До оккупации района немецкими войсками я работала секретарем Николаевского РК ВЛКСМ.

Когда фашистские мерзавцы стали приближаться к родной станице, l4.VII-42 г. в 11 часов дня я приняла присягу, поклялась перед Родиной, перед народом быть верной дочерью и в ночь с 15 на 16.VII-42 г. ушла с группой товарищей, командиром которой был Шишкин Я.С., в партизанский отряд.

В партизанском отряде я пробыла до 20 августа 1942 г. За время пребывания в партизанском отряде я сделала до 10 разведок, возвращаясь с точными данными.

20 августа я получила задание от секретаря РК ВКП(б) т. Макарова оставаться в районе и возглавлять работу подпольного комсомольского Комитета. Все время до 9 октября я жила нелегально в разных местах района, но имела тесную связь с членами комитета. 10 октября я пришла в дом родных, и на этот же день староста послал меня работать в поле, проработала до 19 октября, и меня арестовала полиция. В полиции я просидела до 23 октября, и меня выпустили.

Будучи в полиции, на первом допросе меня сильно избили, вымочили холодной водой и оставили в одиночной холодной камере за железными решетками. Пытки применяли различного характера: душили, стреляли тут же в камере, пули летели сквозь решетки во двор, пальцы рук подкладывали под двери, пытались раздеть, все то, что могли делать варвары, и пустили в ход.

Последний допрос был 26 октября, после чего разрешили дежурным полицейским в течение трех суток давать кушать, пить и выпускать на прогулку, изолировав меня от всех арестованных, предложили — если я, просидев в одиночной 3 суток, не скажу о руководителях и членах отряда, буду догола раздета, на моем теле будут вырезаны слова «Партизанке собачья смерть», и повесят в таком виде на площади, а до этого проведут по всей станице. Дословно последние слова начальника полиции: «Подохнешь позорной смертью». Мои последние слова: «За народ умереть не позорно».

29 октября в 10 часов утра меня повели на допрос, на допрос я шла как, тень, шатаясь, намученная, в кабинет, где сидели для меня не знакомые лица, и после я услышала, что это были гестаповцы, которые приехали по вопросу разграбления денег николаевской полицией. У грабителей разгорелись глаза на деньги, они наспех стали проверять арестованных и отпускать, под веселую руку попала и я.

Обвинительный акт начальник полиции не составлял, а прямо в моем присутствии заявил гестаповцам на вопрос «Почему нет обвинительного листа», он ответил: «Я думал расстрелять ее ночью сегодня или утром завтра». Больше я ничего не помню, меня вывели без сознания. На этот раз я его потеряла. После чего мне предложили дать подписку, что связей ни с кем иметь не буду, из района не уйду, и выпустили, а начальника полиции через несколько дней арестовали и расстреляли, чтобы показать народу, что немцы против грабежа и убийства, а меня стали еще больше преследовать, зная то, что выпустили незаконно. Несмотря ни на какие преследования, комитет еще больше стал работать.

Когда в наш район в конце декабря приехали гестаповцы для наведения «порядка», дома жить мне не приходилось, потому что были обыски. Когда я увидела, что немцы усиленно бегут и вместе с ними ушла полиция и гестаповцы, в ночь с 24 на 25 декабря в час ночи на квартиру явился один офицер немецкий. Я вынуждена была бежать босая и абсолютно раздетая через хутор, патрули открыли огонь по мне, но тут быстро я подбежала к квартире одной комсомолки, Шепелевой Матрене, и она меня спасла. Когда в эту же ночь через полчаса шел обыск в этом же доме другой квартиры, она меня спрятала, и благодаря ей все обошлось благополучно, наутро я ушла из дома, а к вечеру эти части отошли.

Село, в котором я находилась последнее время, переходило 2 раза из рук в руки. Фашисты при отступлении сожгли все имущество и разграбили все вещи, убили родного брата, когда фрицы зажгли дом, я даже не смогла захватить свои документы.

В настоящее время я работаю секретарем РК ВЛКСМ, все остальные материалы, характеристики о моем поведении во время пребывания в партизанском отряде, в период оккупации и работы подпольно и во время ареста полицией можете запросить в РК ВКП(б).

При допросе и пытках в полиции я не уронила ни одной слезы перед противными мордами. У меня был один ответ: «Не знаю, не видала». Вот кратко описана моя жизнь во время оккупации.

«Свободное крестьянство» останется на весь мой век и не изгладится из моей памяти, все пытки и раны, нанесенные моему сердцу фашистами. Ненависть к врагам за издевательства над нашим народом, над моими родными, за убийство родного брата, за разорение родного дома не потушит никто.