Над нашим селом Узино истребитель сбил немецкий самолёт. Это было днем. Возле сельсовета тогда как раз собрались колхозники с подводами, чтобы ехать на окопы. А их прилетело трое разведывательных. Они начали обстреливать толпу из пулеметов. Многих ранили, а одного старика насмерть убили. Не такой-то он и старик был, ему лет 40...
Тогда налетел советский истребитель и сбил один германский самолёт, а другие сами повернули. Самолёт хлопнулся метров за двадцать от нашей речки, на огороды. Он начал гореть, у него вспыхнуло правое крыло, где были размещены бензинные баки. Радист выпрыгнул преждевременно, не устоял на земле, упал, и нос самолета закрыл его ноги. А другой немец, ефрейтор, как только приземлился, схватил все ихние снимки, все планы и занес руку — хотел бросить в огонь. Но тут прибежали колхозники. Одна женщина, как вдарит его сапкой по пальцам — ну, знаете, такая мотыга, которой буряки обцапывают, — он и бумаги выронил и сам повалился.
А радист лежит под самолетом и просит уже чистым русским языком: «Отрежьте, мне ноги, отрежьте мне ноги. Отрежьте мне, пожалуйста, ноги, но только спасите мою жизнь».
Конечно, никто не соглашался ему ног резать. Мы хотели его из-под самолета вытащить. Мы поднимали самолёт дышлами от возов. Мы дергали немца оттуда. Но никак нельзя было его выдернуть. Тогда мы всей грудой насели самолёту на хвост — он поднялся, и мы высмекнули оттуда немца. И хоть немец без ног уже был, но мы ему руки скрутили.
Пришла медсестра. Перевязала немцам раны, а потом их погрузили на телегу и повезли в сельсовет. Голова сельсовета велел их накормить. Но их не спустили на землю, а так, на подводы, и подали им покушать.
Собралось вокруг сильно много народу. Там был один человек, который знал по-австрийски, потому что он в ту войну в плену был. Так он их спросил: «Хорош ли наш украинский хлебец?» А одна старушка спросила: «Ну что? Будете еще летать?»
После этого дня четыре село наше еще жило спокойно. То есть не так-то спокойно: немцы один раз сбросили бомбу на стадо коров. Но это можно не считать. А потом они стали подступать к нам все ближе и ближе. Женщин с детьми сельсовет срочно эвакуировал из нашей деревни. Комбайны, молотилки, сеялки собрали в одно место, облили керосином и подпалили. Скот, который покрупнее, угнали, а который послабже — зарезали и мясо роздали населению.
Ночью наши части без боя покинули деревню, как только наши части отступили, многие мужчины ушли в партизаны, за 12 километров, в Сухолисский лес. И парни молодые с ними ушли. И я бы с ними ушел, если бы не бабушка. Ей было 78 лет; куда она подденется, такая старая, она еле-еле по комнате ноги таскала. Мне было жалко ее оставить. У неё все сыновья на войне, а дочери — далеко, далеко, в немецком плену.
В эту ночь никто не спал. Все сидели по хатам без огня. И ночью они вступили.
Они сразу расставили посты вокруг села. Впускать в село они впускали, а выпускать не выпускали. Они были все в касках и в ботинках с автома-тическими застежками: спереди застежка и по бокам. Мотоциклов с ними было много и 16 танкеток... А наутро вступили отряды СС. На касках, на флагах, на мотоциклах, всюду две буквы: СС. И сразу они отдали приказ созвать народ к сельсовету. Медленно люди собирались, их сгоняли немецкие конные. На трибуну вышел немецкий офицер, и немцы начали между собой говорить про то, кого назначить старостой нашего села. Назначили какого-то русского, которого они с собой привели. Потом этот офицер на перекрученном русском языке объявил: чтобы все коммунисты вышли вперед, и голова колхоза вышел бы вперед, и все служащие на ближнем заводе, и все учителя. Никто, конечно, не вышел. Он тогда прочитал приказ: кто не явится из вышеозначенных лиц до 8 часов вечера, тот, если найдут, будет расстрелян, и кто зажжет свет после восьми, тоже к расстрелу, и кто уйдет из села — к расстрелу, и кто просто выйдет на улицу — тоже к расстрелу. В общем, все за всё привергаются к расстрелу.
После этого объявления народ отпустили.
Утром на улице оказалась виселица. На виселице уже висели двое: председатель колхоза имени Комсомола и учитель нашей школы по физике и химии... Три дня эсэсовцы стреляли и вешали. Там был дом напротив кооператива, так они у его стены расстреливали, а напротив него — вешали.
А на третью ночь немецкий штаб взлетел на воздух. К нам партизаны явились. Они были из села Соловьевки. Они прославились еще в 18-м году, соловьи эти, когда немец оккупировал Украину. Нам рассказывали про них в школе, на уроках истории...
Записано 20/III—42 г., в детдоме №17, в г. Ташкенте
Боря Ищенко, 16 лет, с. Узино (близ Белой Церкви)
Ф. М-4. On. 1.Д. 84. Л. 40-42