Я хочу рассказать о торфоразработках «Дунай», которые находились под самым носом у немцев. Трудно, бесконечно трудно было и на других торфоразработках, но там, у самой линии фронта, под Шлиссельбургом, было еще труднее.

Мы были на военном положении, не могли выезжать на побывку в Ленинград без пропусков, которые выдавались не чаще чем в два месяца раз. Рабочий день — 11 часов в открытом поле. В воскресенье — субботники. Бараки — по 40 человек в помещении. Промокшая одежда. Портянки сушатся над головой. Цинга.

В основном работали бригады вологодских и воронежских девчат и, конечно, ленинградцы. Последние — после блокадной зимы, едва вставшие на ноги после увеличения пайка. Держались молодостью и верой. Вот что было единодушно у ленинградцев, так это вера в победу. Ни у кого (по крайней мере, у моих знакомых) не было даже тени мысли, что Ленинград может быть сдан.

Я пробыла на торфопредприятии 2 года 10 месяцев. Подала сама заявление в Приморский райисполком, когда мобилизовали мою подругу. И не жалею об этом — осталось глубокое чувство удовлетворения за то, что мы сделали для своего города.

Сейчас на месте торфоразработок — садоводства. Земля залечила раны. (Пусть меня простят за банальную фразу.) Торф служит удобрением, служит мирной жизни, и люди, которые там трудятся, не подозревают о том, что было до них и как было!

Над Невой немцы вывешивали осветительные ракеты. В морозную погоду, перед «прорывом», когда мы готовили бараки под госпиталь в «нижнем поселке», у самой Невы, мы слышали голоса немцев. Они были так близко, что до поселка, где мы жили, долетали их мины.

Зато в благодарность за нашу судьбу нам была дарована огромная радость —мы утром 12 января увидели из окон бараков начало прорыва блокады! Из окон! Мы знали накануне, что завтра будет долгожданная, драгоценная, желанная битва!

За несколько дней до нее через поселок шли части усталых, измученных от длительного перехода солдат. Иногда расквартировывались.

Однажды в нашей комнате (я уже была в «должности» и жила в комнате не общего барака) поздно ночью ординарец поселил своего командира.

Он пришел в накинутой плащ-палатке, с серым, усталым лицом. Грузно опустился на табурет, и казалось, больше сегодня он не сможет сдвинуться с места. Но не успел он стащить один сапог, как тот же ординарец принес ему пакет. Он вскочил, натянул сапог и стал уже другим — напружиненным, готовым снова командовать. Захлопали двери в бараке, послышались голоса на улице. Часть выстроилась и пошла.

А на следующее утро мы смотрели из окон, слышали грохот орудий, который постепенно удалялся. Через поселок пошли повозки с ранеными... Кроме нас, этого не видел «гражданскими глазами» никто.

Мы не военные, живем еще многие по коммунальным квартирам, без всяких привилегий и поощрений, но с чистой совестью в своем городе, который помогли отстоять.