия, и все 29 человек, которые там были, взорвались, и мы думали, ну, поезд не взорвали, но все равно мина сделала свою работу.

Мы просидели 3 дня в лесу в окружении. Нас обстреливали, и одного из наших ребят ранили, и наконец выбрались, по пути заехали в один гарнизон, Решкутаны. Было нас человек 8. Я тоже пошла домой, а за мной шел один паренек, смотрел — если меня задержат, так чтобы помочь. Иду, меня останавливает часовой немецкий, стал разговаривать, а шедший за мной Еросименко моментально «снял» часового. Мы тогда взяли 2 пулемета немецких, 3 винтовки, 4 пистолета, разоружили 7 человек полицейских и отправили их туда, где им надо быть. Узнали, что есть комендант. Зашли к нему, а он с женой спал, совершенно голые, ну, ребята построили их и с маршем по городу. Я увидела это и говорю: что вы, с ума сошли, кто же поверит в это? Зачем вы водите их так, проведите их сейчас же одеваться. Их вернули, заставили одеться, нашли у них золото, две пары часов и тоже расстреляли. В это время мы разбили этот гарнизон, почту, станцию и вернулись домой.

У меня была подпольная работа, и я работала с девчатами-подпольщицами. Девчата выполняли самую разнообразную работу: были на кухне, работали медсестрами, и были такие, как жены командиров. В задание со мной они не ходили, я работала больше на заданиях с ребятами. У меня были свои люди, которые работали в подполье, я им давала литературу, они ее носили, расклеивали, устанавливали в гарнизонах связь с немцами, а сама я всем интересовалась, всем руководила. Мне обычно командование давало задания, а я, в свою очередь, давала их своим девчатам, ходила по деревням, забирала с собой лекарства разные и иду. Захожу в какой-нибудь дом, вижу, имеются там девчата, я с ними начинаю беседовать, спрашивать, как живется, начинаю заводить с ними дружбу, рассказываю им что-нибудь, раздаю подарки, а если в доме встретится какой-либо больной старик, даю ему лекарство. Они говорят мне: заходи к нам опять обязательно, а я в ответ: как же я зайду, когда у вас стоят немцы, а они говорят, что там-то живут такие-то люди, там-то такие, которые не выдадут, которые будут рады, что к ним пришли. Вот так я и налаживала связь с жителями, узнавала, кому в деревне можно доверять, а кому нельзя. Ну, один раз дашь литературу, второй раз, а потом и начнешь работать с девчатами и еще с кем-ибо из деревенских жителей, прочитаешь им литературу, начинаешь рассказывать, где сейчас наша Красная Армия, объяснишь, что несут нам немцы, какое зло они нам делают, как работают девушки в борьбе с немцами, как женщины работают, Ну, бабы начинают плакать, начинают говорить: мы вам поможем, поможем вы вон какая хорошая, как же вам не помогать — то, навяжут чулок, носков, я я им говорю, что это, конечно, хорошо, но было бы лучше, если бы вы узнали то-то и то-то. Они соглашаются и узнают все, что мне нужно знать. Вот там и работала. Конечно, много надо было времени для того, чтобы наладить эту работу, для того, чтобы узнать людей, но ничего, все проходило удачно. Но я должна сказать, что работа у меня была большая, опасная, но никто никогда плохого мне не делал, я всегда по-хорошему разговаривала с народом.

Нам надо было доставать оружие. Мы знаем, что в такой-то деревне у жителей оно есть. Приходим, я говорю: мы знаем, что у вас есть оружие, начинаю рассказывать, что есть партизаны молодые, которые хотят сражаться с врагом, а оружия у него нет, а вот у тебя оно есть и лежит без действия, зачем оно тебе? Вы отдайте его нам, а мы дадим вам расписку, что с приходом Красной Армии это оружие вы получите обратно, а кроме того, получите благодарность. Ну, старики посмотрят друг на друга, старик говорит: знаешь, баба, надо, пожалуй, отдать, И отдают. Много та мы доставали оружия, да, кроме того, я людей знала и через них работала, знала, какой человек чем дышит, и вот так работала.

У меня самой было человек 100, с которыми я работала, это только связные, и каждому из них было дано задание: одни отвечали за поезда, должны были узнавать, когда приходят немецкие поезда, сколько вагонов, что везут, сколько идет днем, сколько ночью. Были люди, которые литературу разносили и расклеивали ее в деревнях и гарнизонах, такие, которые узнавали, что делает полиция, в общем, по всем точкам работали свои люди, и через них я действовала. Были такие, которые работали на почте и сообщали, когда отправляются ценные материалы, копировали такие письма и передавали нам. Это очень облегчало нашу работу. Я почти всю работу контролировала сама, мои люди все мне докладывали.

В боях я участвовала с самого начала войны, в крупных операциях участвовала 9 раз, и все время была я с группой ребят, но самостоятельной группы у меня не было, т.к. меня все время посылали на работу вместе с бригадой, а бригада знала, что у меня хорошо работает агентура. Мне говорят, что надо с таким-то гарнизоном наладить связь. Я прихожу, ведь надо все узнать, что там делается, какая цель гарнизона, на какие задания его посылают, и т.д. Таким образом, я подготовила 2 крупные операции. Первая операция — на белополяков. Их экспедицию послали на разгром партизан. Я об этом узнала, быстро доложила своей бригаде, затем пошла в разведку, а бригада ждала в лесу. Запрягла лошадь, проезжаю около этого гарнизона, а часовые меня увидели и кричат: баба, куда едешь? Я говорю — в Погорелое; они кричат: к нам заезжай. Спасибо, отвечаю, сегодня обязательно заеду. Объехала кругом гарнизона, посмотрела, где можно сделать налет, доложила бригаде, а после этого бригада налетела и уничтожила всю школу, в которой находился этот гарнизон. Затем провела еще одну операцию под Полощем. Здесь у нас уже был рукопашный бой с немцами. Мы тогда много убили немцев. Немцы вздували нас окружить, а мы все тут же поднялись и пошли в атаку. Втроем мы разбили 6 повозок, спустили под откос немецкий поезд. А основной моей работой было разоружение гарнизонов.

Партизаны стали угрозой для немцев, и немцы среди населения стали говорить о том, чтобы если бы нас партизаны не трогали, то и мы не стали бы их трогать, А мне про это доложили наши девчата. Я решила поговорить с немцами. Узнала, что должен быть вечер. Пригласили на этот вечер и немцев, и я стала разговаривать с переводчиком. Стала его спрашивать: что бы вы стали делать, если бы вдруг встретились с партизанами? Он отвечает: если бы они стали в нас стрелять, то и мы стали бы стрелять, если они нас не будут трогать, то и мы не будем им мешать. Я задаю ему вопрос: ну а если бы вам предложили идти в партизаны, вы пошли бы? Не знаю, говорит он. Я ему стала говорить о том, что партизаны не имеют своей целью убивать, а они только организовывают народ. Переводчик говорит: мы не знаем, за что Советы борются. Я отвечаю, что точного ответа дать не могу, но слыхала, что советская власть добивается того, чтобы не было фашистов, чтобы все люди жили хорошо, чтобы не было так, как у вас, одним хорошо, а другим плохо, чтобы все учились. А это неплохо, неплохо, а у нас вот не так все, а нам говорили не так про Советы, нам говорили, что коммунисты хотят сделать так, чтобы все были коммунистами. Я постаралась его разуверить, по-своему объяснить, чего добиваются коммунисты, что коммунисты организовывают колхозы и, кто желает в них вступить, тот и вступает, в колхозе платят за работу, сколько заработаешь, столько и получай. Спрашиваю, пошел бы он сам в партизаны. Да, пошел бы. И немцев стал бы убивать? Нет, немцев я не стал бы убивать. А почему вы все это знаете, спрашивает он меня. Да потому, что я всем интересуюсь и хочу знать, что делается на свете, отвечаю ему.

Вскоре нам надо было перевозить раненых через линию железной дороги, и шла немецкая штрайфа (это несколько человек тянут пулемет и проверяют дорогу). Они идут, а мы их не видели, подъезжаем к ж.д., здесь я их заметила и поднимаю руку, а они все головы вниз опустили, как будто бы ничего не видят, мы спокойно проехали, перевезли своих раненых, а они пошли дальше. Ребята возмущались, говорили, что надо было бы их всех убить, но я говорила им, что убить мы всегда успеем в другое время, а сейчас надо было провезти наших. А после эти немцы заходили к крестьянам и говорили, что мы видели настоящих партизан, потому что оружие у них было, автоматы, и тряпок у них никаких не было, они, мол, прошли и нас не тронули, значит, это были настоящие партизаны, а не бандиты.

У нас с немцами была договоренность, что они будут нас пропускать через ж.д. и на этом участке партизаны ничего делать не будут, много раз видели, что мы переходим дорогу и ничего нам не делали, но зато дорогу в этом месте партизаны не портили, а портили ее в других местах. Завели с ними такую дружбу, что, когда однажды у нас кто-то заболел, одна девушка пошла к ним за лекарствами, и они дали ей лекарства и бинтов.

Незадолго до прихода Красной Армии мы разоружили 7 деревень. В этих деревнях стояли и немецкие гарнизоны. Мы узнали, что они собираются выезжать в деревню. Я с ребятами договариваюсь, и одна группа идет в деревню с одной стороны, а другая — с другой. Брали их штурмом, если кто удирал, тогда стреляли, а то больше мирно договаривались. Собираем все население, и я начинаю договариваться с ними в отношении сдачи оружия. Говорю, что очень близко Красная Армия, и что когда она придет, то некоторым будет очень плохо, если вы не сдадите оружия, если не сдадите, то мы спалим вашу деревню, а ведь вы здесь давно живете, это ваша собственность, здесь вы выросли, здесь растут ваши дети, что вам же потом будет стыдно перед Красной Армией, вы же прекрасно знаете, что литовский народ борется против немцев, начинаю им читать литературу, сводки, и все это прямо на улице. Говорю им, что мы пришли затем, что знаем, что у вас есть оружие, Скажите по-хорошему, у кого оно есть. Ведь все равно у нас имеются списки на всех тех, у кого оно есть, если отдадите по-хорошему, мы вам тогда ничего не сделаем, а если не скажете и не сдадите, то все дома мы спалим, до одного, у нас, мол, есть такое предписание. Крестьяне думают, думают, a потом начинают говорить: на кой черт мы будем терпеть такое бедствие из-за какого-то человека! И начинают передавать, у кого есть оружие, и выдают одного за другим крестьянина, которые имеют оружие. Некоторые, которые работали на немцев, тут же начинают говорить о том, что я вам дам подписку, что больше никогда не буду работать на немцев, только оставьте меня в покое и сохраните жизнь. Оружие поступает, патроны поступают, мы это все забираем. Тех, кто не соглашался отдавать оружие, тех убивали.

После этого провела я еще одну операцию. Мы знали, что Красная Армия недалеко, а на реке Жимина стоял громадный мост, через который немцы все переправляли, и охраняли его они здорово, по этому мосту они угоняли население, скот, и мы решили, что этот мост во что бы то ни стало надо взорвать. Но как? Мост охранялся крепко. Я сказала ребятам: я пойду, и будь что будет, но мост я должна взорвать. Как же ты пойдешь? Пойду, да и все. Все равно, погибну, так, может быть, мост взорву, но нельзя же такой мост оставлять немцам! Дошла. Взяла с собой 18-килограммовую мину, положила ее в мешок, подошла к мосту и остановилась. Собираю траву. Немцы мне кричат: баба, здесь нельзя траву собирать, видишь, здесь мост охраняется! А я отвечаю, ведь вам же будет лучше, если я траву сорву, а сама подсматриваю, где можно лучше всего подлезть под мост и подложить мину. А вижу, что под мостом есть такие как бы подземные ходы, которые идут зигзагами, они в виде лазеек. Немцы стали разговаривать, а наши ребята стали стрелять. Немцы стали смотреть в ту сторону, а я в это время — раз, и под мост и подложила эту мину под навес. Мина была английской, и надо было привязывать к ней детонирующий шнур, подожгла шнур. Немцы почувствовали запах, подняли гвалт, а я сама залезла под прово-локу, и мой жакет застрял в ней, никак не могу выбраться, а немцы стали в меня уже стрелять. Чувствую, что мост взорвется, взлечу и я вместе с ним на воздух, дело буквально в секундах, рванула жакет так, что он остался в проволоке, и — бежать. Мост взорвался, солдаты немецкие взорвались вместе с ним, а мост большой, метров 50 будет. Встретилась с ребятами. Дошли по большаку. Ребята предложили заминировать большак, т.к. тол |.ще у нас оставался. Немцы начали нас обстреливать и затем окружили нас. На большаке взорвалось 4 машины. А затем смотрим, немцы исчезли, а по большаку идут такие чудные машины, мы залегли в лесу, ну, думаем, теперь пропали. Столько шло машин! А пастух нам кричит — что вы, ведь это Красная Армия пришла! Мы все выскочили и встречать стали Красную Армию. Бойцы вылезли из танков, здороваются, и мы поехали вместе с ними. Приехали в гарнизон и ни одного уже немца не нашли. Красная Армия поехала дальше, а мы пошли к себе домой.

Могу еще сказать, как мы сорвали немецкую мобилизацию. Стали немцы вручать всем повестки на работу. Это было в Лынтунах. Стали регистрировать все паспорта. Ну, думаю, надо помешать и этой мобилизации. Договорилась со своими девчатами. Вызвала Васильеву Христю и говорю ей, что она должна пойти на этот участок вместе с Фросей и расклеить там литературку. Они пошли. Расклеили сводку «Говорит Москва», потом расклеили наши подпольные сводки и расклеили эти сводки рядышком с немецкими приказами и литературой. Народ приходит и читает все это, прочитают и с этого пункта назад, домой. А немцы не поймут, в чем дело, видят только, что народ читает приказы.

Вышел немецкий начальник, увидел это дело и стал избивать своих подчиненных, что проглядели, пошли тут аресты. А мы пошли. Надо было взорвать нам еще радиостанцию. Встречается старушка и говорит: не ходите, видите, там идет стрельба, что-то там случилось. Говорят, что Красная Армия близко, весь народ читал приказы, а немцы окружают город, ловят людей, говорят, что Марков прислал письмо и приказал, чтобы никто никуда не ходил, а чтобы шли в партизаны, а народ удирает, не хотят никуда ехать. Немцы арестовали полицию. Ну, думаю, все это хорошо, значит, мобилизация опять немецкая сорвана! Мы тогда убили 8 немцев, забрали 18 хороших лошадей, коров, овец. Все это проделали с группой в 6 человек.

Работая еще пионервожатой, я частенько сталкивалась с одним ксендзом. Он был страшно на меня зол, т.к. я проводила одну работу, а он другую, мы боролись, я говорила детям, чтобы они не ходили в костел. Когда я скрывалась, то этот ксендз все искал меня и за мою голову давал 18 тысяч рублей, лишь бы меня доставили к нему живой. Но ничего у него не вышло. Мне все это передавали. Я узнала, что ксендз работает на немцев, затем узнала, что он исповедует население и потом эти сведения передает немцам. После таких исповеданий появлялись массовые аресты, расстрелы.

В обкоме комсомола был очень хороший художник, и я пошла к нему с просьбой, чтобы он нарисовал хорошую карикатуру. Он нарисовал карикатуру на этого ксендза. Был большой праздник, в костеле было много народа. Я поручила Христе поставить эту карикатуру около костела. Повесила объявление: «Гражданских не трогать — заминировано». Она пошла. Поставила около костела. Эту карикатуру быстро все увидели и боятся ее тронуть, так как там была такая надпись — опасно было ее трогать. Полиция увидела стала кричать, что все это ксендз сделал, а подойти тоже боится, чтобы убрать, пусть он сам и убирает, раз работает вместе с немцами. А как же снимать.

Все женщины плачут, ну, теперь наш ксендз погибнет, а немцы кричат, чтобы он снимал, полицаи тоже кричат о том, что, раз он сволочь, пусть погибает сам, что таким нельзя верить. Заставили ксендза самого снимать эту карикатуру. Он подошел. Боится. Все ждут, что сейчас взорвутся и костел, и ксендз. Он спокойно снял, и ничего не случилось. Народ это увидел и стал кричать, что теперь весь авторитет ксендза подорван, не надо былей бы с бандитами работать, теперь жизни ксендзу не будет! Мы скомпрометировали этого ксендза, и больше к нему никто не стал ходить и перестали ему верить, и после этого он пошел в белополяцкий легион. После я узнала, что он там читал проповеди и, обращаясь к народу, говорил: дорогие мои! Всех русских, всех белорусов мы должны уничтожать, как собак! После этого как-то в одной из операций партизаны окружили этот легион и весь его уничтожили. Погиб вместе с легионом и этот ксендз.

Можно было бы еще многое рассказать, но думаю, что основные факты здесь имеются, так что будет достаточно.

М.И. Калинин вручает правительственную награду А.И. Масловской