Мне как участнику Великой Отечественной войны трудно выделить какой-либо памятный день войны. Все дни, годы остались в моей памяти на всю жизнь. Шрамы на теле напоминают мне об этом. Мне пришлось идти дорогами войны целых четыре года. В 1941 году я окончил 8 классов 543-й школы Москворецкого района г. Москвы. В это лето я, как обычно, после экзаменов уезжал в деревню на каникулы. Но день 22 июня 1941 года наступил заревом пожарищ, взрывами бомб, воем мин и снарядов, плачем, пролитой людской кровью. Для меня началась новая жизнь. Я написал заявление о добровольном вступлении в Красную Армию. Наконец-то к концу года мою просьбу удовлетворили и, получив соответствующую подготовку, был направлен на фронт. Пришлось мне испытать и горечь отступления, и радость наступательных боев. Я был в то время комсомольцем. Участвуя на многих фронтах, был дважды тяжело ранен, награжден орденом и медалями. Закончил войну далеко на вражеской земле, идя в одном строю с гвардейцами-танкистами. Первые годы был в пехоте, а с 1943 года — в танковых войсках.



ОСВОБОЖДАЯ МИНСК

Враг, разбитый под Борисовом, поспешно отходил. К утру 3 июля 1944 года танкисты 19-й гвардейской бригады подошли к окраинам Минска.

Танковые батальоны Фещенко, Кошелева и Конова ворвались в город.

По улицам, перебегая от дома к дому, автоматчики вместе с партизанами вели бои с остатками вражеской пехоты. В разных концах города временами слышна была оружейная и автоматная перестрелка. Комбриговский «виллис» мчался по улицам города. Из переулка навстречу выбежал мужчина.

С визгом машина свернула в сторону, чуть не сбив его. Тот, бледный, стоял перед шофером, который круто отчитывал его. Понурив голову, своими дрожащими руками он мял замасленную кепку. Шофер вдруг умолк, и ему стало как-то неловко: «Ты прости меня, отец, ведь сам понимаешь». Успокоившись, рабочий торопливо объяснил комбригу, что немцы заминировали мост через реку Свислочь и проехать можно только через заводской двор.

Сев в машину, он показывал, куда нужно ехать. Выехав снова на центральную улицу, «виллис» снова мчался вперед. Несколько танков, окруженных народом, стояли посреди дороги. На башнях, в стволах орудий было много цветов. На лицах — радость, слезы, несмолкаемый людской говор.

К машине комбрига, окруженной толпой народа, пробирался человек. Очутившись впереди толпы, он представился: «Я — служащий». Его голос дрогнул: «Скажите госп...». Но, спохватившись, стараясь скорей забыть произнесенное слово, он торопливо проговорил: «Товарищ командир, как в России?» — «А что Россия? — переспросил комбриг. — Вот она — наша Россия. — Походзеев показал на грозные машины, на народ. — Жива наша Россия, и жить ей вечно!» — «А нам говорили...» — тихо протянул служащий, и его темные впалые глаза застилала мокрая пелена. В его глазах стояли слезы радости. Часто моргая, он старался скрыть волнение, но нервы подвели, они устали.

А рядом, у соседнего дома, окружив танкистов, толпился народ. И вот, уже забыв усталость, о камни мостовой солдатский сапог отбивал плясовую. Чуть в стороне, поливая на руки бойцов, с ковшом стояла женщина. Андрей, запыленный, подошел освежиться. Из подъезда, расплескивая воду из ведра, спешила еще одна, а следом, стараясь не отстать, торопилась девушка. Почти половину ведра вылил Андрей, освежая свое запыленное, обветренное лицо. Сухая пыль пропиталась потом, корочкой обтягивала его кожу. Девушка протянула ему чистое полотенце. Он взял его в руки, но потом, возвращая обратно, проговорил: «Нет, уж лучше своим» «На не нем так будет заметно», — подумал про себя он. «Ты обижаешь нас, сынок - неужто брезгуешь?» — проговорила мать. Девушка снова протянула ему полотенце, обнажив свою покалеченную руку. Мать заметила его взгляд. Смахивая набежавшую слезу, она проговорила: «Это они, изверги». Девушка, склонив голову, правой рукой теребила свою русую косу. По её щекам текли слезы. Андрей жалостно смотрел на нее. Если бы случайность. Не осколком снаряда и мины, не пулей разрывной оборвало девушке кисть руки. Какое надо иметь звериное сердце, чтобы на глазах у матери одним взмахом кинжала этот палач отсек ей руку. И лишь за то, что ему не удалось удовлетворить свою скотскую прихоть. Вырвавшись из его лап, она бежала вдоль улицы, оставляя след розовых пятен ее юной крови.

Андрей не мог прийти в себя от страшного рассказа матери. Перед своими глазами он все еще видел заснеженный город, бегущую босую девочку кровавые пятна на снегу.

Прозвучала команда: «По машинам!» Взревели моторы и, лязгая гусеницами о камни мостовой, уходили снова в путь. И вот последняя машина скрылась за поворотом, оставив позади темные клубы выброшенного газа. Комбриговский «виллис» медленно плыл среди людского потока. Люди с неохотой уступали ему дорогу, им хотелось лишнюю минуту побыть с командиром, который вместе с бойцами пришел им на помощь и освободил и родной край. Вырвавшись из людского потока, машина, набирая скорость, вскоре затерялась на улицах города.

Машина Андрея отстала. Пересекая площадь, Андрей увидел бегущих ребят. Толкнув в плечо шофера, попросил остановиться. По площади, крича и махая руками, бежали ребятишки. Они кричали: «Дяденька, постой! Погоди, дяденька!» «Опоздали», — подумал Андрей. Их было трое. Самый большой из них подбежал первым. Ему было лет тринадцать. Меньший из них, часто пригибаясь, поднимал с мостовой все время сыпавшиеся из-по его рубашки белые коробочки. Он снова запихивал их за пазуху и, придерживая левой рукой сползавшие штанишки, наконец, догнал своих товарищей. Они, не спрашивая ни Костю, ни Андрея, подняв свои рубашонки, сыпали в машину папиросы, сигареты, бумагу. «А там их ох, как много! — говорили наперебой ребятишки. — Мы вам еще принесем». — «Спасибо, спасибо, ребятки, нам теперь целой роте хватит». Не хотелось обижать ребят. Довольные, они стояли и смотрели своими светлыми, ласковыми глазенками на своих родных бойцов. «Мы бы целый ящик притащили, — не унимался меньшой. — Да Николка говорит: если тащить его, то не успеем. Вот мы за рубашку и напихали». Он часто поправлял левую пройму своих штанов, которая все время сползала с его худенького плечика. «Ну, ребятки, нам пора». Костя погладил вихрастого паренька, машина дернулась, и трое мальчишек с поднятой кверху рукой остались на площади. Какое для них было счастье — они не опоздали!

Оставив позади окруженную группировку под Минском, гвардейский танковый корпус вел преследование врага. Девятнадцатая танковая бригада Походзеева двигалась по шоссейной дороге, идущей на северо-запад. Батальон Фещенко далеко вырвался вперед. Немцы, очутившись в тылу, группами пробивались из окружения. Они, как загнанная стая волков, боясь леса, шли все-таки туда, стараясь не обнаруживать себя. Но не везде им удавалось остаться незамеченными. Временами в лесах разгорались сильные бои. Теперь не было границы передовой. Она менялась постоянно. Далеко впереди танкисты громили врага, а сбоку шоссейной дороги пехота вела бои с группами противника, которые пробивались к своим. Второй батальон майора Кошелева вел бои за деревней. Вдоль шоссейной дороги, в кюветах, горели машины, опрокинуты повозки. Напуганные уцелевшие лошади с оторванными постромками метались по полю. Пожилой солдат, спрыгнув с машины, побежал к бившейся на земле лошади. Опустившись на землю, он распутывал постромки, вынул нож, перерезал ремни, давившие горло лошади. Закинув голову, она смотрела испуганными глазами. Ее тело дрожало, но она не вырывалась. Животное чувствовало, что эти грубые руки когда-то гладили ее шею, лошадь услышала знакомую родную речь. «Ну, вставай, вставай, не бойся, испужалась», поглаживая, говорил солдат. Выбросив передние ноги вперед, она, согнувшись, вскочила. «Ну, вот теперь ступай, беги, родная!» И лошадь, косясь на стоявшего солдата, побежала в обратную сторону. Солдат проводил ее взглядом: «Ведь надо же, животное и то знает, где дом». Закинув автомат за спину, он побежал догонять своих товарищей...