ТРЕТЬЯ ГЛАВА

   Судьба свела Семена Шумова и Егора Иванцова еще раз в тысяча девятьсот тридцать третьем году. Произошло это в сентябре, в разгар "бабьего" лета, которое в этих бывает обычно на редкость солнечным и теплым. Серебряная паутинка летала над домом и садилась на зеленые кусты крыжовника, которые двумя рядами росли в садике перед крыльцом. Жаркое, совсем не осеннее солнце заливало мощенную булыжником улицу, ничем не напоминавшую ту грязную окраину, где когда-то стояли покосившиеся рабочие бараки с дырявыми стенами.
   Теперь тут в два ряда выстроились одноэтажные деревянные дома, крытые железом и черепицей. Они утопали в пышной зелени плодовых деревьев, заботливо, с любовью посаженных в палисадниках руками хозяев. В бывшем особняке Загрязкина помещалась школа, звонкие ребячьи голоса с утра до вечера доносились из старого, тенистого парка. На территории локомобильного завода появились красные кирпичные корпуса. Завод, который сильно разросся, недавно был оснащен современным оборудованием отечественного производства. Его продукция занимала немалый удельный вес в народном хозяйстве области. Мимо Любимова была проложена железнодорожная ветка из Москвы на Брянск. Возле того места, где в старое время разливался грязный пруд, выросла станция с буфетом и высокой платформой. К станции вела шоссейная дорога, проложенная в густом лесу и сделавшаяся для молодежи излюбленным местом прогулки. Ребята и девушки летом приходили на станцию встречать поезда. Центральную улицу города, бывшую Садовую, ныне Красноармейскую, несколько лет тому назад залили асфальтом, а в бывшем доме городской управы находились Совет депутатов трудящихся, партийный комитет и горком комсомола.
   Из этого двухэтажного белокаменного здания и вышел Семен Иванович Шумов в тот вечер, когда получил важное задание от первого секретаря горкома партии Федора Лучкова. Взглянув на часы, он заторопился домой. Любовь Михайловна обижалась, когда он опаздывал к обеду:
   - Пойми, Лешка с тебя пример берет, обедать является, когда ему вздумается! Гоняет целыми днями!..
   Сын, Алексей, в самом деле доставлял много хлопот. Чем старше становился, тем труднее было за ним уследить. Ему исполнилось восемь лет, а на его счету уже числились такие "подвиги", на которые не решились бы ребята и постарше. Зимой, в жестокий мороз, он, например, убежал из Дома. Никому ни слова не сказав, набил котомку сухарями, Которые насушил тайком от родителей, облачился в шубу, шапку и исчез. Любовь Михайловна и Семен Иванович с ног сбились, звонили и в милицию, и в "Скорую помощь", уже и надежду потеряли, как вдруг в сумерки во дворе заскрипел снег. Выскочившая на крыльцо Любовь Михайловна увидела Алешку, который, притаив дыхание, крался к сараю. Семен Иванович так обрадовался, что не стал даже наказывать сына. "Где ты был?" - только и спросил. - "В лесу!" - сердито ответил Алексей. После долгих расспросов удалось выяснить, что он выстроил из веток шалаш на опушке леса и намеревался там жить, добывая пропитание, как он объяснил, охотой и рыбной ловлей. Беда была в том, что Алешка забыл захватить спички, оттого и вернулся...
   По пути Семен Иванович вспоминал разговор с секретарем. Федор Лучков озабоченно говорил:
   - Имей в виду, поручение у тебя важное, имеющее большое политическое значение! Большинство крестьянских хозяйств в нашем районе уже объединились в колхозы, меньшая часть крестьян выжидает, но тоже вполне сочувственно относится к идее коллективизации. Особая обстановка сложилась лишь в селе Черный Брод. Добраться к ним не легко. Кругом болота, топь. Не часто заглядывают в Черный Брод районные работники. И большая наша вина в том, что, успокоенные успехами в прочих местах, мы не обращали внимания на это глухое село. Есть сведения, что там засилье кулаков. Сплотившиеся, до зубов вооруженные, они запугивают работников местного сельсовета и крестьян. Середняки жмутся к ним, ибо всегда тянутся к сильным. Бедняки батрачат, как при царском режиме. О колхозе, разумеется, и слышать не хотят. Пора уничтожить это кулацкое гнездо! Вот и посылаем тебя. Ты старый рабочий, коммунист, в политической обстановке разбираешься. Возьми человек пять на подмогу, хорошенько вооружись - и в путь. С налету не действуй. Без поддержки большинства крестьян вы все равно ничего не сделаете. Обманутым откройте глаза, запуганных приободрите, явных врагов морально обезоружьте. Ну, не буду учить. Ты в гражданской войне участвовал, побывал в разных переделках. Не оплошаешь! Прощай! Да будь осторожен!- прибавил Лучков, когда Семен Иванович уже выходил из кабинета.
   Зацепившись за крышу, красный шар солнца, казалось, не хотел опускаться. Шумов открыл калитку. Семья собралась во дворе. Любовь Михайловна строго говорила Алешке, который, понурив голову, стоял перед ней:
   - Что это за мода, не обедать? Знать не хочу, кому ты там проспорил! Сейчас же садись за стол!
   Любовь Михайловна, которую Шумов по- прежнему ласково называл Любашей, почти не изменилась. Такой же тонкой и стройной была фигура, так же молодо румянились щеки, как в тот памятный вечер, когда Семен ждал ее под дождем... Только приглядевшись, можно было заметить на лбу тоненькую морщинку да черные, горячие глаза как будто стали спокойнее, добрее. Волосы ее оставались густыми и пышными, но сбоку белела седая прядь, которая появилась в ту страшную ночь...
   Алешка, коренастый медвежонок, фигурой уже теперь похожий на отца, упрямо твердил:
   - Все равно не буду! Мы честное слово дали! Как ты не понимаешь!
   Бабушка Елизавета Ивановна сидела под полотняным навесом, за накрытым к обеду столом, и укоризненно покачивала головой. Впрочем, едва ли она по-настоящему сердилась. Бабушка очень любила озорного внучонка, который всеми повадками живо напоминал покойного деда.
   - Что тут за спор?-спросил Семен Иванович, целуя жену и мать. - Ты, байстрюк, почему руки не моешь?
   - Я обедать не буду! - отвернулся Алешка.
   - Почему? Я вот сейчас ремень возьму!..
   - Ну и пожалуйста! А я все равно не имею права!.. Ты сам же меня будешь презирать, если нарушу честное слово!
   - О, честное слово - вещь серьезная! - вздохнул Семен Иванович. - Тогда объясни!
   Из путаного рассказа Алешки он с трудом понял: тот побился об заклад с соседским пареньком, сыном инженера, Женькой Лисицыным, что переплывет, не отдыхая, в оба конца широкий пруд, славившийся омутами и цепкими водорослями, уже не одного купальщика утянувшими на дно. В том случае, если подвиг не будет совершен, Алешка обязался три дня не обедать...
   В одну сторону Алешка пруд переплыл, но так устал, что побоялся плыть обратно. Здравый смысл все-таки оказался сильнее гордости. Женя торжествовал, а младшему Шумову ничего не оставалось, как подвергнуть себя добровольно избранному наказанию.
   - Теперь ты видишь, я никак не могу! - закончил Алешка и, вздохнув, с тоской посмотрел на дымящийся борщ. - Я лучше пойду погуляю...
   - Ну что ты будешь делать! - с отчаянием сказала Любовь Михайловна.
   Бабушка попыталась склонить внука на компромисс.
   - Знаешь что! - предложила она, пряча улыбку. - Ты возьми и поешь, а Женьке твоему мы ничего не ска- жем!
   - Как тебе не стыдно, бабушка!-возмутился Лешка.
   - Этот вариант, конечно, исключается!- поддержал Семен Иванович, любуясь возбужденным и решительным лицом сына. - Дал слово - держись! Мать, не корми его три дня обедом! А ужинать-то тебе можно?
   - Ужинать можно!-с надеждой ответил Алеша.
   - Вот и хорошо! - закончил Шумов. - Ужин у нас будет ранний. В ночь я уезжаю. Собери-ка меня в путь, Любаша!
   Ни матери, ни жене Семен Иванович не рассказал о том, что путешествие предстоит опасное. Не хотел их понапрасну расстраивать. "Еду в командировку, в деревню! - объяснил он. - Совсем недалеко. Дней через десять вернусь!" Шумов был убежден, что успокоил домашних, но он ошибся. По его лицу они догадались об опасности, но в свою очередь не подали вида, что встревожились.
   В полночь за Шумовым зашли его спутники. Их было пятеро. В телогрейках, с мешками за плечами, подпоясанные кожаными ремнями, отвисающими от тяжелых маузеров, они весело шутили и смеялись, усаживаясь на телегу, но их бодрые улыбки казались Любови Михайловне искусственными. Женщина на миг приникла к мужу, но не желая, чтобы он почувствовал ее тревогу, отстранилась и голосом, вздрагивающим от усилий быть ровным, сказала:
   - Значит, в воскресенье тебя ждать! Счастливого пути!
   Она быстро вошла в дом. Семен Иванович был благодарен жене за то, что не затянула прощанье.
   - За Алешкой присматривай!-крикнул он и услышал:
   - Не беспокойся!
   В село Черный Брод приехали на третий день к вечеру. Пригоршня желтых домишек чьей-то огромной рукой была высыпана на обширную лесную поляну, поросшую травой и окруженную могучими, столетними деревьями. Земля под пашню отвоевывалась у леса с огромным трудом. Толстые пни с засохшими корнями, валявшиеся на обочине дороги, достаточно красноречиво свидетельствовали о той работе, которую пришлось проделать крестьянам. Дома были отделены друг от друга заборами и походили на островки. Люди здесь, видимо, не любили и боялись своих соседей.
   - Каждый за себя, один против всех! - задумчиво сказал Семен Иванович, оглядывая из-под руки село, освещенное красными лучами заходящего солнца. - Ну, товарищи, теперь каждое слово взвешивайте. Коли нас не поймут, поедем назад не солоно хлебавши.
   - Если поедем!-хмуро вставил пожилой слесарь Евграфов. Эта реплика прозвучала как похоронный звон. Рабочие промолчали, но всем стало как-то не по себе.
   Через несколько дней Шумов убедился: то, о чем предупреждал секретарь горкома, - чистая правда. Они поселились в тесной и темной хатенке, где помещался сельсовет. То есть, здесь он должен был находиться, как вещала заляпанная грязью вывеска, но на самом деле изба была пуста и неприбрана. Шумов долго не мог отыскать председателя. Наконец тот явился. Он оказался старым, подслеповатым и глухим мужичком, который на все вопросы отвечал односложно и исчерпывающе: "Ась?" О положении дел в селе он рассказать не мог, да Шумов и остерегался выспрашивать, чтобы не выдать раньше времени своих замыслов. Шумов быстро понял, что тут всем ворочает группа кулаков, руководимых грязно одетым и с виду безобидным крестьянином по фамилии Иванцов. Но тот был вовсе не так прост, как казалось. Об этом можно было судить хотя бы по его дому под железной крышей и каменным службам, напоминавшим помещичью усадьбу.
   Шумов не сразу припомнил, что пьяненький и придурковатый мужичок, с хитрыми, злыми глазками и есть тот Иванцов, который работал когда-то на заводе. Егор сам напомнил об этом. Однажды вечером он, по обыкновению, шатался возле сельсовета, пытаясь пронюхать, чем занимаются приехавшие из города "комиссары". Чтобы не возбудить у них подозрения, он привел шумную ватагу молодых парней и девчат и развлекал их солеными прибаутками, от которых молодежь разражалась смехом. Впрочем, смех был не такой, каким награждают скомороха. Выходки Иванцова принимались с видимым подобострастием, улыбки были умильные, а одобрение не в меру шумное. Чувствовалось, что его боятся.
   - Не узнаешь, начальник?-подмигнул он Шумову, когда тот выглянул из окна. - Загордился, как комиссаром стал! А когда-то вместе работали... Ага, вижу, что вспомнил!
   - Вспомнил!-скрыв удивление, ответил Семен Иванович. - Только ошибся ты, Иванцов. Я не комиссар, а простой рабочий. Слесарь. И товарищи, которые со мной приехали, тоже рабочие. - Эту фразу он произнес громко, предназначая ее для молодых парней, с любопытством прислушивавшихся к разговору.
   Изоляция, в которой находились в первые дни приезжие, постепенно таяла. Все больше людей заглядывали "на огонек" в сельсовет. Шумов рассказывал тем, кто интересовался, о жизни в других деревнях, о колхозах и машинно-тракторных станциях, разъяснял политику Советского правительства. Вокруг Шумова и его товарищей образовалась группа, состоящая из бывших красноармейцев, разоренных кулаками бедняков и середняков, которые сперва с любопытством расспрашивали о коллективизации, а спустя некоторое время заявили, что, пожалуй, и они вступят в колхоз, если Шумов говорит правду и из района пришлют трактор.
   - Трактор будет! - пообещал Семен Иванович.
   В один из воскресных дней было созвано общее собрание крестьян. Ни один из кулаков не явился. В сельсовете собралась едва половина жителей. Но это не помешало Шумову провести перевыборы Совета, в который теперь вошли беднейшие крестьяне, особенно притесняемые кулаками. Вскоре состоялось и учредительное собрание колхоза. В артель вступили всего двенадцать человек, из них только у троих были лошади и коровы, а остальные всю жизнь батрачили, но Шумов был рад и этому. Колхозники объединили свои полоски и отвезли в общий сарай инвентарь. Но той же ночью сарай сгорел, лошади пропали, а коров нашли на пустыре за селом с выпущенными кишками.
   Чувствуя, что большинство крестьян возмущено поступком кулаков, Семен Иванович собрал членов сельсовета и предложил немедленно арестовать Егора Иванцова.
   - Довольно им, паукам, из вас кровь сосать!-закончил Шумов. - Советская власть бедняков в обиду не даст! Чем скорей покончим с Иванцовым, тем быстрее построим новую жизнь!..
   Крестьяне, сидевшие в хате на лавках, неловко захлопали в ладоши. Был вечер. Окна, чтобы никто не подглядывал, закрыли ставнями. Вдруг Евграфов с беспокойством сказал:
   - Вы ничего не чуете, мужики? Вроде дымом пахнет!
   Новый председатель сельсовета Антипов, юркий, суетливый мужичок в кумачовой рубахе, потянул носом воздух и неуверенно сказал:
   - И впрямь, гарью несет. Искру, случаем, не обронили?
   Но ответить никто не успел. За окнами блеснуло пламя, и в избу повалил удушливый, белый дым. Шумов толкнулся в дверь, но та оказалась запертой. Пьяный голос издевательски крикнул:
   - Как там у вас, в колхозе? Не холодно?
   Запахло керосином. Языки пламени уже заглядывали сквозь ставни. Мужики в панике бросились к окнам. Шумов тщетно пытался успокоить их. Антипов с криком вскочил на стол, оттуда перепрыгнул на подоконник, ударом ноги выбил стекло. Его сразу обдало клубами ворвавшегося дыма. Антипов плечом выставил раму, сорвал ставню. Открылся кусок вечернего неба, окруженный багровой, пляшущей рамкой пламени. Антипов хотел выпрыгнуть, но тут ударил выстрел, и он, удивленно ахнув, повалился на пол.
   - Пропадае-ем, бра-атцы! - стуча зубами, тонко завыл пожилой крестьянин с широким, изрытым оспой лицом. Весь вечер он сидел молча, но во время голосования старательно и даже с некоторой торжественностью поднимал руку. Теперь, словно обожженный, кружился в наполненной дымом избе и кричал:
   - Попросим их, аспидов, может, помилуют?.. Детишки у нас, детишки!.. А-а-а!!! Егор Силантьевич, любезный, сделай милость, открой дверь! Ведь сродственником я тебе довожусь! Его-ор!
   Последние слова он прокричал, уткнувшись лицом в дверную щель, но снаружи раздался пьяный хохот, и все смолкло. Рабочие сгрудились у стены, глядя на Семена Ивановича, точно ожидая, что он укажет им выход. Притихли и крестьяне. Они тоже выжидающе смотрели на Шумова. Раздумывать было некогда. Вынув из кобуры наган, он негромко сказал:
   - За мной!-и бросился к окну. Грохнул выстрел. Шумов упал на горячую от углей землю, смутно увидел спины убегающих людей и выстрелил. Он не целился и ни в кого не попал, но почти успокоился. Теперь все зависело от того, как вести себя. Пока они живы. Это главное! Вслед за ним из пылающей избы выбросились колхозники и рабочие. Пламя выросло над крышей огромным грибом. Поодаль молчаливым полукругом стояли сбежавшиеся крестьяне. Несколько растрепанных, заплаканных баб с воплями выскочили из толпы и бросились к мужикам, которые, окружив Шумова, растерянно озирались.
   - Мужики! - гневно крикнул Семен Иванович. - До чего дошли сволочи, мироеды! Сперва скотину убивали, теперь за людей принялись! Да неужто терпеть будете?
   Но крестьяне молчали. Некоторые, не выдержав его яростного взгляда, отворачивались. На лицах у людей был страх. Тогда Шумов понял, что все висит на волоске. Если он сейчас же не сумеет повести крестьян за собой, случится беда! Вдруг раздался истошный крик:
   - Антипова Ваську насмерть убили-и!
   Толпа глухо и угрожающе загудела, горестно заплакала какая-то женщина. Антипова любили в селе. Бывший фронтовик, мастер на все руки, он готов был бескорыстно прийти на помощь к любому, не требуя за это платы. Почти в каждой избе можно было найти изготовленные им хлебные лари, кровати или столы. Никто лучше не мог объяснить, что делается на белом свете, о чем пишут в газетах. Антипову было лет сорок, но к нему прислушивались и старики...
   Шум усиливался. В руках у некоторых мужиков появились выдернутые из плетней колья. "Пора", - подумал Семен Иванович и крикнул:
   - Пошли, ребята! Они думают в своих усадьбах отсидеться! Не выйдет!
   - Не выйдет!-дружно заревела толпа.
   Словно бурей сорванные с мест, мужики рванулись за Шумовым. Рядом с ним, плечом к плечу, бежали бледный, но решительный Евграфов и двадцатидвухлетний токарь Пашка Дробот. Глаза Пашки были расширены от страха, но он не отставал от Шумова ни на шаг.
   В доме Иванцова были наглухо закрыты все ставни, крепкие ворота заперты, за высоким забором захлебывались свирепые волкодавы, приученные кидаться на людей. Семен Иванович подбежал к забору и, не останавливаясь, не давая остынуть толпе, бросил Пашке:
   - Подставь плечо!
   - Что делаешь? Убьет!-отчаянно крикнул Евграфов, но Шумов уже сидел на заборе, а через секунду спрыгнул во двор. Оттуда раздалось яростное рычание псов, трахнули один за другим несколько выстрелов. Волна людей докатилась до забора, на секунду задержалась и перехлынула через него. Весь двор заполнился крестьянами. Одни пытались сорвать ставни, другие вслед за Семеном Ивановичем кинулись на крыльцо. Несколько мужиков с лицами, потными от жадности и страха, поспешили к хлебному амбару и, кряхтя, пытались сбить с дверей замок.
   Шумову, наконец, удалось сорвать щеколду. Держа наган наготове, он ворвался в полутемный коридор, где остро пахло чем-то кислым. Услышав за стеной голоса, Семен Иванович нащупал фанерную дверь. Она оказалась незапертой. Он очутился в просторной комнате с высоким потолком. Стены в этой комнате были оклеены новенькими обоями, рамы и подоконники выкрашены белой масляной краской. Он увидел добротную фабричную мебель, которую не стыдно было бы поставить даже в особняк к господину Загрязкину. Мягкий диван поблескивал свежим лаком. На стене висело круглое зеркало, в котором Шумов увидел себя во весь рост, в расстегнутой телогрейке, с черным опаленным лицом.
   На широкой кровати с горкой больших и маленьких подушек сидели, прижавшись друг к другу, две женщины, постарше и помоложе. Это были жена и теща Иванцова.
   - Где Егор?-крикнул Семен Иванович. Женщины промолчали. Он бросился в соседнюю комнату. Кто-то метнулся навстречу. Мягкое тело ударилось в ноги. Шумов увидел мальчика лет двенадцати - тринадцати, с наголо остриженной продолговатой, как дыня, головой и оттопыренными белыми ушами. Вцепившись в Семена Ивановича, мальчишка завизжал, подпрыгнул и вдруг впился острыми зубами ему в руку. Вскрикнув от боли, Шумов попытался его отбросить, но тот, громко сопя, висел с намертво сжатыми челюстями, как бульдог. Пришлось легонько надавить ему на подбородок. Завопив, мальчишка отскочил и стал швырять в Семена Ивановича чем попало. Летели сапоги, чашки, тарелки. Подоспевший Евграфов схватил его за шиворот и отбросил. Мальчик забился под кровать и выглядывал оттуда, похожий на злого щенка.
   ...Егор Иванцов стоял на коленях перед иконой и истово крестился. Когда Шумов вбежал в комнату, он даже не оглянулся, словно так был увлечен молитвой, что ничего не слышал. Семен Иванович, не теряя времени на разговоры, сгреб его за шиворот, испытывая сильное желание стукнуть по наглому лицу, на котором поблескивали хитрые глазки.
   - Господи помилуй! - забормотал Иванцов, не делая попыток вырваться. - Спаси и помилуй раба твоего! Что делается на белом свете, люди добрые!.. Над невинным человеком измываетесь, дьяволы, безбожники! Разве давала Советская власть вам такое право, чтобы врываться в дом, невинных детей избивать! Что же вы смотрите, хозяева, неужто отдадите своего односельчанина на поругание?
   Но вбежавшие в избу крестьяне бросились к Егору с такими угрожающими криками, что он спрятался за спину Шумова и умолк, сразу сбросив маску шута. Семену Ивановичу с трудом удалось удержать разъяренную толпу. Если бы не он, Иванцова порешили тут же, самосудом.
   - Нельзя, товарищи!- уговаривал Шумов. - В город повезем! Судить будем по всем правилам!
   ...На другой день рано утром, после похорон Антипова, Семен Иванович со своим отрядом двинулся в обратную дорогу. Гуськом тянулись по дороге телеги. В одной сидели арестованные кулаки со связанными руками. Они угрюмо молчали и, как затравленные звери, поглядывали на лес. На другой телеге поместились Шумов с товарищами. Зорко следили за арестованными, не выпуская из рук оружия, понимая, что здесь, в глухом лесу, их подстерегают всякие неожиданности. Километров пять за телегами бежал мальчишка, который укусил Шумова за руку. Это был сын Иванцова Митька. Он быстро перебирал босыми грязными ногами по обочине дороги и не сводил глаз с отца. Целый час видел Семен Иванович его маленькую фигурку. За все время Митька не произнес ни слова, не плакал, но в лице его была такая решимость, будто он собирался идти за отцом все сто сорок верст до города. Митька отстал только после того, как Иванцов хрипло крикнул:
   - Ступай, ступай, сынок! Ноги собьешь!.. Живо домой, кому говорю!.. - И когда мальчишка остановился, Егор добавил, обращаясь не столько к нему, сколько к Наумову:-И мамке передай, что я скоро вернусь! Понял? Очень скоро! Пусть так все и запомнят!..
   Труден был путь до Любимова. Ночью, когда был сделан привал, Семен Иванович не ложился спать. С наганом в руке он стоял у костра и глядел на кулаков, лежавших в траве. Егор Иванцов, не переставая, злобно ругался. Он старался подобрать такие оскорбления, которые больнее могли бы задеть Шумова. Угрожал, что рано или поздно окажется на свободе и тогда отомстит. Брызгая слюной, сладострастно описывал изощренные пытки, которым подвергнет Семена Ивановича. Пашка Дробот с удивлением сказал:
   - Вот контра! Как ты терпишь, Иваныч? Пустить его, гада, в расход, и дело с концом!
   Но Шумов молчал, ни одна черточка в его лине не дрогнула. На другой день к вечеру выехали из лесу. Вдали уже виднелись дымящиеся заводские трубы. Рабочие повеселели. Евграфов что-то с улыбкой рассказывал Пашке. Тот краснел и застенчиво улыбался. Кулаки, напротив, притихли и жадно курили одну цигарку за другой. Вдруг Шумову показалось, что впереди между деревьями мелькнула человеческая фигура. Он вспомнил о Митьке, но тотчас же прогнал эту нелепую мысль. В глаза ему бросились белая рубашонка, перетянутая узким ремешком, шапка светлых волос. Екнуло сердце.
   - Алешка!-неуверенно сказал Семен Иванович и закричал:-Алексей, стервец, ты что там прячешься? А ну, выходи!
   На дорогу выскочил Алешка. Несколько шагов он прошел медленно, опустив голову и исподлобья глядя на отца, потом радостно взвизгнул и бросился к телеге. Семен Иванович подхватил его на руки, поцеловал и, точно отвечая на дружелюбно-насмешливые взгляды товарищей, сказал:
   - Такой сорванец! Наверняка ведь из дому без спроса убежал! Отвечай, так или нет?
   - Я не убежал! - ответил Алешка, шагая рядом и крепко держась грязной ручонкой за край телеги. - Я просто взял и ушел! Я тебя тут уже три дня жду! Я знал, что ты по этой дороге приедешь!.. А эти дяденьки кто? Почему у них руки связаны? Они бандиты?
   - Да, сынок, бандиты! - ответил Шумов.
   - Тогда их надо посадить в тюрьму!-твердо сказал Алешка и, нахмурившись, заглянул в лицо Иванцову.