День о котором я написал, мне запомнился лучше всех дней войны.

В Сумской области — в Липоводолинском р-не — есть деревня В-Лес (ныне село), вот эту деревню и освободили в тот день партизаны. Лично я ничего не сделал, не принимал участия в борьбе, так как в то время в моей детской голове только просыпались понятия, и то очень и очень скромные и по-детски очень несообразительные.

В это утро мама разбудила меня задолго до восхода солнца. Хотя мне было 5 лет, я привык к такому режиму. Рано утром мать будила меня, брала продуктов на день, и наша семья, как и все остальные жители деревни, уходили в лес. Днем переживали в кустах, куда, наверное, и звери не забираются, а вечером возвращались в деревню. Каждый день в деревню приезжали немцы, ловили кур, шарили во всех дворах, и все, что они находили нужным, увозили. В городах, крупных поселках они не разрешали выходить на улицу с наступлением темноты. В нашей же деревне немцы сами задерживались этого «порядка» и уходили из деревни, как только солнце склонялось к закату. Утро, когда мать разбудила меня и сестренку Шуру, было одним из многих, которые начинались с раннего подъема и ухода в лес. Пока я одевал свою сестренку, мама вышла на улицу. Вернулась очень быстро, тревожно взглянула на нас, взяла меня за руку, Шуру — за другую и направилась к двери. Проходя мимо стола, мне удалось достать буханку ржаного хлеба (которая и была нашим завтраком). Но в тот день мать повела нас не к пруду, за которым начинался лес, а в сад, за которым была школа. Там уже было много жителей деревни.

Оказывается, возле пруда (к удивлению людей), несмотря на такую рань, уже были немцы. С одной стороны, путь к лесу был отрезан, входить же в лес с другой стороны было рискованно, так как к лесу с этой стороны было около полутора километров. Встревоженные женщины, старики и безучастные, мало что понимающие дети сходились в большой школьный сад, в пустырнике которого был вырыт большой по длине и ширине окоп. Разное говорили люди. Некоторые говорили, что немцы осмелели потому, что якобы у партизан нет патронов и их уничтожат в этом районе. Тихо было кругом, даже птички, казалось, забыли, что взошло солнце и надо петь (а может, они и пели, но никто не слышал, каждый был занят грустными думами, тревожными ожиданиями). Но вот тишину нарушила автоматная очередь. Содрогнулась земля, около пруда разорвался снаряд. Возле школы засуетились ничего не подозревавшие фашисты. Я несколько раз пытался взглянуть, что творилось на школьном дворе, но мать никуда не отпускала меня. Доставая ветки, люди стали маскировать окоп. Прижав к себе, накрыв платком, как накрывает птица своих птенцов, прижавшись к стенке, сидела мать. Я больше не делал попыток утолить любопытство, даже голову из-под платка не показывал.

Кругом была стрельба, очереди автоматов и пулеметов, раскаты взрывов, урчание машин — все слилось в жуткий кошмар. Сверху что-то упало и больно ударило меня по голове. Схватив мать за руку, я спросил: «Мам, я жив? — «Жив, жив, сыночек, сиди спокойно», — ответила мать. Вскоре услышали топот бегущих людей, чужую речь. Теперь и я поднял голову. Над нами через окоп перепрыгивали немцы, земля осыпалась на людей, рядом валялся котелок, очевидно, он и стукнул меня по голове, когда бежавший в панике фашист бросил его куда попало.

Стрельба уже была совсем рядом, и мы, дети, в испуге закрывали пальцами уши. Но вот стрельба усилилась в сторону запада, как раз в ту сторону, в которую к лесу было полтора километра поля. Там и расстреливали партизаны убегающих «покорителей мира». В окоп заглянул «дядя» — не дядя — таракан с большими черными усами в солдатской гимнастерке, в ботинках, без головного убора. «Выходите, солнце уже давно взошло», — пригласил он. Возле школы во дворе слышался смех, ликование радости, а над зданием развевался красный флаг. Жители деревни обнимали освободителей, а мы, дети, с интересом и уважением смотрели на одетых по-разному людей, на оружие, которое было тоже разнообразным — у кого автомат, у кого трофейный, а У некоторых обыкновенные винтовки, а то и охотничье ружье. Это были партизаны. Стрельба удалялась на запад. Партизаны подводили раненых лошадей и раздавали населению. Подвел коня и, передавая повод матери, один из партизан сказал: «Бери, хозяйка, конь хороший, это он истрепался за последнее время, а выходит, и колхозу еще пользу принесет». Он был прав. Осенью уже здорового Арангнира (так мы назвали лошадь, так как не успели спросить у партизана) мать сдала в колхоз.

Мой отец не вернулся с войны — в 1943 г. мать получила извещение, которых в те годы было немало. Выжил я, выжила Шура, но многих наших ровесников и ровесниц, отцов наших и матерей поглотила черная пасть войны. Я очень люблю жизнь, очень люблю детей и так же, как и каждый жаждущий мира человек, не хочу, чтобы людям причиняло зло эхо войны. Я хочу, чтобы ни мы, ни дети, ни дети наших поколений не слышали взрывов снарядов, не видели пожарищ, виселиц. Пусть цветет жизнь, которую мы любим.