Шел 1941 год, сентябрь. Третий месяц войны. Отступают наши войска. После тяжелых и неравных боев оставлены многие города и села. И вот уже немцы на Украине. Сентябрьское солнце хотя стояло и низко, но день выдался солнечный и теплый. Наши войска стояли в деревушке Б. возле Десны. Недалеко возвышался железнодорожный мост через Десну.

И днем, и ночью немецкие бомбардировщики, словно стаи хищных птиц, кружили над ним и бомбили, а он все стоял и стоял, дразня их своей неприступностью. Поспешно отходили наши последние части, оставляя деревню одну за другой, и солдаты, виновато улыбаясь, прятали глаза от стариков, детей и женщин, будто и в самом деле это было их виной, что не могли отстоять эту маленькую деревушку Б.

Мне было десять лет. Я еще не знала, что такое жизнь, и страха ее потерять во мне не было. Я пасла гусей. Все мирные жители сидели в погребах и наспех вырытых окопах, стояла тишина. Вдруг сразу задрожала, застонала земля от рвавшихся снарядов и мин. Бесконечно долго строчили пулеметы.

Это немцы возвещали о своем наступлении. Ушли из деревни последние советские солдаты, и немцы, не прячась и не пригибаясь, торопливо побежали к деревне. Вдруг громко застрочил пулемет.

Многие немцы пали, сраженные меткими пулями, другие то ползком, то перебежками приближались к деревне. А пулемет все строчил и строчил из куста большого кудрявого боярышника.

Весь свой огонь немцы сосредоточили на куст этого кудрявого боярышника. Наконец пулемет смолк. Я сидела у небольшого пруда с бабушкой, соседкой. День близился к концу. Мы уже хотели идти домой, порастеряв своих гусей, как вдруг мне почудилось, будто кто-то тихонько застонал. Я стала прислушиваться. Стон повторился снова. Я поползла на стон. Бабушка все сидела, положив голову на колени, о чем-то сосредоточенно думая. Отползла я несколько метров и заметила лежавшего в маленькой низменности солдата.

— Пить, — еле слышно прошептал солдат.

Воды у меня не было, и я отползла назад к ручейку, где сидела бабушка. В гильзу из снаряда я набрала воды и опять поползла к солдату. Как только стемнело, мы с бабушкой перенесли солдата к ручейку. Бабушка ушла домой, я тоже сбегала домой, взяла пирогов, надеясь накормить ими солдата, но он, конечно, не ел, он то приходил в сознание, то опять надолго его терял.

В деревне полно немцев, и бегать туда да обратно опасно — могут заметить, и осталась я сидеть до утра возле солдата.

Утром небо стало сереть, стало прохладно, солдат пришел в чувство. Теперь я его хорошо рассмотрела. Солдату было лет тридцать. Видимо, он чувствовал, что умрет. Он стал говорить торопливо и несвязно. Я разобрала, что он был из Сибири и что у него есть жена и дочь. Через несколько минут он умер.

— Девочка, девочка, наши вернутся, ты это запомни. Это были последние слова солдата.

С этой самой бабушкой, как стемнело, мы оттащили солдата к кусту кудрявого боярышника и схоронили его там.

На нижних листьях боярышника густо алели пятна щедро пролитой солдатской крови. И запомнилось, что у солдата были очень красивые синие-синие, ну, совсем девичьи, глаза, и даже боль, и предсмертные муки не могли затмить их красивую синеву.