Многие семьи, как и наша, эвакуироваться не смогли и с осени 1941 года жили на оккупированной территории в небольшом городке Валки Харьковской обл. на Украине.

Много пришлось пережить и увидеть в эти годы, много потерять родных и близких.

Хочу еще рассказать о добрых, чутких, отзывчивых людях нашего маленького городка, мало кому знакомого.

В тяжелое время оккупации люди помогали друг другу, спасали тех, кто нуждался в этом. С зимы 1941 г. у нас, в нашем городе, было много наших военнопленных. Они, голодные, пухлые, оборванные, босые, чистили снег, пилили дрова, носили воду под охраной немецких солдат.

Жители чем могли помогали им: носили одежду, обувь, белье, пищу, хотя пища была небогатой: картошка, свекла, лук, лепешки.

Подходить к пленным не разрешали, и мы кидали все через забор-решетку, как в зоопарке бросают зрители сладости зверям. Эти страшные лица толпой кидались на скудную пищу, делили ее по крошке. А мы с болью в душе уходили, чтобы назавтра приготовить еще что-нибудь. А завтра охраняют другие, эти не разрешают ничего даже кидать.

Мы с подружкой, набрав несколько свертков, подошли к немцу, он понял, что мы хотим, и начал кричать, показывать, чтобы мы убирались вон. Но как мы могли уйти, когда на нас смотрели с такой надеждой десятки глаз?

Двор был угловой, в самом углу стояло небольшое разбитое здание горсовета. Здесь и жили в этих стенах, без крыши и окон, наши люди — пленные. Подруга осталась стоять, выбирая момент, когда немец отойдет или отвернется. А я пошла с другой стороны дома и только кинула все, как услышала шаги тяжелых сапог и крик. Ко мне через весь двор бежал немец. Я кинулась бежать. Задержать меня было некому, т.к. никого из его коллег рядом не оказалось. Перелезть через забор (выход с другой стороны) он быстро не мог, да и оставить свой пост, видно, не решился. Дома рассказала об этом своим родным. Они у меня старенькие, добрые. Отец с 1887 г., инвалид, поэтому-то и был дома. Я удивляюсь, как они меня после этого пускали снова.

Были пленные, которые уже не раз пытались бежать и которые потеряли надежду на жизнь. Были «свеженькие», как мы их тогда называли, недавно попавшие. От них люди украдкой узнавали, где фронт, пытались узнать о своих близких.

Через наш город проходит трасса Харьков—Киев. По ней часто гнали военнопленных куда-то в тыл. По дорогам расстреливали тех, кто отставал, поэтому многие шли, обнявшись, или вели вдвоем товарища.

Когда вели их, то никто из жителей не должен был выходить даже со двора. Но люди и со двора провожали со слезами. Смотрели. Боялись увидеть среди них родных и близких и все же смотрели.

Однажды, узнав, что колонна пленных идет с вокзала, мы с мамой побежали к соседям, ближе к дороге, спрятались в недостроенном домике без окон. В незагороженном дворе высыпали огурцы, сырой картофель, зеленые яблоки так, чтобы их увидели.

Вели пленных немец и полицай. Увидев во дворе кучки насыпанных овощей, люди бросились на них. И что резануло по сердцу — это то, что чужой человек — немец стоял молча и с какой-то искрой сочувствия и жалости смотрел на них, а полицай, русский, подскочил и начал не бить, а избивать своих.

Мама и хозяйка дома не выдержали, вышли и накинулись на него, срамили, плакали, упрекали, называли его тем, кем он стал. Он молча ушел.

Помню, мы убирали огород в поле далеко от дома и увидели на горе по трассе движущуюся темную полосу. Затем стало видно — идут пленные. Надо было сообщить людям. Мы с мамой побежали через дороги, овраги, кустарники. Бежать — километра три. И мы успели. Вдоль дороги на краю обочины и прямо по дороге рассыпали овощи, фрукты, какие-то лепешки, так называемый хлеб. Тогда я радовалась, увидев, что каждый шел и что-то жевал на ходу, что каждому что-то досталось. Теперь, вспоминая эту картину, плачу.

Иногда пленных заставала ночь в нашем городе, и их размещали где-то в холодных разбитых домах.

Ночь — самое удобное время сбежать. И они бежали.

Немецкими властями был издан приказ, что за укрытие пленных — расстрел и дома будут сожжены. Ходили патрули по улицам, почти каждую ночь ходили по домам, проверяли.

В одну из таких ночей в январе или феврале-месяце 1942 г. слышим лай собак по всей улице. И через несколько минут — стук в дверь. Отец вышел, мы с мамой следом. «Хозяин, пустите нас, мы — пленные, совсем уже замерзаем». Их было два. Помню, папа повернулся к нам, махнул рукой и говорит: «Як же их не пустиш? Раз умирати, я шож, должш люди замерзати?»

Позакрывали окна, стали их разувать. А у них портянки примерзли к дырявым ботинкам, а ноги уже белые. Оттерли, накормили, уложили на сене в комнате спать. Они сразу же уснули, а мы спать не могли. И вдруг слышим снова лай собак, стук калиткой и стук в дверь. «Немцы», — решили мы. Попытались растолкать, разбудить спящих, но они как убитые. Надо открывать. Отец молча обнял нас, поцеловал и пошел открывать. Мы с мамой стояли, прижавшись друг к другу, и ждали.

Открывается дверь, и вслед за папой заходят еще два обледенелых человека. Те, первые, не слышали ничего. И только рано утром увидели рядом товарищей. Два из них были в шинелях и армейских ушанках, идти так нельзя. Одному дали пальто, шапку, другому — телогрейку и фуражку. Фуражка необычная, она была из кожи рыжего теленка, мехом наверх. Их одежду закопали в навоз.

Отец рассказал им, как и куда им лучше, надежнее пробраться к линии! фронта. Потом по два человека вывел за город.

Кто они, откуда родом, не спрашивали, спасая.

Часто вспоминаем и теперь, думаем: «Пробились ли они к своим?! Остались ли живы? Встретили ли они День Победы?» Таких случаев, конечно, было много, многим помогали люди. Все же по этим приметам: по времени, месту, таким обстоятельствам, по одежде, может быть, кто узнает себя или товарища из этих четверых, что пришли к нам в ту ночь. Кто жив — отзовитесь!