1. В осаде.

Осень. Ленинградская осень. Туманы над Невой, гранит мокрый, блестящий. На бульварах с деревьев опадают листья. Небо серое — не проглядишь.

Враг совсем близко. День и ночь гремит артиллерийская канонада, слышатся разрывы зенитных снарядов. Над городом идут беспрерывные воздушные бои. Советские летчики бьют фашистов, не давая им прицельно бомбить город. Сигналы воздушной тревоги не утихают...

Да, тяжёлое это было время. Кольцо осады города Ленина сжималось всё туже и туже.

Мы были готовы встретить незваных гостей. Мы не плакали, не стонали от страха, не прятались, а готовились встретить врага лицом к лицу, как встречают его где-то там за городом наши отцы, старшие братья: бойцы, минометчики, артиллеристы, балтийцы. Мы его встретим и не дрогнем, пусть он не надеется: ленинградские ребята пощады у фашистов просить не будут.

Ещё летом, в июне, в первые дни войны школьники Ленинграда стали готовить город к борьбе. «Ребята, помогите подготовить наш дом к противовоздушной обороне», — сказала нам начальник штаба Лидия Александровна. В нашем доме жило много ребят, и все, конечно, согласились. Работа закипела. «Сначала приведите в порядок чердаки», — посоветовал управдом.

И вот мы уже под крышей дома. Ух, сколько было здесь неотложной работы! Собрали весь хлам, сбросили его на землю, сняли деревянные перегородки, наносили воды и песку.

Окончив работу, ребята собрались во дворе. Вадим тащил волейбольный мяч, а мы пока сетку натянем, предлагает кто-то: «Сыграем, отдохнём».

Начинается игра. Мяч взлетает-на воздух, перелетает через сетку...

— Гу-у! Гу-гу!

— Сигнал.

— Тревога!

— Шестой раз рвётся сегодня в город, — с сожалением говорит Вадим. — Эх, не доиграли. Помните, ребята, И: 7 в нашу пользу. После отбоя — доиграем.

Вот мы на постах: кто на крыше, кто в штабе. Я была командиром звена связи. Проверяю свои посты: все на местах, доска со значками дежурных связистов — пуста. Отметив наличие бойцов групп самозащиты, я передаю сводку в штаб квартала. Нередко отказывал телефон. Тогда приходилось самой относить сводку в штаб под градом зенитных осколков, свист бомб.

Ребята у меня в звене были смелые, отважные.

Была у нас и так называемая подсвязь. В неё входили ребята 7—9 лет. Во время воздушной тревоги они дежурили в бомбоубежищах, а в спокойное время оповещали дежурных, созывали на работу домохозяек, разносили повестки. Жильцы дома называли их «квартирными воробьями». В самом деле малыши сновали по квартирам, лестницам, коридорам, площадкам и подъездам, словно воробьи в ветвях большого развесистого дерева.

Но вот долгожданный сигнал: «Отбой воздушной тревоги! Отбой!» И опять во дворе слышатся звонкие голоса: «1:0, аут».

«А ну, дай разок ударю», — подходит к ребятам управдом.

Город в осаде, но нет паники в нём. Жизнь идёт своим чередом. Ленинградцы живут, как подобает ленинградцам.



2. Оборонительный рубеж.

15 августа наша школа выехала на постройку оборонительных укреплений под Ленинградом. Ребята приехали на станцию Мариенбург поздно вечером, переночевали в сарае на сене, а утром отправились на трассу.

Жаркое лето. Воздух был горячий, даже ветер не нёс обычной прохлады. Но ещё жарче было на земле. Работали без устали, без передышек, без разговоров — быстро. Но мешали фашистские самолёты, они то и дело появлялись над нами. Некоторые прилетали специально на трассу, а некоторые пролетали к городу, намереваясь прорваться в Ленинград.

— Воздух! Ложись!

— Ло-жи-сь!!!

Быстро ложимся на землю, ложимся, как попало, там, где работали. Уходить в укрытие или бежать в лес — некогда. Все ребята лежат на спине, наблюдают за стервятниками. Самолёты снижаются, и проклятые фашисты открывают огонь из пулеметов. Очереди следуют одна за другой. Среди треска пулеметов и гула моторов слышим крик:

— Опять ранили.

— Храбрые они, когда наших нет, — со злобой говорит паренек, лежащий около меня. — А чуть увидят наших — удирают почём зря. Вот они сейчас прилетят, зададут вам, гады, — грозит мальчик кулаком крылатым паукам.

И верно, справа, из-за леса, вихрем несутся «ястребки».

— Ура! Наши.

Ребята вскакивают на ноги, машут фуражками, кричат. На земле их ничем не удержишь. Фашистским лётчикам теперь не до нас, они увидели советских истребителей и спешат спасать шкуру. Одни за другим пауки круто «отваливают» в сторону и улепётывают. «Ястребки» бросаются за ними. «Так им, так! — кричат с земли. — Дайте им жару!»

И опять оживает земля, сотни лопат вонзаются в землю, сотни комков летят кверху.

На много километров пролегли в землю укрепления, построенные ленинградцами. Укрепрубежи опоясали любимый город со всех сторон и ока-зались неприступными для вражеских полчищ. Возле них останавливались фашисты и разбили о стойкость ленинградцев свои бронированные лбы.

С благодарностью говорят бойцы об укреплениях, вырытых жителями города. И мы — школьники — гордимся этими похвалами. И мы строили оборонительные рубежи! И мы возводили неприступные редуты Ленинграда, возле которых топчется враг.

Город Ленина! Милый наш город, как близок и дорог ты каждому ленинградцу!



3. Гибель Вали.

Это произошло в ночь с 6 на 7 ноября 1941 года, в тревожную, праздничную ночь. Я дежурила в школе. До девяти часов вечера сигнал воздушной тревоги несколько раз прерывал занятия. Мы бросали уроки, книги и шли на свои посты. В общем, день прошёл благополучно, «удачно», как мы называли такие дни. Были тревоги, налёты, бомбёжки, но мы привыкли и не считали такие дни необыкновенными.

Ночью не пришлось спать ни минуты. Воздушные бои не затихали всю ночь. Фашистские самолёты упрямо рвались в город, наши встречали их на подступах к Ленинграду и навязывали бои.

А ночь, как назло, выдалась чудесная. На небе ни облачка, вышла огромная луна. Ох, как предательски она светила!

Кругом гремело, трещало, горело. Зенитки так и захлебывались. За разрывами зенитных снарядов не стало видно звезд. Дальнобойные фашистские орудия открыли огонь по городу. Рушились стены домов, начинались пожары.

Сжавши кулаки, мы стояли на своих постах. Почему мы ещё маленькие! Почему нельзя побежать туда на передний край, пробраться через линию огня и, подкатившись к дальнобойкам, заткнуть им глотки, чтобы они не плевались горячими снарядами...

— Фью-и-и, фью-и-и. Свистят, слышишь, Надя!

Да я слышу этот противный, воющий свист. Это фашисты бросают на город фугасные бомбы. Значит, им всё же ценою больших потерь удалось прорваться в город. Убийцы, как я вас ненавижу! Что сделали вам мирные жители Ленинграда? Чем страшны вам старики, матери, маленькие школьники? Вы боитесь всякого русского, вы знаете, что у нас в городе всякий ленинградец, будь то боец или минер, — ваш смертельный враг.

Бомбы падают далеко от школы, но грохочущие разрывы их доносятся и сюда. Кто-то погиб этой праздничной, торжественной ноябрьской ночью. Бедные ребята, у которых убили отца или мать. Несчастные родители, лишившиеся своих детей.

Утром мы узнали подробности налёта: бомбы упали на улице Белинского. Как? В какое место? Ведь там, на улице Белинского, в доме № 3, живёт наша общая любимица, отличница Валя Лебедева.

— Девочки, сходите к Вале, помогите её маме, если что нужно.

Мы гурьбой побежали на улицу Белинского. Бежим, а сами боимся: а вдруг... Нет! Не может быть, Валя такая хорошая, ласковая, прилежная. Что она сделала немцам?

Вот улица Белинского. Мы сразу выбежали из-за угла, где начинается улица и второй дом слева № 3.

Но что это? «Валя!» — закричали подруги. «Валюта!» — закричала и я.

Дома, где жила Валя, не было. Вместо него лежала большая груда обломков, развалины ещё дымились. На наш крик, из толпы, что обступила развалины, выбежала растрёпанная, неодетая женщина и бросилась к нам. Это была мать Вали. Её нельзя было узнать, так изменилась она за одну ночь.

— Девочки, милые, родные вы мои! Где ваша подружка? Найдите мне её.

К вечеру Валю нашли под обломками. Она была мертва. Её убило, наверно, сразу. Она жила на шестом этаже и не успела выскочить по сигналу. Она сидела за столом и готовила уроки.

Вот и нет больше среди нас Вали. Когда её через два дня хоронили, мы шли за гробом без слёз. Зачем плакать? Мёртвых слезами не поднимешь. «Кого хоронят?» — спросил меня какой-то дядя. «Девочку Валю». — «Долго болела девочка?» — «Её убили фашисты, — ответила я. — Её убили при налёте на город. Это им так не пройдет». — «Да, это им не пройдет даром. Советские люди помнят все имена погибших и отомстят за каждого».



4. Тяжёлая зима.

Уже в декабре стала сказываться блокада города. Погасло электричество, встали трамваи и троллейбусы, не работали театры и кино. Город заносило снегом. Сугробы его наметало на площадях, в скверах, на тротуарах. Исчезли железные рельсы трамвая, не видно торцевых и асфальтовых мостовых и панелей. Узенькие тропочки пролегли по глубокому снегу.

Скоро перестали работать водопровод и канализация. Первое время по привычке подойдешь к умывальнику, крутишь кран и удивляешься — почему не бежит вода. Умываться стало негде. Приходилось носить воду с улицы. Хорошо, если ты молод, силен — тебе ничего не стоит лишний раз сбежать по лестнице с шестого или седьмого этажа. А много было таких квартир, где кроме стариков никого не было. Пионеры Ленинграда в эти дни были основными и главными «водовозами» города. Тимуровцы постоянно доставляли драгоценную воду больным и старикам во все квартиры.

Темно, запущенно, тихо стало в городе, где живёт не один миллион жителей, где бегали тысячи трамваев, троллейбусов и автомобилей, в городе, который всегда славился строгой чистотой, порядком, блеском своих прекрасных площадей и широких улиц. Люди переставали без надобностей выходить на улицу. Редко идёт прохожий.

Не лучше стало и по квартирам. Топлива не было — холод, как на дворе. Стекол в окнах почти ни в одном доме не осталось, и сердитые, зимние ветры гнали в спальные и гостиные снег. Воды не было, стало быть, ни посуда, ни полы не мылись. Ванные в квартирах и городские бани не работали.

Ленинградцы ложились спать, не раздеваясь, наоборот, свалив на одеяло всё, что было тёплого, а иногда даже и ковры.

По вечерам в иных комнатах зажигались тусклые коптилки, и при мерцающем свете их делалась работа. Сидишь около «огонька» с раскрытым учебником и готовишь уроки. Писать иногда я была не в состоянии — так было холодно.



5. Подвиг учителя.

Но Ленинград не сдавался! Наоборот, трудности, лишения и невзгоды ещё теснее сплачивали людей, закаляли их волю и силы. Фашисты думали задушить ленинградцев — не вышло. Вместо сломленных и покорных рабов они увидели стойких, отважных и непреклонных бойцов. Вместо страха и смятения немцы вселили в сердца ленинградцев неисчерпаемую ненависть, такую ненависть, которая сильнее всех остальных чувств, которая никогда не исчезнет у нас.

Кончалось продовольствие. По хлебным карточкам на долю каждого ленинградца приходились очень немного. Иждивенцы получали по 125 граммов хлеба в сутки. Костлявая фашистская рука голода сжалась на горле Ленинграда. Это была последняя и, как они говорили, решающая битва за великий город Ленина — колыбель революции.

На улицах можно было наблюдать, как школьники помогают ослабевшим и обессилевшим одолеть горбатый мост через Неву, перейти улицу, подняться к своему этажу. 26 декабря у нас в школе умер любимый учитель — зоолог Д .Н. Чубанов. Первое время его смерть была для всех загадкой. Д.Н. Чубанов был крепкого здоровья, хотя и не молодой и выглядел лучше остальных. Мы часто приходили к нему в зоологический кабинет послушать увлекательные рассказы о животных, помочь переменить воду в аквариуме. В аквариуме Д.Н. Чубанов чудом сохранил немало ценных красивых рыбок. И чем только он кормил их — неизвестно. Рыбки весело плавали в стеклянном «море». Дорогой наш учитель, как жалеем мы, что не догадались ещё тогда, какой скромный, благородный подвиг совершаете вы ради нас, ради школы. Теперь нет вас, чтобы мы могли обнять и поблагодарить вас от всего сердца. Ваш образ, ваше прекрасное самопожертвование навсегда останется в наших сердцах.

Уже после мы узнали, что Д.Н. Чубанов кормил обитателей школьного аквариума частью своего и без того скудного пайка. Он умер от истощения.

Разве могли поганые немчики победить Ленинград, когда там жили такие ленинградцы! Знают ли они, что такое подвиг во имя Родины, во имя науки, во имя детей? Перед ними ли становиться ленинградцам на колени?



6. Назло фашистам!

Костлявая рука войны и голода вырвала из наших рядов немало хороших ребят. От истощения умерли Мечислав Гумилевич, Юра Оконечников, Лина Рощина и её две сестренки, Борис Антропов. Погибла и моя лучшая подруга Янина Сергель. В ту зиму — грозную, военную зиму — в Ленинграде, пожалуй, не было семьи, где не погиб кто-либо из родных. Но и это не сломило ленинградцев. Оставшиеся в живых ещё теснее сжимали каждый свое оружие и громили врага.

Иногда бойцы проводили по улицам Ленинграда пленных, взятых на подступах к городу. Они шли, как побитые собаки, поджав хвосты, не смея взглянуть вокруг — на разрушенные дома, на ленинградцев, которые молча, с ненавистью смотрели на вшивых побитых «завоевателей мира». Как ненавидели их все! Какая-то старенькая бабушка, поглядев на пленных фашистов, плюнула им вслед. Даже слов не нашлось у этой старой женщины.

Мы — ребята — назло фашистам делали все, только бы лишь сохранить город до весны, до теплых живительных лучей солнца, оживить его, не давать вешать головы.

Вот в темной, холодной комнате, потирая озябшие руки, маленькая девочка разучивает на фортепиано музыкальный этюд. Около неё сидит старичок — учитель музыки Миклашевский. Когда девочка ошибается, он с улыбкой говорит: «Ничего, ничего, дальше». — «Пальчики замерзли и не слушаются», — смущенно говорит девочка. «Я знаю, знаю. Дальше, хорошо», — успокаивает её учитель.

Вокруг сидят ребята, внимательно слушают музыку. Город не должен потерять свой облик. Жизнь его, как это возможно, должна идти нормально.

Утром проснешься: дома холодно, есть нечего, умываться нельзя — воды нет. И так не хочется ничего делать. Но подумаешь, и стыдно станет. Вскочишь, комнату приберёшь, на щепочках или на обрывках бумаг вскипятишь воды, и все сделаешь: и чаю напьешься, и умоешься.

Не сдаваться фашистам!

Как-то пришёл ко мне школьный товарищ Мечик: «Я пришёл тебя проведать, посмотреть, как ты живешь. Не надо ли помочь чем-нибудь?»

Славный Мечик! Сам едва ходит, худой и бледный, а обо мне позаботился. Я пошла его проводить. Мечик шел медленно и все за меня старался держаться. Будто невзначай обопрется на меня. Я стала бояться за него: вот слягет мальчик, и мы ничего не узнаем. Я попросила его зайти ко мне через несколько дней. Он зашел. Но обратно до дому мы его с братишкой Анатолием едва довели — так он ослаб. Дошел до кровати и слег. И больше уже не встал. Многие уже не вставали с постели. Я и сама чувствовала. Что становлюсь слабее, с каждым днем сил всё меньше и меньше. На пятый этаж теперь уже не бежишь резво, как прежде, а еле доползешь, отдыхаешь на каждой площадке.

А тут ещё беда: перестало работать радио. Как стало тяжело! Сидишь дома и ничего не знаешь, что происходит на фронте, в стране, в своем городе.



7. Весна!

Весна! Весна!

Она стучится в окна, закрытые фанерой, входит во дворы, поднимается по лестницам на этажи, заходит в комнаты. Её видишь на лице каждого ленинградца.

По-весеннему — тепло и долго — светит апрельское солнце. От снега идет пар. Почки на деревьях стали пухнуть — вот-вот раскроются. Темный город осветился, стал оживленнее, словно раздвинулись его и без того широкие, спокойные проспекты. Даже люди стали разговаривать громче. Так много радости дала нам весна. Ещё по-прежнему было тяжело с продовольствием, люди падали от истощения, ребята просили кушать, но ленинградцы ещё крепче сжали кулаки, из последних сил работали для фронта, но не сдавались! Были моменты, когда в городе оставался однодневный запас продовольствия. Но и тогда не сгибались ленинградцы. За многие километры от Ленинграда шли рабочие и служащие, инженеры и артисты и, взвалив мешки с мукой на спину, переносили продовольствие осажденным. Ленинград не сдастся никогда!

Однажды утром мы проснулись от шума, от которого успели отвыкнуть. В комнате кто-то громко говорил: «Внимание! Внимание! Говорит Ленинград!»

Ура! Работает радиосеть. Это было весной, в апреле. Сугробы на улицах начинают таять. Бегут звонкие, болтливые ручьи. Понемногу появляется асфальт. В конце апреля Ленинградский горсовет обратился к населению с предложением — к 1 Мая очистить и прибрать город. Дружно отозвались ленинградцы на это предложение, и все, кто мог, кто был в состоянии держать лопату, лом или метлу, высыпали на улицу.

Многое сделали для своего города мы, ребята. Очистили дворы и помойки от мусора и нечистот. Вместе с взрослыми отбили грязную снеговую корку с панелей и мостовых. Дружно, горячо помогали мы радостной весне.

И не зря работали ленинградцы. К Первому мая пошли трамваи. Вот была радость! Вслед за этим загорелись электрические лампочки, начали работать театры и кино. Горсовет отогрел и привел в порядок водопровод и канализацию. Вы не можете, ребята, представить себе, какое огромное событие было у нас в Ленинграде, когда вдруг по кранам потекла вода! Не надо было носить воду в баночках или ведрах на шестой и седьмой этажи, не надо выносить ополоски во двор. Можно стало первый раз за тяжелую зиму сходить в баню.

К 1 Мая Ленинград был приведен в полный порядок. И ещё ближе, дороже стал родной город, ещё красивее кажутся проспекты его и улицы. Даже гранит на Неве точно ожил и заулыбался.

Трудна, тяжела была первая осадная зима. Но ленинградцы её выстояли. И если нужно будет — выстоим ещё!



8. В родной школе.

Снова в родной школе, снова на школьной скамье! 4 мая 1942 года, наверное, никто из ленинградских ребят не забудет никогда в жизни.

После тяжелых лишений, невзгод и испытаний первый день в школе я провела как самый светлый и радостный праздник. Да, наверное, не я одна так чувствовала. Лица всех ребят оживлены и стали светлее.

Но в классах немного народу, классы основательно поредели. Часть ребят эвакуировалась из города ещё в начале войны, другие погибли от фашистских налетов, умерли за зиму. Многие потеряли родных и близких. Молчаливые стали ребята, очень повзрослели. Даже младшие классы стали не те: не слышно обычного смеха, шума, беготни и веселой возни. Многие ребята разучились даже улыбаться. И все это наделали проклятые фашистские захватчики.

Нет многих преподавателей. Они ушли на фронт. Некоторых уже сейчас нет в живых. Убит директор школы Владимир Панфилович Панфилов. Погиб на фронте наш товарищ и друг Илья Шапиро — председатель комсомольской организации. Вечная слава героям, отдавшим жизнь за родной город, за школу, за наше счастливое детство!

Утром в столовой нам дали завтрак, потом начались обычные занятия. Вот входит в класс Н.Н. Мошкина, преподаватель математики. Она четко и ясно объясняет урок. Математика сменяется русским, его ведёт Н. А. Бублева. Вернулись в школу Н.А. Варфоломеев, Н.А. Воскресенский, М.Э. Андреева и другие учителя.

Уроки проходят тихо. И как-то тепло становится в холодном, нетопленном классе. Солнышко, что ли, ярче и теплее светит за окном?

Занятия часто прерываются сигналом воздушной тревоги. Или вдруг немецкие дальнебойки начинают посылать снаряды в наш район. Тогда все спускаются в глубокие, подземные бомбоубежища, и там заканчиваются начатые наверху темы.

После уроков обед, а вечером ужин. Итак, изо дня в день под обстрелом, под грохот артиллерийской стрельбы, под рев зениток и визг бомб выполняли мы — ленинградские пионеры и школьники — свой великий патриотический долг — учились. А если нужно было, мы откладывали в сторону тетради и учебники и, не отставая ни на шаг от взрослых, были бойцами всенародной Отечественной войны.

Многие из нас погибли, многие умерли, не успев, как следует узнать жизнь. Что же — война не бывает без потерь! Но смерти наших товарищей и друзей не испугали нас. Мы не встали на колени и не молили о пощаде. Мы сказали: «Выстоим, ребята!»

И выстояли! Ни горе, ни нужда, ни угроза не сломили нас. Перед лицом опасности мы ещё крепче сплотились, словно обнялись, как родные, и научились ненавидеть врага так, как никогда.

Так вперед же, ребята, вперед, ни на шаг не отставая от отцов, братьев, матерей, вперед к победе.