ИМ БЫЛО СЕМНАДЦАТЬ

   Это произошло в первые дни Великой Отечественной войны. Наш комсомольский отряд, состоящий из двухсот добровольцев, стоял насмерть под Выборгом. Командовал заслоном летчик, старший политрук Константин Иванович Игнатенков.
   Мы еще только-только заканчивали установку пулеметов, как вдали показались вражеские парашютисты. Они шли скорым походным шагом, построившись в колонну. Шли уверенно, и в бинокль можно было различить улыбки на их лицах.
   - Без команды огонь не открывать! - крикнул Игнатенков. Люди замерли у пулеметов, приготовили винтовки.
   Фашисты приближались. Вдруг из-за колонны вырвались шесть мотоциклистов и на полной скорости устремились к нашему городку. Подпустив их к решетчатой ограде, Игнатенков дал по мотоциклам длинную очередь из ручного пулемета. Гитлеровцы шарахнулись было в сторону, но тут же, скошенные пулями, упали.
   - Теперь держись, хлопцы! - громко предупредил командир заслона. Колонна парашютистов, заслышав пулеметные очереди, мгновенно рассыпались.
   - Трусят! - сказал кто-то.
   Но это было не так. Через несколько минут фашисты несколькими цепями, с автоматами в руках пошли в атаку. А из леса двигалась новая колонна. "Сколько их всего?" - задал я себе вопрос. В первой колонне мы насчитали около двухсот пятидесяти человек. От остальных их отделяло не менее восьмисот метров. Очевидно, по численности вторая колонна мало отличалась от первой.
   Наблюдая за гитлеровцами, я только сейчас по-настоящему и оценил нашу позицию. Находиться на самом виду у врага не очень-то удобно. Спасало нас только то, что высота господствовала над всей местностью. Нелегко будет овладеть ею.
   Враги это тоже, видимо, поняли. Подойдя к низине, они залегли полукругом, от него отделился человек с белым флагом. Поднявшись на высоту, он заговорил на русском языке, призывая нас сложить оружие.
   - Если вы будете стрелять, мы уничтожим вас до единого солдата! - воскликнул он.
   В ту же секунду Игнатенков дал предупредительную очередь из пулемета. Пыль вздыбилась в нескольких метрах от парламентера.
   - Мы перестреляем вас, глупцы! - еще раз крикнул фашист и, повернувшись, но по-прежнему высоко держа белый флаг, рысцой устремился обратно.
   Через несколько мгновений цепи приготовившихся к броску фашистов рванули в атаку. Двести пятьдесят автоматных очередей врезались в кирпичные стены наших казарм. Красная пыль облаком поднялась над крышами зданий.
   - По фашистским захватчикам - огонь! - раздалась команда Игнатенкова.
   Ошеломленные внезапной силой нашего огня, фашисты опешили, на какое-то мгновение остановились, но потом снова ринулись вперед. Их ряды таяли с каждой секундой, а они, озверев, все лезли и лезли навстречу огню.
   Не знаю точно, скольким из двухсот пятидесяти фашистов удалось преодолеть равнинную полосу и достичь склона высоты. Когда стихли выстрелы, мы попытались определить число уцелевших по одиночным коротким очередям автоматов. Их было не больше двух десятков. Так бесславно кончилась первая попытка захватчиков уничтожить наш заслон. Они захлебнулись в собственной крови. Мы потеряли убитыми двадцать шесть человек. Восемнадцать получили ранения. Все раненые не покинули своих мест и продолжали бой.
   К полудню парашютисты повторили атаку. Но теперь они начали ее по-иному. К рубежу атаки подошли две колонны. Солдаты одной спешно окапывались. Солдаты другой, рассыпавшись в боевые цепи, приготовились к броску. Замысел врага был ясен - при поддержке окопавшейся колонны атаковать наш заслон и любой ценой уничтожить его.
   - Командиров взводов ко мне! - послышалась команда Игнатенкова, и, когда мы собрались, он сказал:
   - Предстоит тяжелый бой. Мы должны выдержать его во что бы то ни стало, затянуть время, продержаться хотя бы до ночи. За это время отступающие подразделения и жители уйдут от преследования.
   В это время фашисты начали обстрел корпусов из гранатометов и пулеметов.
   Мы бросились к своим местам. Чтобы сэкономить боеприпасы, решили на обстрел не отвечать. Гранаты редко попадали в окна, большинство их рвалось при ударе о стены, но осколки причиняли нам немало вреда; они разбивали стволы нашего оружия, и оно выходило из строя.
   Пулеметный огонь противника заставил нас прекратить наблюдения из окон и укрыться в простенках. Мы старались сохранить свои силы до вечера. Через несколько минут парашютисты с криками бросились вперед по равнине.
   - Огонь! - раздалась команда, и тотчас сотни наших пуль хлестнули по наступающим.
   Я увидел, как споткнулось десятка два вражеских солдат и вслед за ними ткнулось в землю еще несколько человек. Но цепь не залегла. Враги приближались. Разрывы гранат, несмолкающий треск разрывных пуль резали уши. То тут, то там падали наши бойцы, сраженные фашистскими пулями. Но горевать было некогда. Сейчас от нас требовалось только одно: хватать любое оружие из рук погибших товарищей и стрелять, стрелять...
   Рядом со мной вдруг смолк станковый пулемет Андрея Пивня.
   - Бери пулемет, я ранен! - воскликнул Андрей, оборачиваясь ко мне, и упал на пол.
   Подскочив к пулемету, я с силой нажал на гашетку. Редеющая цепь парашютистов уже выбивалась из сил, но шла и шла. Фашисты были обречены на гибель: им нельзя было ни остановиться, ни повернуть обратно. В бой ввязалась и часть второй колонны. Теперь уже остатки первой цепи, слившись со второй, не бежали, как прежде, а ползли, стреляя из автоматов; они преодолевали равнину и карабкались по склону высоты, стараясь быстрее достичь неуязвимого места.
   Я оглядел бойцов своего взвода. Их осталось десятка полтора. В дальнем, наиболее защищенном от пуль и осколков углу казармы лежал тяжелораненый Миша Васильев, а из его пулемета стрелял теперь его тезка Миша Анисимов. Наш заслон таял на глазах. Оставшиеся бойцы сражались не только за себя, но и за выбывших из строя товарищей. А фашисты ползли и ползли...
   Продержаться до ночи - в этом наша победа! Был потерян счет времени, а ночь все не приходила. Мы забыли об отдыхе и еде. С кромки высоты фашисты несколько раз яростно и злобно бросались в атаку, но мы тотчас же прижимали их к земле, заставляя откатываться назад.
   Когда натиск гитлеровцев ослабел, Игнатенков вновь собрал командиров взводов.
   - Итак, задача прежняя: дотянуть до ночи, а там попытаемся уйти. Мы обсуждали с Игнатенковым свои дела, как вдруг на пороге появился мальчишка лет двенадцати.
   - Дядя Костя! - крикнул он прямо с порога.
   - Вовка, ты тут каким образом?! - Игнатенков бросился к Вовке. У Вовки на глазах блестели слезы.
   - Маму и Люсю разбомбило, и всех других тоже, - сказал Вовка, и мы поняли, что произошло.
   Вовик был сыном летчика. Вместе с матерью и сестренкой они, как и большинство других жителей военного городка, эвакуировались незадолго до высадки вражеского десанта. Но их группа попала в дороге под бомбежку. И Вовик, потеряв мать и сестренку и два дня проплутав в лесу, снова оказался возле аэродрома...
   - Боря, - обратился Игнатенков к Матвееву, - накорми Вовика посытней и немедленно пробирайся с ним к Ленинграду.
   - Дядя Костя, я никуда больше не пойду, я с вами! - крикнул Вовик.
   - Ты хочешь стать бойцом отряда? - строго спросил мальчика командир.
   - Хочу! - с готовностью воскликнул Вовик.
   - Хорошо. Мы зачисляем тебя в отряд и слушай мою команду: я приказываю тебе вместе с бойцом Матвеевым добраться до командира нашей авиачасти и доложить ему, что у нас все в порядке.
   - Дядя Костя...
   - Выполняй приказ, Володя.
   Борис взял Вовку за плечо, и они вышли из комнаты. По казарме разнеслась солдатская песня.
   Так всякий раз, стоило только врагам сделать крохотную передышку, Миша Анисимов брал баян, и песня разом наполняла тишину.
   Измученные, голодные, мы дружно подхватывали песню...
   Опять вражеская атака... Миша Анисимов, прильнув щекой к пулемету, остервенело жал на гашетку. Слишком велика была его злоба на врага, измотавшего нас до предела. В это время разрывная пуля пробила ему грудь. Он потерял сознание.
   Я осторожно оттащил его в сторону, лоскутами рубашки перевязал рану. Михаил стонал. Нужно было отнести его в безопасное место. Я оглянулся, чтобы позвать кого-нибудь на подмогу, и неожиданно увидел Матвеева.
   - Боря, а где же Вовик? - удивился я. - Вы разве не ушли еще?
   - Дороги и тропки перекрыты гитлеровцами, нас окружили, - ответил Матвеев. - А Вовик сейчас у Игнатенкова.
   Обстановка осложнялась.
   Всю ночь мы не сомкнули глаз. Собирали все пригодное для стрельбы оружие, набивали патронами пулеметные ленты, кирпичами закладывали окна, оставляя лишь маленькие бойницы.
   А как только рассвело, вдали на автостраде показались фашистские танки. За ними шли автомашины с солдатами.
   Через несколько минут вся автострада заполнилась войсками.
   - Не открывать огня, пока пехота не выскочит из-за прикрытия танков! - скомандовал Игнатенков.
   Прошла минута, другая. Танки, миновав низину, поднялись на высоту и, не открывая огня, остановились. В это же мгновение из-за брони бросилась на штурм пехота. Тогда заговорили наши пулеметы. За одним из них снова лежал вернувшийся в строй, несмотря на тяжелую рану, Миша Васильев. Он считался самым метким среди нас. Понимая, как дорог в этом последнем бою каждый человек, собрал остатки своих сил и лег за пулемет, чтобы сполна отплатить фашистам за пролитую кровь.
   Под свинцовым пулеметным дождем гитлеровцы падали, как скошенная трава. Но в окна к нам полетели гранаты. Столб пламени и кирпичной пыли поднялся над тем местом, где лежал Миша Васильев. И там же рухнули на него стоявшие рядом деревянные щиты...
   Однако, не выдержав нашего огня, гитлеровцы залегли. По нашим окнам открыли огонь из пулеметов танки.
   И тут произошло то, чего не ожидали ни враги, ни мы сами. Над крышей самого высокого из зданий, в котором не было сейчас ни одного нашего бойца и на которое гитлеровцы не обращали внимания, вдруг шелковым костром загорелось и затрепетало на ветру алое полотнище.
   На крыше, крепко удерживая красный флаг, стоял во весь рост Вовик.
   Как он ускользнул из подвала, где Игнатенков решил укрыть его вместе с тяжелоранеными бойцами, как пробрался незамеченным в это здание, в каком углу отыскал красное полотно и лыжную палку, которую он превратил в древко, об этом уж поздно было спрашивать.
   На виду у фашистов маленький герой пробил острием лыжной палки кровлю и закрепил свой красный флаг. Стоя рядом с развевающимся полотнищем, он поднял руку над головой, точно отдавая пионерский салют красному знамени.
   Мы увидели, как опустилась вдруг его рука. Железную кровлю прошила очередь из вражеского пулемета. Вовик сделал шаг вперед и, скошенный пулей, распластался на крыше...
   - За смерть пионера! - крикнул командир, и связка гранат, брошенная им, разметала с десяток гитлеровцев, успевших подскочить к самому входу в наше здание.
   Фашисты лезли напролом, а наши силы таяли. Кольцо начало сжиматься со всех сторон. Гитлеровцев поддерживали снайперы, которые стреляли с деревьев, расположенных на опушке леса по обе стороны дороги. Их выстрелы заставляли замолкать наши пулеметы один за другим. В самый разгар атаки из шести ручных пулеметов вели огонь только два. Петля вокруг нас затягивалась все туже и туже.
   Танки подошли совсем близко. В них полетели бутылки с горючей смесью и противотанковые гранаты. Два бронированных чудовища остановились с разбитыми гусеницами. Огромные черные клубы дыма вырвались из открытых люков.
   Но больше мы уже не могли ничего сделать.
   Гитлеровцы ворвались в казармы. То в одной, то в другой комнате раздавался треск коротких автоматных очередей.
   Наступили последние мгновения неравного боя. Но мы имели преимущество: врагов было много, нас единицы, и мы по ним били целыми очередями, забрасывали гранатами. В ответ только раздавались одиночные выстрелы. Очевидно, фашисты решили взять нас живыми.
   Я остановился в углу узкого коридора. В другом его конце выскочили из комнаты двое вражеских солдат. Скошенные очередью моего автомата, они грузно повалились на пол. Только я успел сменить диск в автомате, как до меня донесся голос Игнатенкова: "Не выйдет, гады, живьем не возьмете!" Я вбежал в соседнее помещение. Четверо фашистов крутили руки командиру. На мгновение опешив, я хотел было броситься на помощь, но Игнатенков, первым заметив мое появление, крикнул:
   - Стой! Стреляй! Стреляй, тебе говорю!
   Все повернулись ко мне. Стрелять по врагам и одновременно рисковать жизнью товарища? Сознание лихорадочно искало выхода. Что делать? А сзади уже слышались топот и чужая речь. В дверь ворвались гитлеровцы. И тогда, не раздумывая больше ни секунды, я провел автоматной очередью вокруг себя.
   Падая, один из фашистов бросил гранату. Вспыхнуло передо мной ослепительное пламя, и я потерял сознание...
   Осколок гранаты угодил мне в горло. Я очнулся на улице, на песке, которым была усыпана детская площадка. Рядом со мной лежали Алексей Воронцов, Николай Гришин, Миша Анисимов... Всего восемь человек. Все тяжелораненые. Я замыкал этот ряд.
   С комсомольским заслоном все было кончено. Нас, оставшихся в живых, фашисты выставили напоказ своим солдатам, и, пока все войска не промаршировали мимо нашего ряда, ни одного из нас не тронули с места.
   Потом на ломаном русском языке к нам обратился офицер. Он с группой своих подчиненных стоял над нами и говорил о бесплодности нашего сопротивления. Я понял из его обращения, что он уговаривает нас осудить свои действия, пожалеть о случившемся и просить пощады.
   - Доблестные немецкие войска уже маршируют по проспектам Ленинграда, а вы, глупые юнцы, задумали спасать Россию! - громко выкрикнул офицер. - К чему это самоубийство, я вас спрашиваю. Мы вот так же расправимся со всеми, кто окажет хоть малейшее сопротивление! Советской России наступил капут! Я даю несколько минут подумать хорошенько, и после этого каждый в отдельности должен громко, чтобы услышали все наши солдаты, просить о пощаде. Иначе мы повесим вас!
   Каждый из нас отлично понимал, для чего потребовались этим выродкам просьбы о пощаде. Они желали доказать своим солдатам, что душа, мол, у русских слаба, а положить на склонах холма такое количество парашютистов им удалось благодаря только выбранной позиции.
   Ослабевший от ранения Миша Анисимов, собрав оставшуюся силу, приподнялся на локте. Кровь ручьем хлынула у него изо рта, потекла по щеке, по шее. Но он улыбнулся. Это была странная улыбка, перед которой отшатнулся фашистский офицер. А Михаил, обращаясь к нему, громко сказал:
   - Боишься, гитлеровская обезьяна? Помни: из могилы поднимаемся, а в долгу не останемся! Плюю я на тебя, стреляй, подонок!
   Лицо офицера перекосилось от злости. Он ударил Мишу сапогом в лицо и, выхватив пистолет, разрядил в него всю обойму. Это было началом расправы. Подойдя к крайнему пленному, офицер, коверкая русские слова, о чем-то спросил его. Юноша, это был Ильюша Осипов, презрительно посмотрел на него и отвернулся. Тут же пули изрешетили его тело.
   И так фашист, задавая один и тот же вопрос и не получая на него ответа, расстреливал каждого. Очередь дошла до меня.
   - Что, русская свинья, умираешь от страха? Может быть, ты опомнишься, пока не поздно? Одно слово о пощаде, и я дарую тебе жизнь!
   Я думал, чем же ответить ему, как отомстить в эти последние секунды за погибших товарищей.
   Показывая знаками, что могу говорить только шепотом, я предложил фашисту наклониться ко мне. Он нагнулся.
   Я чувствовал, что сотни вражеских глаз наблюдают за этой сценой. И тогда, мстя за друзей, я с силой плюнул в улыбающееся лицо фашиста. Кровь залепила ему глаза. Он вскочил, как обожженный, выхватил у стоящего рядом солдата автомат, но тут же бросил его на землю.
   - Нет, русская сволочь, такой смерти для тебя мало! - выдавил он сквозь зубы.
   Минуту спустя ко мне вплотную подошла легковая машина. Двое солдат привязали к машине веревку и, сделав на ее конце петлю, набросили на шею. Я не успел ни о чем подумать. Взревел мотор. Машина рванулась вперед. Но какой-то долей секунды раньше я инстинктивно успел просунуть ладони рук в петлю, охватившую горло, и от дикой боли потерял сознание...
   
   
   
    Канашин И.И.,
   г. Ленинград,
   РГАСПИ б/д. Д. 28. Л. 96-109.