I
   
   Пока заживала рана, Коля сидел дома и целыми днями приглядывался к раскинувшейся внизу станции. Он убедился, что оккупанты, боясь советской авиации, днем не отправляли поездов, а прятали сформированные составы по тупикам. Эшелоны с солдатами, боеприпасами и танками обычно угоняли к тоннелю на самые дальние запасные пути, тянувшиеся по берегу Южной бухты. По ночам, во время бомбардировок, Коля видел, как советские пилоты обрушивали бомбы на поезда с фуражом, стоявшие поблизости от станции. "Эх, не туда целят?" - досадовал он.
   Сегодня днем к причалам пришвартовались два больших транспорта с эсэсовцами-карателями. Часть эсэсовцев села в машины и уехала. Другая, большая часть погрузилась в два эшелона, которые маневровая "кукушка" вытащила на боковые ветки у Корабельного спуска.
   Коля побежал за хату в убежище, отодвинул шкафчик и, светя фонариком, долго копался в своем тайнике. А когда стемнело, пошел к Косте. На тропе возле дома Табакова он увидел Шурика.
   - Кто у Кости? - спросил он.
   - Толька и Саня.
   Коля пролез через окно в хатенку.
   Саня и Костя сидели за столом мрачные, подавленные. За стеной в чуланчике, вздыхая, ворочался Толик, который вот уже несколько дней скрывался у брата.
   - Чего это вы приуныли? - спросил Коля и положил на пол еаперные ножницы. - Что случилось?
   - Страшно сказать, - надломленным голосом ответил Костя. - Нет теперь ни Саши с Лидой, ни Жоры с Ваней, ни Милы с Мишей, ни Жени. Всех на Балаклавском шоссе... на рассвете.
   Коля пошатнулся, словно от удара. А Костя, проглотив ком в горле, продолжал:
   - Наши прорвали Перекоп, "завоеватели" драпают и перед эвакуацией всех заключенных расстреляли. Только Орлова, сказывают, дня три назад выпустили и еще двух женщин.
   Коля сжал кулаки.
   - Таких людей уничтожили1 А Людвиг, предатель, кровью наших товарищей откупился.
   - Просчитался он. Из него выжали все и тоже прикончили. Говорят, Майер со своими палачами нынче сбежал. Фашисты паникуют, не знают, кем заткнуть дыры. Недаром нынче эсэсовцев прямо с корабля погнали на фронт.
   - Неужто мы им за товарищей не отомстим? - тихо спросил Коля.
   Саня стукнул ладонью по столу и вскочил с табуретки.
   - А что я говорил? Бить их надо! Давить как гнид! Руками душить!
   - Руками всех не передушишь, - сказал Костя. - Надо что-то придумать.
   - Чего тут думать? - горячо возразил Коля. - Мы с ними хоть сейчас можем расквитаться.
   - А как? Ты надумал что? - спросил Костя.
   - Ты видел, где они поставили эшелоны с эсэсовцами? Неужто мы их на фронт выпустим?
   - В самом деле! Разберем пути либо здесь, либо в Ушаковой балке, и они как в мышеловке застрянут, - Саня хлопнул товарища по плечу.
   - Зачем? Во, глядите, что я принес. - Коля взял с полу саперные ножницы и положил на стол. - Три штуки! Теперь вам понятно?
   - Дело придумал, - согласился Костя. - Справим такие поминки по нашим, что фашисты век Севастополя не забудут.
   - Тогда айда! Пошли, а то не успеем, - загорелся Саня.
   Он торопил не зря. До прилета советских бомбардировщиков - а появлялись они теперь всегда в один и тот же час - времени оставалось в обрез.
   - Погодите, - остановил товарищей Костя. - Мы возьмем на себя зенитки на Историческом и перервем связь батарей со штабом. А кто займется прожекторами?
   Из чуланчика вышел Толик.
   - Давай мы с Шуриком, - сказал он охрипшим голосом. - Мы знаем все ихние штабные землянки. Знаем, какие провода к прожекторам, а какие к зениткам.
   - А что? Пусть пацаны шуруют у прожекторов, а мы у зениток. - Костя снял с пояса финку, протянул брату и дал еще ножницы.
   - Смотрите не засыпьтесь. Они теперь во всех аллеях патрулей наставили, - предупредил Саня.
   - Не бойсь, не засыпемся! - обрадовался Толик. - Мы во время тревоги резать будем, когда они все в землянках прячутся.
   ...Спустя час Костя, Саня и Коля лежали возле Костомаровской батареи на Четвертом бастионе. Они сделали свое дело - связь нарушена. Теперь, напрягая слух, они ждали появления советских самолетов над станцией.
   Теплая апрельская ночь. Ни огонька. Снизу доносится скользящий шум бесконечной вереницы машин, бегущих из Симферополя, слышны свистки маневрового паровоза на запасных путях и лязг вагонных буферов.
   - Эх, мать честная, сейчас бы их тут и накрыть! Ишь как спешат отправить эсэсовские поезда, - прошептал Саня. - А что, если сегодня не прилетят?..
   - Да заткнись ты! - цыкнул на него Коля. Некоторое время все трое лежали не шевелясь, слушая приглушенный шум передвигающихся неприятельских войск,
   - Только бы наши не опоздали, а то они связь восстановят, - не удержался Саня.
   - А ты что, не чуешь? Они уж тут, - прошептал Коля. Где-то за Инкерманом послышался далекий гул.
   - Идут, - Костя поглядел на светящиеся стрелки часов. - Минута в минуту.
   А гул усиливался и нарастал, подобно неудержимой горной лавине, наполнял уже ревом бездонную тьму над Северным рейдом.
   На Северной и Корабельной вспыхнули длинные мечи прожекторов. Они шарили в небе, пронзая его из конца в конец. Где-то над флотским экипажем лучи скрестились, осветив сереброкрылую птицу. И в тот же миг там загромыхали зенитки: зеленые, красные, оранжевые нити прошили небо пунктиром. А на Историческом бульваре прожекторы и зенитки без- действовали.
   - Гляди, наши пацаны не растерялись, - заметил Коля. - Ни один прожектор не светит.
   Звено бомбардировщиков с ревом пронеслось над берегом бухты, а спустя минуту над станцией взметнулись огненные гейзеры и земля задрожала от взрывов.
   - Эх, черт! Не заметили составов с эсэсовцами! - ворчал Коля.
   А новая волна самолетов с ревом накатывалась уже от Сапун-горы.
   После ярких взрывов тьма казалась еще непроглядней. Неужели опять не заметят составов и бомбы пролетят мимо? Ребята переползли к стене бульвара, возвышавшейся над хатой Коли Михеева.
   И тут над берегом бухты и станцией ослепительно вспыхнула "лампада". Она обливала беспощадным, все обнажающим светом и бухту, и развалины города, и косогор Четвертого бастиона, на котором расположились ребята. Послышался вой падающих бомб. Ребята приникли к земле, стараясь поглубже втиснуться между камней.
   Казалось, косогор сдвинулся с места и с грохотом разлетается на части. Осколки с визгом проносились над головой и со скрежетом врезались в каменную стену бульвара.
   Несколько секунд устрашающей тишины, и снова ахнуло, зашевелилась земля.
   - Это вам, гадам, за наших!.. - злорадно крикнул Костя, вставая.
   Внизу клубились облака черного дыма, на путях все горело, рвалось и трещало. Под откосами валялись разбитые и опрокинутые вагоны разорванного на части состава, над ними, словно змеи, извивались рельсы. На главном пути несколько вагонов взгромоздились друг на друга, образовав грандиозный пылающий факел. Человеческие фигурки копошились под ними, пачками вываливались из них, метались по путям в дымящейся одежде, бросались в воду. Многие бежали вверх, к флотскому экипажу. Офицеры стреляли по беглецам из револьверов, пытаясь остановить их.
   - Гляди, как драпают! - ликовал Саня.
   Ребята забыли о том, что стоят на косогоре, освещенные ярким светом "лампады". Над их головами вдруг взвизгнули пули и впились в стену.
   - Полундра! Ложись! - крикнул Костя.
   Ребята бросились на землю и поползли меж камней за стену...
   Ни один поезд в эту ночь не ушел со станции.
   Костя.и Саня спали с Колей в его убежище. Утром их растолкал Николай Андреевич.
   - Ну, хлопцы, что делается в городе - не передать! - рассказывал он. - Фрицы удирают в Стрелецкую. В центр жандармы никого не пускают. Пристань тоже оцеплена. Говорят, наши прорвали Перекоп...
   - Перекоп взят?! - Костя вскочил с матраца. - Братва, живей вставай!
   Минут через пять Саня спускался уже с горы на станцию, к угольному складу, а Костя с Колей затерялись в толпе, которая скопилась на берегу Южной бухты. Здесь собрались рабочие, которых жандармы не пропускали в город и в порт, несколько женщин с привокзальных улиц и буйная орава быстроногих портовых мальчишек. Среди них, конечно, был Петька.
   Машины запрудили Корабельный спуск, Лабораторную, вокзальную площадь, Портовую улицу. В несколько рядов стояли они в ожидании, когда удастся прорваться в город.
   - Вот дали напиться так дали! - Петька толкнул локтем Костю и скосил глаза на пристань.
   У причалов, накренившись и осев от пробоин, стояли поврежденные транспорты. На воде плавали ящики, бочки, офицерские и солдатские фуражки, доски. Напротив пристани, у стены Корабельного спуска, все железнодорожные пути были загромождены скелетами дымящихся вагонов. По путям сновали солдаты санитарной команды, собирая обгоревшие трупы эсэсовцев.
   С вершины горы длинной ломаной цепью спускались вооруженные эсэсовцы, окружая косогор. Коля переглянулся с Костей, ни к кому не обращаясь, спросил:
   - Чего это они там ищут?
   - Вчерашний день, - пробасил позади рабочий.
   - Ищут тех, кто ночью порезал все провода, - уточнил один из мальчишек.
   - А правители города уже задали стрекача, - послышался тот же бас. - Новый городской голова и полицмейстер первыми на пароход сиганули. А теперь, вишь, канцелярии жгут.
   Снизу хорошо были видны костры, полыхавшие на горе перед зданием полицейской управы, во дворах комендатуры и СД. Ветер взметал бумажный пепел, который, кружа, носился в воздухе и черными хлопьями осыпал развалины домов и синюю гладь бухты.
   - А энти тоже драпают? - веснушчатый паренек кивнул на запрудившие площадь машины.
   - Сам не видишь? - спросил бас.
   - А сколько их там за городом - тьма-тьмущая! - сообщил Петька. - Я на горку взбирался, смотрел. Машины стоят аж до Мекензиевых гор.
   Петька не врал. За ночь на Симферопольском и Ялтинском шоссе скопились тысячи автомашин, а с рассветом они неудержимым потоком с двух сторон хлынули в город, забили все улицы. Машины были переполнены ранеными, удиравшими интендантами, чиновниками, гестаповцами и полицаями Все спешили проскочить через узкую горловину Херсонесского моста к Стрелецкой, Камышовой и Казачьей бухтам, где стояли транспорты и самоходные баржи. У моста образовалась грандиозная пробка.
   На берегу появился Саня и, разыскав Костю, Колю и Петьку, поманил их. От моториста дрезины, только что прибывшей из Бахчисарая с железнодорожным начальством, он узнал, что советские войска вчера утром освободили Джанкой, а ночью танкисты ворвались на окраины Симферополя.
   - Надо народ оповестить! - сказал Костя.
   Саня достал из кармана несколько кусков мела и древесного угля.
   - Сегодня же испишем все заборы, стены и мостовые, - подмигнул он.
   - Зачем? - воскликнул Петька. - Я шепну своим пацанам, а через час уже все будут знать и на Корабелке, и на Воронцовой, и на Зеленой горке.
   - Возьми, возьми уголька. Пригодится, - вставил Коля. - Пусть и фашисты почитают.
   Две следующие ночи ребята, как и все севастопольцы, не смыкали глаз. Жители города и слободок вылезали из убежищ, подвалов и часами стояли под звездами, с восторгом слушая гул канонады, которая придвигалась все ближе и вскоре стала явственно доноситься из Качинской долины.
   Но многим из тех, кто в эти ночи с радостью ловил гул приближающейся битвы, не суждено было дождаться избавителей. Начались массовые облавы, сперва в центре города, затем на окраинах. Жандармы врывались в дома и убежища, давали двадцать минут на сборы и гнали толпы людей на городскую пристань, в Стрелецкую и Камышовую бухты. В каютах и трюмах пароходов и самоходных барж прятались фашистские солдаты и офицеры, а на палубах под присмотром автоматчиков размещали русских женщин с детьми, которым было приказано в случае появления советских самолетов размахивать руками и платками.
   Когда облавы приблизились к Лагерной балке, Костя велел Толику бежать на Лабораторную и скрыться в доме у дяди, а сам с Колей и Саней спрятался в развалинах.
   
   
    II
   
   Первые дни мая. Дни благоуханного цветения. Самая яркая, пышная пора черноморской весны. Лилово-багряными соцветиями облиты стволы и ветви иудина дерева, облаком бледно-розовых лепестков окутаны рощи у панорамы, в садах цветет персидская сирень. Все буйно цветет и радостно.
   И хотя земля поминутно вздрагивает и стонет от взрывов и волны колеблющегося воздуха осыпают землю белым и розовым дождем преждевременно умерших лепестков, жизнь берет свое.
   Жители Лагерной, Чапаевки, Зеленой горки, Корабельной и других слободок, невзирая на разрывы снарядов, выходят из своих, убежищ, развешивают выстиранное белье, ставят на дымящиеся камельки жидкую просяную баланду и жадно смотрят на восток, откуда вот уже вторые сутки доносится неистовый грохот сражения. Там, над Сапун-горой, блещут молнии, вздымаются фонтаны земли и камней, а желто-сизые облака дыма и пыли так плотно окутывают небосклон, что солнце висит в небе тусклым пятачком.
   С той минуты, как по всему фронту, от Бельбека до Балаклавы, гром пушек возвестил начало штурма Севастополя, Саня, Костя и Коля не расставались. День они проводили у Михеевых. Часами стояли возле убежища, не спуская глаз с небосклона, где извергался огнедышащий вулкан битвы.
   С наступлением же темноты они устраивали вылазки на Куликово поле, Исторический бульвар или Балаклавское шоссе, резали провода, обрывая связь немецких штабов с батареями и передним краем на Сапун-горе и в Золотой балке.
   Сегодня ночью, возвращаясь с очередной вылазки, друзья зашли в пещеру возле Костомаровской батареи и по лестнице, сохранившейся в колодце, спустились в подземелье.
   Это было не обычное подземелье, а целый подземный" город. Почти сто лет назад русские солдаты, руководимые военными инженером Тотлебеном, возвели Четвертый бастион и пробили в каменном чреве горы множество галерей для подземной контрминной войны. Галереи укрывали их от огня, были местом хранения продовольствия и боеприпасов. В некоторых сохранились колодцы с хорошей питьевой водой. Но попадались и другие колодцы - сухие, через которые можно было опуститься в глубокие штольни, откуда тянутся длинные подземные ходы в сторону Малахова кургана, Херсонеса и Максимовой дачи.
   Ребята задержались в одной из верхних галерей. Костя отыскал баночку с нефтью и паклю, оставленные им здесь недели три назад, и зажег факел. Коля и Саня, разбросав кучу камней, волокли ящик с гранатами, патронами, завернутые в ветошь револьвер, винтовки и два автомата.
   Оружие, подобранное ими за городом, в окопах, было спрятано здесь еще год назад.
   - Эх, не дожили до этого дня Саша и все наши ребята, - вздохнул Коля, засовывая в мешок гранаты. - А то бы целым отрядом ударили с тыла и очистили город. А что мы втроем?
   - Мы и втроем на что-нибудь сгодимся, - возразил Саня, доставая из-под камней два футляра с биноклями.
   . - Втроем не попрешь против пулеметов и пушек.
   - Будет тебе вздыхать, - вмешался в разговор Костя. - Прихвати лучше автоматы. Сгодятся,
   После, тишины подземелья стрельба казалась еще оглушительней. За панорамой и на Куликовом поле ухали вражеские пушки, выплевывая шматки пламени. Над Сапун-горой стояло зарево, заливая багровым светом холмистые дали. Где-то за сопками татакали пулеметы.
   Остаток ночи ребята провели в убежище на Лагерной. Николай Андреевич с женой и Шуриком лежали на матрацах. Саня и Костя пристроились с Колей на полу, на подстилке из рядна. Никто не спал. До сна ли в штурмовую ночь? Костя слышал, как тяжело вздыхала, поминая святых, Колина мать, как Саня ворочался и дважды выходил из убежища, а когда забрезжило, взял автомат, бинокль и ушел к себе на Чапаевскую. Только перед рассветом Костя забылся в тревожной дреме.
   Гром канонады разбудил его. В распахнутую дверь смотрело розовое утро. Наступил третий день штурма.
   Костя вскочил. Вытащил из кармана куртки расческу, взъерошил ежик на голове и пошел в дом.
   В комнате было людно. Прибежал сияющий Петька и сообщил, что "наши штурмуют на Сапуне последние окопы и доты". Эту новость он выудил у раненого солдата, который забрел во двор напиться. Вслед за Петькой к Михеевым ввалились Колины двоюродные братья. Старший - Леонид Стеценко, тридцатилетний кряжистый мужчина, пришел из города с женой и грудным ребенком; младший же, Ваня, Колин ровесник, прибежал с Корабельной. Оба взволнованно рассказывали, что жители прячутся в развалинах, спасаясь от облав и эвакуации. Немногим посчастливилось пробраться сюда, к вокзалу, где жандармы и эсэсовцы, боясь разрывов снарядов, не появляются.
   - Народ разъярился. Дай оружие - все, как один, поднимутся! - горячо воскликнул Ваня. - Я бы первый пошел в бой.
   Коля переглянулся с Костей и задиристо бросил:
   - Тебе дай. А ты небось и стрелять-то не умеешь?
   - Это я-то? - Ваня вспыхнул. - Я в школе первый снайпер был.
   - Дай новобранцу что-нибудь из твоих запасов, - Костя подмигнул Коле.
   - Может, и для меня найдется? - спросил Леонид, с интересом слушавший их разговор.
   - Найдем! - пообещал Коля. - Пошли со мной.
   Братья вышли. Петька побежал домой на Лабораторную.
   Костя пошел было к двери, но в это время раздался оглушительный грохот разрывов, и он подошел к окну.
   Вдали, за Зеленой горкой, были видны частые вспышки пламени и поднимались черные клубы земли и дыма. Огневой вал сплошной стеной двигался из степи к окраинам города, сметая все на пути. Он подкатывался все ближе и ближе, но вдруг остановился. Огневая стена погасла. Костя силился понять, что происходит.
   Громко стукнула дверь, и в комнату вихрем ворвался Саня.
   - Наши Сапун взяли! Ура-а! - гаркнул он. - Чего глаза пялишь? Не веришь? Право слово, взяли. Бежим ко мне - от нас видней, да и ловчей будет по фашистам вдарить.
   - Погоди, хлопцы, и я с вами, - сказал Николай Андреевич, вытаскивая из-под подушки револьвер.
   Из двора Сани открывался широкий обзор юго-восточных окраин города и холмистых далей, густо усеянных темными пятнами свежих снарядных воронок. Над Сапун-горой стояла тишина. Только в небе еще висело желто-серое облако дыма и пыли.
   В бинокль Костя увидел, как мечутся меж воронок вражеские солдаты, врассыпную бегут к лощинам и по ним грязно-зелеными ручьями текут к слободкам. У вокзала образовалась пробка. Грузовые, санитарные машины, бронетранспортеры, тягачи с пушками и подводы заполнили прилегающие улицы и площадь. Толпы солдат просачивались между ними на Портовую, откуда начинался единственный проезжий путь в город. Другой людской поток скатывался с холмов в Лагерную балку и через Куликово поле устремлялся за город.
   С Северной стороны, в Инкермане и под Балаклавой ударили пушки. Снаряды начали рваться на станции. Дальнобойные со зловещим шелестом проносились над панорамой и накрывали беглецов уже за городом.
   Костя навел бинокль и ясно различил серые цепи стрелков. Одни из них окружали группы отставших гитлеровцев, другие преследовали бегущих.
   - Братва, так это ж наши! - вскрикнул он.
   - То не они. Не видишь, у них погоны! - возразил Коля, смотревший в другой бинокль. - Погляди-ка, батя, - он передал бинокль отцу.
   - По всему видать, наши,- подтвердил Николай Андреевич. - Вишь, и красное знамя над высотой.
   - Слушай, Матрос, пора и нам действовать, а то опоздаем - заторопил Саня.
   - Ты что, не видишь? - Костя указал на тропу, которая с Портовой улицы вела к стене Исторического бульвара. По тропе поднимались эсэсовцы; те, что шли позади, тащили на руках станковый пулемет.
   - Нас семеро, а их целый взвод, да еще с пулеметом, - понизив голос, сказал Коля. - Они ж нас, как бакланов, перещелкают.
   - Вы оставайтесь тут, а мы с Ваней разведаем, - сказал Костя.
   Минут через пять Костя и Ваня залегли в кустах дерезы возле рощи, обступившей панораму. Пахло свежестью молодой весенней травки и веяло ароматами иудина дерева и персидской сирени.
   С высоты склона Костя видел, как эсэсовцы, не дойдя до грибка-беседки, залегли в развалинах стены бульвара. Чуть дальше, за грибком, копошились три артиллериста. Неделю назад сняли с грибка зенитный пулемет и установили полевую батарею. Из четырех пушек две, скособочившись, задрали вверх свои разорванные хоботы. Зенитки стояли выше, возле панорамы, и могли прямой наводкой бить по Воронцовой, Зеленой и Морозовой горкам.
   - Смотри, где бандюги залегли. Над самым вокзалом, - возмущенно прошептал Ваня.
   Костя сразу понял, почему эсэсовцы заняли позицию на отвесной скале, - отсюда можно просматривать и простреливать всю котловину станции, все дороги и тропы, ведущие к ней с Корабельной стороны и Зеленой горки. Эта кучка эсэсовцев могла отрезать путь в город и задержать наступление. Здесь, на Четвертом бастионе, фашисты воздвигли свой последний оборонительный редут. Здесь, где его изумленному детскому взору впервые в розовом цветении весны предстала жизнь; где на усеянных ракушками дорожках он ползал и учился ходить; где в джунглях цепкой дерезы он прятался, играя в "белых" и "красных"; где тропками через редуты с ватагой мальчишек спускался к Южной бухте купаться, много лет бегал в школу, а потом ходил на работу. Этот седой бастион был для него олицетворением Родины. И вот теперь Четвертый бастион встанет на пути тех, кто пришел освобождать его родной город. Нет! Этому не бывать!
   Костя велел Ване с винтовкой переползти и спрятаться в воронке от бомбы, которая виднелась у беседки грибка.
   - Ты, Ваня, возьмешь на мушку тех артиллеристов.
   Возвращаясь, Костя задержался около пролома в стене бульвара. Далеко в степи из-за высотки выползли танки, развернулись веером и помчались к окраинам города, обгоняя красноармейские цепи и вражеских солдат. Один из танков выскочил из-за вершины Зеленой горки и, поводя хоботом, остановился на плато, нависшем над слободкой. Казалось, будто он к чему-то прислушивался, что-то высматривал. С брони спрыгнули бойцы и, рассыпавшись цепью, приближались к домам.
   На грибке ударили пушки и истерическим лаем залился эсэсовский пулемет. Две дымные вспышки разрывов появились за цепью бойцов. Танк чуть приподнял хобот и сделал несколько выстрелов. На грибке взметнулись фонтаны камней и земли. Когда рассеялся дымный смрад, Костя увидел, что ближняя пушка повалилась набок. Другая продолжала стрелять. Захлопали зенитки, ведя беглый огонь по Зеленой горке.
   Танк развернулся и пополз вниз, к крайним хатам слободки. Но в этот миг два дымка взвились у его гусениц. Машина закружилась на месте и замерла. Костя громко выругался и, опершись одной рукой о камни, а другой придерживая автомат, перескочил за стену.
   Рядом с проломом он увидел ораву ликующих мальчишек и жителей слободки, обступивших трех красноармейцев. Они обнимали бойцов. Ребята с любопытством разглядывали полевые погоны на пропыленных гимнастерках. Особое внимание ребят привлек рослый черноглазый ефрейтор с узкой алой нашивкой на груди и двумя гранатами за поясом.
   - Сколько, говоришь, их там? - спросил ефрейтор Саню поняв, что речь идет об эсэсовцах, Костя протолкался к нему и сказал:
   - Двадцать два, с пулеметом и девятью автоматами. У остальных винтовки. Поглядите, где они, - он провел ефрейтора за пролом и показал на грибок. - А там, чуть дальше, у них еще пушка.
   - Тебя бы к нам в разведку, - похвалил ефрейтор. - Сколько вас тут с оружием?
   - Шестеро.
   - Шестаков! - подозвал ефрейтор красноармейца. - Ты пойдешь с ними с той стороны стены по бульвару, а мы с Кочетовым с этой стороны. Как только через стену бросим гранаты - вступайте в бой. До взрывов себя не обнаруживать.
   Громко бухала пушка, яростно строчили эсэсовский пулемет и автоматы, хлопали винтовочные выстрелы. Через пробоины в стене Костя видел, как советские бойцы, достигнув нижней улицы Зеленой горки, остановились. Огонь с грибка отрезал им путь к вокзалу и в город.
   Все залегли в старой, заросшей траншее. До гитлеровцев рукой подать. На рукавах их отчетливо видны эсэсовские нашивки, из-за большого серого камня выглядывает унтер- офицер.
   Раздались взрывы гранат. Осколки и камни взлетели над стеной.
   Пулемет захлебнулся и смолк, прекратилась и винтовочная пальба. Но теперь затрещали автоматы Шестакова и ребят, бившие наискось с фланга. На другом конце стены, возле грибка, Ваня размеренно бил из винтовки.
   Эсэсовцы не успели оказать сопротивления. Лишь двое солдат и унтер-офицер вскочили, бросили гранаты и открыли по траншее стрельбу, но их тут же скосили автоматные очереди.
   Стрельба стихла. Коля и Саня первыми выскочили из траншеи и удивленно переглянулись. Они не ожидали такой быстрой развязки. Костя, окрыленный успехом, взобрался на стену и размахивал над головой автоматом. Пиджачок его распахнулся, открывая грудь, обтянутую полосатой матросской тельняшкой.
   - Ура-а! Да здравствует Красная Армия!
   Звонкий голос его разносился по всей котловине. Пули визжали вокруг него, но он их не замечал.
   - Сюда, товарищи! Сюда-а! - крикнул он, заметив на тропе красноармейцев, поднимавшихся с Портовой к бульвару.
   Трое эсэсовцев вышли из-за стены, подняв руки.
   - Ни с места!
   Коля, держа палец на спуске автомата, пошел к ним. Из-за большого серого камня раздался выстрел. Коля выронил автомат и схватился рукой за левое плечо.
   - Ах ты, гадюка! - яростно крикнул Саня. - На ж, сдыхай!
   Автоматная очередь прошила притаившегося за камнем унтер-офицера.
   К Коле подбежал отец. Подошел и Леня, прикрывая платком щеку, задетую осколком гранаты.
   - Стрелять их надо, а не в плен брать! - кричал Саня. - Я их всех за Кольку сейчас пересчитаю. - Он вскинул автомат, но не успел выполнить угрозы.
   В проломе стены рядом с пленными показались ефрейтор с бойцом и за ними высокий сержант.
   - Стой! Кто такие будете? - властно крикнул сержант.
   Колин отец, сняв с себя нижнюю рубашку, стал стягивать сыну плечо, пытаясь остановить кровь.
   Коля побледнел. Разрывная пуля угодила ему опять под ключицу. Из нее хлестала кровь.
   - Все... отвоевался, - хрипло выдавил он.
   
   
    III
   
   Костя и его товарищи примкнули к отряду бойцов и вместе с ними прочесывали Исторический бульвар и центр города.
   Он вглядывался в изуродованные войной улицы, точно впервые видел их.
   Как изменился город! Где прежний сияющий белизной Севастополь, образ которого жил в его сердце? Где адмиральский дворец и его сквер с исполинскими кипарисами? Где Минная башня и красавцы дома, что стояли напротив? Всюду руины и чернь пожарищ.
   И все же, израненный, испепеленный пожарами, он был величествен в своих страданиях, его славный город-герой, город-воин, который так и не покорился врагу, город, где на весь мир прогремели бессмертные подвиги героев обороны, за который отдали свои жизни его друзья-подпольщики.
   Площадь у Приморского бульвара еще пустовала. Но когда Костя с товарищами подошел к Графской пристани, он увидел группу матросов из морской пехоты, которые неведомо какими путями уже успели пробраться сюда. Матросы стояли под колоннами пристани, изгрызенными осколками и пулями, и восторженно-влюбленным взором смотрели на главный рейд, ослепительно сверкавший на солнце, на белые берега и зелень холмов Северной стороны и Голландии, покрытые прозрачной вуалью нежной сиреневой дымки.
   - Вот она, наша морская держава! - горделиво сказал высокий бравый старшина. - Ну что, Леша, добыл или нет?
   Со стороны водной станции к старшине подбежал чернявый матрос с веселыми глазами, держа в руках деревянное красное древко, доложил: - Флагшток есть, товарищ старшина, а стяга нету.
   - Стяг мы повесим свой, матросский.
   Старшина скинул с себя полосатую нательную рубашку, обнажив богатырскую грудь, и привязал тельняшку к флагштоку.
   - Вот он, наш стяг, - старшина поднял древко над головой. - А ну, кто тут будет полегче?
   Он весело повел глазами, и взгляд его остановился на чернявом матросе.
   - Давайте я, товарищ старшина, - вызвался тот, мигом взобрался на стену, а с нее на руках подтянулся на портик пристани.
   - Для такого дела и бескозырки не жаль! - он нахлобучил на верхний конец древка свою бескозырку.
   Матросский флаг был водружен на портике пристани. Свежий бриз, резвясь, надувал тельняшку, весело играл лентами бескозырки.
   Матросы вскинули вверх автоматы и дружно разрядили в воздух.
   И тут Костя заметил в толпе Валю. На ней была серенькая блузка, заправленная в темную юбку, санитарная сумка через плечо, а на голове красная косынка. Он улыбнулся, вспомнив, что в этой одежде два года назад увидел ее впервые в бомбовой воронке на "пятачке" у Херсонесского маяка. Глаза Вали сияли и были, как синь моря у этих белокаменных берегов.
   Валя помахала ему рукой и показала на Приморский бульвар, где с солдатами-разведчиками шагали его товарищи.
   Вместе с ней он побежал догонять. На бульваре зеленели акации, маслины и клены, буйно цвели сирень и каштаны. Призывно сверкало море. Все вокруг радовалось весне и солнцу.
   У главной аллеи они задержались. До войны тут стоял могучий старый клен. В дни обороны фашистская бомба попала в него. Еще прошлым летом торчал лишь гoлый, расщепленный осколками пень.
   - Смотри, тогда казалось, клен мертв. А он жив, жив! - воскликнул Костя.
   От пня и могучих корней поднимались теперь молодые побеги с нежно-зеленой еще клейкой листвой. Сладостными соками питала их родная земля.
   И город сейчас казался Косте похожим на этот старый клен. Неистощимые благодатные соки дают ему великая сила, мудрость и стойкость народа-богатыря. Нет, Севастополь не умер и никогда не умрет! Пройдут годы, и он возродится, будет прекрасней, чем прежде. Его памятники героических лет, панорама, белокаменные каскады лестниц, дворцы-дома в буйном цветении садов и парков гордо поднимутся ввысь над лазурной синевой рейда. Смерть, разрушение теперь позади. Это уже история. А сегодня жизнь, созидание, возрождение города на руинах и пепле. Жизнь не убить.
   Валя и Костя еще раз оглянулись на портик пристани, где развевалась на ветру матросская тельняшка, и побежали к товарищам, шагавшим вместе с сержантом по берегу.
   Они спешили туда, за Херсонес, откуда все еще доносился гул последней битвы.
   
    Севастополь - Москва, 1956-1967 гг.